Враг генерала Демидова. Роман - Игорь Костюченко

– Шмулька? Мы с ним с пеленок дружим.

– Но сейчас ты выросла. И он тоже.

Они вошли в раздевалки, чтобы переговариваться через ширму.

– Послушай, Конин, давай мириться! Пошлая ревность! Ты что, действительно вздумал ревновать меня к Шмуйлю?

Конин молчал.

– Женька! Ты где? Ау!

– Мороженого хочешь? – глухо отозвался Конин.

– Не уходи от ответа, – потребовала Джан.

– Конечно, я ревную тебя, даже к столетнему сумасшедшему академику! – вдруг взорвался Конин, – И даже ко всем его триадам, прогрессу духа и диалектикам…

– И тебе не стыдно? Ревновать? Меня? А еще красный командир… Ревность – мелкобуржуазный предрассудок.

– Английский теннис и оперное пение – тоже буржуазные предрассудки. Но ты же ни за какие коврижки не откажешься от уроков Зизи?

– Никогда!

– И потом… ты первая начала…

Они вышли из раздевалки – Джан в красивом летнем платье и…

…Конин в форме капитана Красной армии, в защитной фуражке с красным кантом, весь стянутый скрипящими новенькими ремнями портупеи.

Джан положила руку на плечо Конина. Посмотрела в его глаза.

– Скажи, что любишь меня. Немедленно. А то всерьез обижусь.

Конин притянул Джан к себе, прошептал.

– Люблю.

– Не слышу.

– Люблю, люблю тебя…

Джан отклонилась, но слабо, не порываясь избавиться от объятия Конина. Лукаво усмехнулась.

– Господи, ну почему я не верю тебе? Может быть, потому что ты поэт. А поэты отчаянные лгуны.

Конин хотел поцеловать Джан в ее смеющиеся, счастливые глаза, но…

– Джан, Джан! – пронзительно вскрикнул звонкий, как медь пионерского горна, голос.

Конин оставил Джан.

К щведской стенке прижала лицо решительная девушка – пшеничные косы, белая блуза, черный галстук, алая интербригадовская пилотка с кисточкой, болтавшейся на длинном шнурке. На носу и щеках – россыпь роскошных веснушек, золотом сверкавших под лучами майского солнца. Конин подумал, что легких путей для этого юного создания не существует – плечи и волосы девчонки усыпали листочки и древесный мелкий сор. Очевидно, она долго продиралась напролом через кусты акации, чтобы выйти к корту напрямик, кратчайшим путем.

– Джан, вот ты где, Джан? Все тебя ищут, я с ног сбилась… – нетерпеливо затараторила веснушчатая. Заметила Конина, широко улыбнулась, охнула.

– Ой, здрасте, товарищ Конин!

– Салют, компаньеро Веснушкина, – Конин приветственно вскинул над фуражкой руку.

Девушка отмахнулась.

– Да, ну вас, товарищ командир!

«Веснушкина» ловко прошмыгнула сквозь дыру в шведской стенке, схватила руку Джан, смотрела на нее круглыми от восторженного страха глазами, глотала слова.

– Бежим, бежим! Скорее! Там такое… Валька из агитбригады с пирамиды упал, руку сломал.

Конин остановил девушек.

– Айн момент! Это с какой пирамиды? С египетской?

«Веснушкина» замерла, мгновение обдумала вопрос командира, и рассердилась.

– Вам все шуточки, товарищ Конин. Наша пирамида – советская. Валька ее наверху замыкал, с символом плодородия в руках…

Джан перевела на Конина потрясенный взгляд. Зашептала – строго, повелительно.

– Женька! Не смей! Ты слышишь? Не смей! Если ты сейчас скажешь хоть полслова…

Конин поднял обе руки, демонстрируя полную покорность судьбе. И Джан.

– О, слушаюсь и повинуюсь. Великолепная!

Затем хмыкнул и добавил очень серьезно.

– Нет… Но уточнить же можно, что это за символ… такой…

Задиристо вскинула косы «Веснушкина».

– Сноп с колосьями. Мы с девочками сами делали.

– С девочками… Символ плодородия… Странно…

Конин и Джан не выдержали аллегорий, дружно, от души захохотали.

Веснушчатая растерянно посмотрела на них. Открыла рот. Окаменела. Робко хихикнула. Потом еще. И еще. Схватилась за бока, засмеялась чистым, звонким смехом – до слез, толком и не понимая истинную причину хохота старших товарищей.

Нахохотавшись всласть, «Веснушкина» размазала кулачками веселые слезы и попросила.

– Ребята, выручайте, у нас концерт проваливается, а там публика собралась… Джаночка-солнышко, ты же петь умеешь…

– Но я же только учусь, – заупрямилась Джан.

– Ну, уж нет! – подхватил под руку Джан Конин, – Вперед, в атаку! Сам погибай, а товарища выручай.

Джан слабо сопротивлялась.

