Копельвер. Часть ІІ (СИ) - Карабалаев Сергей

За всю свою жизнь Вида разве что в Неммит-Соре бывал, да в Олеймане и Стрелавице пару раз. А за границей Северного Оннара ни разу ему оказаться не пришлось. Он даже и не сразу вспомнил, где находятся Опелейх да Радаринки, а, вспомнив, подивилися, как же далеко отнесло оградителей от отчего дома. Про Койсой он и вовсе не слышал.

— А остальные? Сколько вас всего тут?

Умудь задумался.

— Я как-то счету не сильно обучен, да вот сдается мне, что три сотни так будет. Кто с Севера, кто с Юга. И с Рийнадрёка видал. И с Нордара. Даже, говорят, привеец есть, только никому об этом не говорит. Всякие у нас тут.

Он наклонился и начал помешивать свое варево длинной деревянной ложкой.

— Вы, стало быть, всех принимаете? — спросил Вида.

— Ну, мы-то здесь и не решаем. Куском хлеба-то завсегда поделимся, а уж оставаться кому здесь али нет, думает да решает Хараслат, главный наш хардмар.

— Так меня он, кажись, оставил, — пробормотал Вида.

— А чего б и не оставить? — спросил Умудь. — Парень ты ладный, справный, при коне да оружии сюда пришел. Такие здесь особливо ценятся.

Вида кивнул — действительно уж.

— А вы давно здесь?

— Без малого три осени. Койсоец так чуть поменьше. Фистар да Ширалам только второе лето.

— Глотни вот, силы пополни, — предложил ему Ракадар, вынося из ветхого шатра бутыль на кожаных ремнях.

Вида принял бутыль и сделал большой глоток. То было не вино, а что-то куда как крепче, от чего во рту тут же заполыхало огнем.

— Из Койсоя, — не то похвастался, не то застыдился Ракадар. — Там все такое пьют. Я попервой, как здесь оказался, так и вовсе не мог пить здешнюю бурду — по мне она как вода, ни жажду не утоляет, ни в холод не согревает. Пришлось искать купца, которому бы по пути было да упрашивать его прихватить хоть бочонок койсойской водки. Мигом взбодрит!

— И то правда, — откашливаясь, согласился с ним Вида. Водка огнем жгла его внутренности.

— Давайте, уж, а соберите на стол. Похлебка готова, — распорядился Умудь. — Да и гостя грех не попотчевать.

Ракадар опять самый первый кинулся обратно в шатер, принес оттуда несколько щербатых глиняных мисок и простых деревянных ложек и раздал каждому из воинов. Умудь начал разливать.

— Мяса бы покрошить, — протянул, осторожно беря горячую миску, Фистар.

— Мяса нет, — отрезал Умудь. — Хараслат приказал его только к обеду давать.

— Мясо есть у меня! — спохватился Вида.

Он обошел Ракадара, который примостился рядом с ним и отправился искать своего коня. По пути видел он, как все с вниманием, но без злобы смотрят на него. Кое-кто даже поприветствовал его кивком головы, а кому-то он и ответил. Ракадар не солгал — он и впрямь накормил его коня, пусть и не до отвала, но уж точно не худо. Вида похлопал своего верного друга по шее и вытащил припасенное для того яблоко.

— Ешь да отдыхай, мы теперь здесь будем.

Он вернулся к костру, неся с собой большой кусок копченого мяса.

— Так наш новый друг к нам и не с пустыми руками! — обрадовался, словно ребенок игрушке, Фистар. Только сейчас Вида разглядел, что был Фистар самым младшим из всех — быть может чуть постарше его брата Трикке, но за косматой неприбранной бородой и черным загаром его молодости было совсем не видно.

Умудь разлил всем похлебку, и оградители молча начали есть, вылавливая из жидкой баланды куски его окорока.

— Благодарствую, — вдруг сказал ему Умудь. — Вовремя ты.

Остальные молча закивали, прихлебывая и чавкая.

— Коль поел, то и отдохнуть надобно, — сказал Умудь, когда Вида протянул ему пустую миску. — Пусть все там в животе как надо уложится. Ракадар тебе покажет, куда прилечь. Пока ты с нами, а завтра Хараслат уже сам решать будет, может, и отдельно тебя поселит.

Вида встал — он и взаправду устал так, что повалился и заснул бы даже на голой земле. Ракадар, дочиста вылизав свою миску, поднялся вслед за ним. Виде хотелось что-то сказать своим новым друзьям, которые так тепло приняли его — теперь уже отщепенца, безродного, бессемейного и нищего отступника к себе, и он поклонился.

