Письма к Тому - Алла Демидова

А эта твоя история о депутате не удивила бы никого здесь. Между прочим, хулиганы не знали, что он депутат, когда били его. Или нет?

Ты пишешь, что у вас «ужас», но ведь по всему миру «ужас». Мой внук Андрей недавно спросил меня о значении жизни. Ему только 8 лет, но уже страдает от недостатка идеи в материалистическом мире. Он не ходит в церковь, потому что его родители атеисты. Бедный Андрей! Вопрос об «Электре», какая лучше – Софокла или Еврипида? Не могу ответить сейчас.

P.S. Что значит «сделать на Таганке»? Это специальный подход к представлению пьесы?

Письмо Тома

12 марта 1991 г.

Дорогая Алла!

Я позвонил Роберту Орчарду (Orchard = сад по-русски), заместителю театра «ART», где вы блистали. Он сказал, что еще ничего не решено, но он будет рассчитывать возможность вашего выступления, или на один, или два вечера. Я предложил один понедельник поэзии, а другой – твоих любимых ролей, но это, конечно, ты можешь обдумывать, понедельники у них не очень «рентабельны» (мало доходов), и вот почему у нас есть шанс (возможность). Он, конечно, очень уважает тебя (передает «привет» и т. д.), но у них, «бизнесменов», разные обстоятельства, которые не всегда связаны с художеством. Увы! Он очень трезвый человек – это я уважаю при наших условиях – значит, не поднимает надежду человека и потом неожиданно спускает – но я бы сказал, что наши шансы 50/50, что касается одного или двух понедельников.

Что касается преподавания или постановки «Вишневого сада» – шансы – меньшие – не от того, что это не хорошая идея – он сам признает, что у тебя знание, умение, опыт, которые будут очень, очень дорогие и актерам и зрителям, но он боится двух вещей: языкового препятствия и возможности, что «Вишневый сад» не попадает внутри общей учебной программы для студентов в новом году. Он должен все это продумывать и потом предложить план комитету. По-моему, он не очень оптимистичен. Я сказал, что я дам несколько часов в неделю вашей работы, как переводчик, и что устрою это – он уже рассчитывает на это – но, по-моему, общая учебная программа является главным препятствием (почему, не знаю).

Позвонил также Анне Кисельгоф, в Нью-Йорк – мне повезло, п.ч. нашел ее дома – и она, хотя и нервная в начале (много забот в этот день), отеплелась, стала услужливой (helpful). Дала мне телефон в Нью-Йорке одного Дэвида «Eden» («райский сад», по-английски). Этот Eden был очень приятный, сказал, что он даже упомянул вас в предыдущий день (кому?), сказал тоже, что он будет встречаться с представителями «Symphony Space» («Симфоническое пространство») сегодня или завтра, что он предложит концерт поэзии с вами и, может быть, Claire Bloom, американской или английской актрисой, которая любит такие совместные международные дела, будет читать английские переводы. Я ему сказал, что если он не найдет хорошего партнера для вас, я это сделаю (буду читать перевод). Забыл ему сказать, что я тоже «поэт». Он спросил о деньгах, и я ответил, что не знал об этом – я сказал, что ты получила в Женеве, но я заметил, что Нью-Йорк должен был бы дать больше. Что касается последнего, я не большой оптимист, потому что у нас сейчас всё медленно распадается. И даже если он тебя обожает, он «бизнесмен» и – судя по тому, что сказала Анна Кисельгоф – он борется за самосуществование. Но я ему верю, только по голосу – у него была такая теплота насчет вас – что думал, «мы осуществим что-то с ним».

Еще не звонил Andreas Teuber[1], в Театр поэтов. Думаю, что надо ожидать ответ от «ART» – не хочу конфликта (несовпадение) между целями – ты сможешь иметь только один большой концерт в Кэмбридж, и мы должны быть немножко терпеливыми, пока не услышим окончательного решения «ART». (Роберта мне припомнила, что Театр поэтов был не очень надежен в прошлом). Вот пока два варианта.

Это мой «отчет» (report). Мало сделал до сих пор. Но если будет – то будет. Тоже собираюсь написать колледжам (университетам) про вас. Но они сейчас очень бедны. Было бы хорошо, при возможностях, посетить и, может быть, встретиться со студентами, читать – показать себя, создать новую публику. Напишу письма двум колледжам, когда у меня будет время.

Позвоню, когда услышу что-то важное.

P.S. В это время не преподаю. Кажется, что моя болезнь испугала управителя департамента (отделения), но я не уверен (sure).

Письмо

23 марта 1991 г.

Том, здравствуйте! Как Вы поживаете? А меня с гастролями занесло на север Испании в город Памлона (не знаю, склоняется ли это название). Это область Наварры в горах. У меня с детства остался в памяти Генрих Наваррский – муж королевы Марго. Но о нем здесь памяти нет. Все, как обычно, в старом городе – река, крепость, церкви, узкие грязные улочки. Местные жители небольшого роста – приземистые и черноволосые, почти не видно маленьких детей. Но в кафе и барах – битком – молодежь. В этом городе, если помните, в какой-то день на улицы выпускают быков и они мчатся по городу за толпой отчаянных, кого-то топчут до смерти. Мы этот аттракцион не застали в несколько дней, но разговоры только об этом. И когда мы играли своего «Бориса Годунова» в огромном средневековом театре – публики было мало: человек 70 на весь огромный зал. У нас в театре появилась поговорка: «малая помплона» или «большая помплона» – в зависимости от количества публики.

