Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

Разговаривали они в ее конторке при золотошвейной мастерской, которой она заведовала уже не первый год. В свою келию ротмистра она не пригласила, сказав, как ей казалось, понятную ему фразу:

— Там могут быть уши.

— А откуда у вас копия письма, адресованного настоятельнице? — осторожно спросил Прогнаевский.

— А я видела, как ей принесли это письмо, — с язвительным ударением на слове «ей» ответила Варвара. — И потом тайно прочитала его, а как выдалась оказия — переписала, — добавила она, нимало не смущаясь.

— Хорошо, — смутился вместо монахини Михаил Васильевич. — И что же дальше?

— А то, что та икона, о которой было прописано в письме, — точь-в-точь как наша!

— Не понял, — оторопел Прогнаевский. — Вы что, видели ее?

— А то, — ответила старуха. — Ей-то ведь не надо ничего, она беспокоиться не любит.

— Так-так, — проговорил ротмистр. — Значит, вы туда ездили?

— Да, ездила, — с некоторым вызовом ответила монахиня. — Собрала свои копейки — и поехала.

— Пожалуйста, поподробнее, будьте добры.

— А что ж — можно. Я еще при доброй памяти, помню все, а не то что некоторые… Ну, стало быть, прочитала я ейное письмо и поехала. Прибыла в эту Мариновку и сразу к нововыстроенному на месте явления иконы божьему храму, где ноне эта икона стоит. После с женщиной одной разговорилась, как оказалось, прислужницей этой самой мадам Ломен. Она и поведала мне в разговоре, что Ломен эта — жизни неправедной, оттого, верно, и храм выстроила, дабы грехи свои покрыть. Да. А работник, что икону выкапывал, вскорости помер. Так что нет у нее ноне никаких свидетелей обретения образа, да и не могла ей явиться святая икона, потому как таковым, во грехе погрязшим, иконы не являются. Небось купила где али, может, и украла, — закончила Варвара, сжав тонкие бесцветные губы и остро поглядывая на ротмистра.

— А что вы можете сказать о самой иконе? — спросил Прогнаевский.

— Похожа, очень похожа, — как-то уж больно уверенно ответила Варвара. — Лик, как у нашей, темен, письма точно древнего.

Сомнения, снова сомнения. И здесь было — он это чувствовал — что-то не так. Но старуха тридцать пять лет смотрела на эту икону, молилась на нее. И сказала: «похожа, очень похожа». И все же что-то не так. Так или иначе — надо ехать…

— Ну, вот и поезжай, — ответила старуха.

Ротмистр вздрогнул: оказалось, задумавшись, он произнес «надо ехать» вслух.

— Поезжай, поезжай, — добавила, ухмыляясь, Варвара. — Токмо мотри в сети ей, дьяволице, не попадись. Молод ты еще.

Не совсем поняв, что хотела сказать последней фразой старуха, Михаил Васильевич попрощался с монахиней и на следующий день, объяснив ситуацию своему шефу, выехал в Петербург.

Госпожа Ломен оказалась умной обаятельной женщиной лет под сорок с правильными и красивыми, но несколько резковатыми чертами лица. В ней был какой-то особый шарм, заключавшийся в ее взгляде, завораживающем с первых же мгновений знакомства. Очевидно, она до сих пор имела успех у мужчин, особенно у достаточно зрелых и опытных и умевших ценить в женщине ум и индивидуальность. Что, впрочем, не уберегло ее через несколько лет от суда и заключения в острог за симуляцию благотворительной деятельности и внушительные денежные растраты. Но это будет позже, а пока Варвара Викторовна, нимало не смутившись при виде жандармского мундира гостя, поздоровавшись, мило спросила:

— Чем могу служить?

Михаил Васильевич обстоятельно рассказал, кто он такой и по какому делу он счел необходимым причинить ей беспокойство.

— Ну что вы, бог с вами, никакого беспокойства вы мне не принесли, — просто ответила Ломен. — Имеете желание не откладывая съездить в Мариновку?

— Хорошо бы, если вы не возражаете, — мягко улыбаясь, ответил Прогнаевский.

— Нет, отчего же, — улыбнулась она в ответ.

Варвара Викторовна позвонила в колокольчик и велела закладывать лошадей. Некоторое смущение, которое испытывал Михаил Васильевич, прошло, и теперь подполковник чувствовал себя весьма просто и непринужденно. Может, оттого, что они с Ломен были примерно одного возраста и это снимало некоторые условности, а может, потому, что госпожа Ломен была с ним проста и как-то обыденна, будто ей каждый день доводилось возить жандармских офицеров в свое имение.