– И не буду я петь! Что за дикая мысль!

«Веснушкина» жалобно застонала, схватившись за обе косы сразу.

– Будет-будет… – успокоил девушку Конин, – Еще как споет, не сомневайтесь, товарищ Веснушкина. Давайте-ка певицу прямиком на сцену!

– И никуда я не пойду, – топнула ногой Джан.

Конин подхватил Джан на руки…

– Тогда я тебя понесу. Навстречу славе.

И поцеловал Джан.

Девушка в веснушках стыдливо отвернулась.

Конин пронес Джан через весь парк под восхищенными, изумленными, одобрительными, завистливыми взорами гуляющей публики. Выйдя к летнему амфитеатру, направился к выкрашенной свежей известкой сцене, поставил на нее Джан.

Джан краснела и заламывала руки, но, шагнув по скрипевшим доскам, гордо выпрямилась и застыла, протянув тонкую изящную руку перед собой.

Сидевшая на скамейках первых рядов молодежь заволновалась, шумно захлопала. Больше всех старался красный, с облупленным от первого загара носом парень – Валентин. Хлопать в ладоши он никак не мог – мешала правая рука, забинтованная, подвешенная на марле и плотно залитая гипсом.

Валька яростно орал, оборачиваясь, как заведенный, во все стороны, подмигивал, тряс вихрами.

– Давай, Джанка!

Конин занял место рядом с Валькой, кивнул на его руку в гипсе.

– Видимо, вы и есть наш Озирис.

Валька затаил дыЦиклопие. Подозрительно шмыгнул носом. Насторожился.

– Чего?

Конин прижал палец к губам, указал на сцену.

Публика затихла.

Джан набрала полную грудь воздуха, приподнялась на цыпочки.

– Я исполню песню на стихи замечательного поэта и командира Красной армии Жени Конина.

И шепнула что-то аккордеонисту.

Тот откинул чуб со лба, сосредоточился…

…бросил гибкие пальцы на белые клавиши – мотив щемил душу.

А Джан пела…

Она пела о своей любви. И в парке ей вторили птицы.

А когда Джан умолкла – увидела, что людей перед сценой было много, очень много. Они сидели на всех скамейках, и стояли плотным полукольцом. Молчали, пораженные ее голосом, искренностью, тем добрым и всем понятным чувством, которое она подарила людям.

Пронзительные строки, написанные Кониным, и голос Джан ворвались в их души, словно свежий ветер в распахнутые окна…

Девушка с веснушками тихо всхлипывала. Притихший Валька робко гладил ее по пшеничным волосам.

Вдруг Валька вскочил, неистово потряс загипсованной рукой и закричал особенно звонко от полноты чувств.

– Молодец! Да здравствует Джанка! Ура! Красному командиру и замечательному поэту Конину!

И люди, которых привлекло к сцене из глубины парка, пение Джан, засмеялись, закричали «ура!», захлопали.

Джан позвала Конина на сцену – Конин мигом оказался рядом с ней.

Они поклонились публике, и на сцену полетели цветы, цветы, цветы.

Конин поймал один букет и протянул цветы Джан.

– Бежим! А не то нас растерзают твои поклонники!

Они бежали по щедро залитой солнцем аллее, а на площадке у сцены аккордеонист уже наигрывал на своем дорогом немецком инструменте что-то из репертуара джаза Цфасмана. Парень, похожий на молодого Марка Бернеса, сидевший на корточках рядом с аккордеонистом, в такт музыке мастерски отбивал на собственном бедре синкопы.

Валька поцеловал заплаканную «Веснушкину», и здоровой рукой утер ее слезы.

«Веснушкина» счастливо вздохнула.

Ревел мотоцикл. Конин и Джан неслись на нем по бесконечной аллее вдоль реки. Мимо проскальзывали вековые дубы и липы. Парк заканчивался, впереди дорога впивалась в широкое поле, простиравшееся до тонкой полоски, за которой сливалось с зеленой землей лазурное небо. Мотоцикл неудержимо увлекал Конина и Джан к этому таинственному пределу.

– Женька, Женька! – кричала Джан, захлебываясь восторгом и рвавшимся ей навстречу майским ласковым ветром. – Да ведь это… Это… счастье… Женька! Ветер! Река! Простор! И мы! Только мы!

– Ура! Джан! Моя Джан – синий кафтан! Смешная и милая! Джан! – кричал Конин, отчаянно давил на газ.

Далекое эхо смешивало их крики с мотоциклетным ревом. Ветер уносил и прятал в свежем клевере выбитую из проселка рыжую пыль.

Мотоцикл, свирепо воя, проскочил через деревянный мост, запылил по предместью, промчался по лабиринту переулков, пока не оказался на прямой, как стрела, Малой Войцеховской улице. Мальчишки, высыпавшие гурьбой на тротуары, махали руками вслед отчаянным гонщикам.

Влетев во двор дома №14, Конин выключил мотор и мотоцикл присмирел, затих.