— Спасибо, — сказал он.

— Спасибо тебе, — ответил Умудь.

С этими словами он плеснул воды в свой горшок, где еще оставалось чуть похлебки, и начал мешать. А потом вылил все в еще более щербатую миску, стоявшую у его ног, и большая ободранная собака жадно кинулась к еде.

Согнувшись вдвое, Вида вошел в шатер. До чего драным и старым он был! Весь в дырах, хоть и бережно, но неумело залатанных, вонючий и неудобный. Виде вспомнились его собственные шатры, когда выходил он с другими обходчими в лес — большие и красивые, из новой прочной материи да с промасленным дном, чтобы не замочить ноги и всякое добро в дождь.

Ракадар стал суетливо освобождать ему место, перетаскивая свой тюфяк и пожитки вглубь шатра.

— Ну, тут уж не сильно-то богато. Как есть. Раньше и вовсе этого не было — спали под открытым небом али под обозами. Да грелись собаками. Как Хараслат договорился с Перстом твоего окреста, так вроде как полегчало. И поесть всегда вовремя дают, и спать теперь есть где.

— Ничего, — соврал Вида. — Мне не привыкать. Я и не такое повидал.

Сам же он с горечью думал, что если бы не его необдуманная клятва Бьиралле, то не пришлось бы ему оставить свой большой и богатый дом и веселых, верных друзей. Он бросил свой плащ на рваную и грязную перину, из которой торчала солома — гнилая и черная. Соснуть и правда надобно. Уж одну ночь он перетерпит, а там, авось, Хараслат ему отдельный шатер даст.

Он быстро заснул, и от усталости даже не чуял вони, исходящей от его постели, и не слышал гомона снаружи шатра, который еще долго не стихал. Проснулся Вида среди ночи и сам не понял от чего. По привычке он проверил свой нож и меч — все было при нем, так, как он и ложился. Он приподнялся на своем тюфяке: Умудь, тихонько ругаясь, рылся в ветхом сундуке, рядом на коленях стоял Ширалам, держа в руках огарок свечи и стараясь подсветить Умудю тьму шатра.

— Коли хочешь знать, южанин, — больше себе, нежели Шираламу, говорил Умудь, — так боги о нас давно забыли. Не до нас им. Они за богатеев думу думают… А твой дружок и вовсе зря преставиться решил.

Умудь наконец выудил из сундука маленькую прозрачную склянку, почти до половины наполненную беловатой густой жижей.

— Иди да дай ему, авось отпустит. Хоть на тот свет по-людски отправится. Больше — сам видишь — нету у меня. Еще в ту зиму все запасы перевел, а мака-то не привозят.

Ширалам кивнул и тут же спрятал бутылек на груди.

— Боги не забудут, — сказал он.

— А что мне до них! — отмахнулся Умудь.

Ширалам выбежал из шатра в ночь, а Умудь, заметив, что Вида не спит, повернулся к нему и сказал:

— Ты тут не дивись, у нас бывают, что и мрут. Давеча один отравился чем, говорит, что поел ягод каких-то, вот кишки и закрутило. Третью ночь отпустить не может. Бедняга уже побелел, точно снег, да от боли языком не шевелит. Хараслат и питья ему присылал своего личного, и лекарь у нас тут имеется, а все одно — недолго ему осталось.

Вида сглотнул.

— А кто это?

Умудь почесал бороду:

— C Шираламом вместе пришли из Опелейха. Вроде как друг он ему, только моложе. Пятнадцатая осень минет.

— А что ты ему дал?

— Маковое молоко, вестимо. Хоть отойдет спокойно.

Вида улегся на свое место, и голова его закружилась от дурных мыслей. В первую же ночь он застал смерть юноши, который был так далеко от дома. Он так и не смог снова заснуть, как и Умудь, который истуканом сидел на своей постели. Ширалам вернулся лишь под утро.

— Вот, возьми обратно, — сказал он Умудю и протянул нетронутый пузырек с молоком. — Он сказал, что не надо. Что другим пригодится больше.

— Отошел? — спросил Умудь.

— Отошел, — бесстрастно ответил Ширалам. — Благодарил тебя.

И он лег на свое место. Только Вида заметил, как долго еще тряслись плечи Ширалама под вытертым жалким одеялом.

***