Церковь была небольшая, но ладная и выстроенная по всем правилам теперешней храмовой архитектуры: лепной декор, апсиды, филенки и всякое разное остальное.

Внутри церковки было тепло и уютно. В центре иконостаса в богатой золотой ризе стояла икона Божией Матери, и с первого взгляда на нее Михаил Васильевич все понял. Правда, на всякий случай он пошарил глазами по всему иконостасу, но знакомого образа Богородицы, того самого, что имелся некогда в Казанской женской обители, не было и близко.

«Абсолютно не похожа, — подумал Михаил Васильевич, возвращаясь взором к центру иконостаса. — Разве что лики темные, а так — ничего общего. И доска, кажется, длиннее и шире…» Тогда зачем было монахине, намного лучше его знавшей настоящую икону, утверждать, что мариновская икона «точь-в-точь как наша»?

— Вы где витаете, ромистр? — тронула Прогнаевского за руку мадам Ломен. — Спускайтесь-ка с ваших высот на землю.

— Да, виноват, — встретился со взглядом умных глаз Михаил Васильевич и невольно почувствовал, что чары этой женщины начинают действовать и на него. — Прошу прощения, задумался немного.

— О том, похожа или не похожа моя икона на похищенную? — чуть прищурившись, спросила Ломен, и в ее тоне послышалась легкая насмешка.

— Да вот, гляньте сами, — Прогнаевский достал из внутреннего кармана фотографическую карточку и протянул женщине. С карточки на мадам Ломен глянул светлый лик Предвечного Младенца, стоящего на руках Богородицы и благословляющего всякого на него смотрящего. Пресвятая Владычица глядела мимо. Голова ее была наклонена к Спасителю, а на маковке венца над ее головой, от коего во все стороны исходили золотые лучи, находилась небольшая корона, усыпанная бриллиантами и алмазами.

— Действительно, никакого сходства, — после недолгого молчания сказала Варвара Викторовна, возвращая Прогнаевскому карточку. — Что ж, я никогда и не утверждала наверное, что моя икона и есть та самая — явленная и чудотворная.

— Существует книжица, где говорится, что ваша икона и есть та самая явленная и чудотворная икона Казанской Божией Матери…

— Я никаких книг не писала, — быстро парировала Ломен. — Я вообще не люблю писать.

— А как вы нашли вашу икону? — спросил Прогнаевский, когда они вышли из церкви.

Варвара Викторовна коротко, точно и, как показалось ротмистру, заученно пересказала ему и про провалившуюся лошадь, и про суховатый пень, и про находку, что, несомненно, была тоже чудесным явлением известного и почитаемого образа.

— А если господину ротмистру будет угодно, я с удовольствием представлю все доказательства, как в живом виде, так и на бумаге со всеми полагающимися подписями, печатями и прочим. Вам угодно? — посмотрела прямо в глаза Прогнаевскому Ломен.

Михаил Васильевич отказался: с документами здесь, конечно, все было в порядке.

— Надеюсь, вы узнали, что хотели узнать? — деловито спросила Варвара Викторовна.

— Да, благодарю вас. Ну, пожалуй, я поеду. Было приятно познакомиться…

— Только после обеда, — тут же перебила его Ломен. — И не смейте отказывать одинокой и беззащитной даме…

Стол был великолепен. Впрочем, все в доме Варвары Викторовны сияло благолепием и роскошью; и большой рояль, блестящий черным лаком, и старинные, в бронзовом обрамлении, овальные зеркала на стенах между окнами с атласными занавесями, и орехового дерева секретер, и даже диванный столик на гнутых ножках.

Хороша была и сама хозяйка, слегка раскрасневшаяся и как-то помолодевшая от двух рюмок вишневой настойки. Она без умолку болтала, несла милую чушь и между делом поведала ротмистру о своих планах.

— Хочу в своей Мариновке устроить странноприимный дом и, может, гостиницу, — доверчиво сообщила она. — Вы как на это смотрите?

— Я думаю, у вас все получится, — вежливо ответил Прогнаевский. — Только будьте осторожны.

— Осторожны? — засмеялась Ломан, и в гостиной будто зазвучали, переливаясь серебром, крохотные колокольчики. — И это говорите вы, жандармский ротмистр?

Простился Михаил Васильевич с Варварой Викторовной чрезвычайно тепло. Серебряные колокольчики звучали в голове ротмистра всю его дорогу до Казани. Звучали и в Казани, когда он ехал к себе в воскресенскую гостиницу «Европа», и даже утром следующего дня, когда Михаил Васильевич, будучи в превосходном расположении духа, готовил рапорт о своей командировке в Петербург и Мариновку.