Я гуляю. По своей привычке что-то покупаю. Здесь хорошие украшения «под старину» – я уже ношу несколько местных колец – так и выхожу в них в Марине Мнишек.

Потом поедем в Мадрид с этим же спектаклем. В Мадриде у меня живет кузина, которая давно вышла замуж за испанца, а его еще в конце 30-х годов привезли вместе с испанскими беженцами.

А в апреле опять же с «Годуновым» полетим в Португалию. Нет чтобы перелет из Мадрида, так нет же – через Москву! Наша система. Недаром нашу страну зовут Абсурдистан.

В Москве, за несколько дней, которые мы там будем, я должна отсняться в очень трудной сцене в «Бесах», где я играю Хромоножку. Режиссер Игорь Таланкин, у которого после «Дневных звезд» в 68 году, я снимаюсь в каждой его картине. Если нет роли, он выдумывает какой-нибудь молчаливый персонаж – как любовницу Оппенгеймера в фильме про физиков. Там мне, конечно, нечего было играть, и я себя позабавила тем, что сделала грим Греты Гарбо. Но с Достоевским так легко не пройдет. Да и автор, мне кажется, не для Таланкина. У меня после «Дневных звезд» остались очень светлые воспоминания и чувство долга перед режиссером, поэтому откликаюсь на любое его требование.

В апреле в Париже будет мой хороший друг Эдисон Денисов. Гениальный композитор. Пошлю с ним вам письмецо об этих съемках – во время съемок очень много пустого времени, и я Вам буду писать московское Письмо. Или потом отправлю сама откуда-нибудь.

Все, Том, исписалась. Привет Юлии.

Письмо (Открытка)

Апрель 1991 г.

Том! вот забавно. Я не успеваю перекладывать чемоданы. Прилетела из Испании, несколько дней в Москве и – в Португалию. Опять Москва. Через 2 дня в Италию. Но теперь не на гастроли. Не знаю, писала ли я Вам, что являюсь членом Европейского культурного общества. И нынешнее заседание в Падуе. Я тут от скуки вела подробные записи на гостиничной бумаге, поэтому решила эти листочки послать Вам – лучше поймете мою жизнь.

Из дневников 1991 года

18 апреля

Не спала почти ни часу. Вчера была очень тяжелая сцена для меня на «Мосфильме». Снимали приход Ставрогина к Хромоножке ночью. Сцена большая, нервная, от спокойных реплик – до истерического хохота, когда она вслед убегающему Ставрогину кричит: «Гришка Отрепьев, анафема!» Неудача, как всегда у меня, с костюмом: сшили из прелестной сиреневой байки в мелкий цветочек абсолютно историческое платье, тяжелое, в буфах и строчках, с бархатным воротничком, манжетами и бархатной оторочкой внизу. Но у меня стрижка на голове «под мальчишку», белый цвет и вместе с этим тяжелым платьем выглядело ужасающе. Понервничала, и стала искать что-то в старых «подборах». С милой художницей по костюмам нашли старое темно-вишневое платье, которое подходило. Я взяла с собой домой кофту, чтобы что-то переделать, она – юбку. Ночью я трудилась с этой кофтой, что-то придумала и с раннего утра до позднего вечера – съемка. И сегодня, когда нужно было вставать в 5 часов утра, чтобы ехать на аэродром – уже было не тяжело – я не спала всю ночь. Отвез, как всегда, Володя. Заехали за Витей Божовичем на Беговую – и в Шереметьево. Там, конечно, долго ждали. Потому что перестраховались в смысле времени. Я выпила водички, съела бутерброд и пошла с Витей бродить по Free Shop’у.

Компания летит, по-моему, симпатичная. Летели трудно. В Италии в Болоньи выпал снег, а в Милане – туман и дождь. Долго проходили паспортный контроль – они нас не щадят. Унизительно медлен но. Наконец, все, получив свои вещи, собрались, и мы поехали на автобусе в Падую. За окном – мрак и дождь. Все спали. В Падуе всю группу разделили по трем гостиницам. Я попала в прелестную старую «Мажестик». И номер хороший с двумя кроватями. Позвонила Мариолине в Венецию, договорились, что она после своего выступления в Падуе же – читает лекцию о националистах в России, приедет ко мне ночевать. А мы всей группой собрались в ресторане Isola Di Carpena, недалеко от нашей гостиницы, в старом городе, на узкой, прелестной улочке. Ужин – как ужин. Вполне интеллигентский. Вкусное чудесное вино. Смешной, пьяный Дудинцев, но все соображающий. Олейник – умный националист, по-моему, правого толка. Коммунист? Витя Божович – тихий, как всегда. Правда, выпив вина, я с ним поспорила о никчемности и ненужности критики. Он, не нападая, защищался, говорил, что у критики, как у науки, свои задачи и она не обязана заниматься воспитанием публики.