Рассвет над морем - Юрий Смолич

Градоначальник даже налился весь синей кровью.

— Директория! Директория, мосье, с которой деликатничают ваши министры, премьеры и президенты, вместо того чтобы гнать ее взашей! Директория обложила Киев вместе с гетманом, с которым вы… Пардон, мосье… вы простите, но нас все эго чрезвычайно волнует…

Он попытался изобразить на лице некоторое подобие учтивой улыбки.

— Э, директория, директория… — не нашелся что сказать консул Франции с особыми полномочиями; он пока не имел еще указаний, как относиться к антигетманскому восстанию, случившемуся уже после того, как он получил из Парижа инструкции поддерживать власть гетмана на Украине и выехал из Ясс. — Никакого восстания, знаете, мы не допустим… Мы, знаете, обещали им только, так сказать, моральную поддержку, понимаете, национальный колорит, капеллы там и певческие кружки… Это, безусловно, только недоразумение. Они починят железнодорожную колею, успокоят мадам Марусю и пустят сюда поезда…

— Поезда, мосье, не ходят! — решительно отрубил градоначальник. — И неизвестно, когда пойдут. Куда будем ехать?

Он первым сел на свое место в машине.

— Ну что ж, — сказал мосье Энно, — что ж… Тогда, конечно, давайте проедем в отель и…

Мотор зафыркал. Градоначальник ткнул шофера кулаком в спину:

— В «Лондонскую»!

Машина рванула, именитые граждане бросились врассыпную.

Но в эту секунду мадам Энно прошептала:

— Эмиль! Заявление союзных держав тебе поручено обнародовать не позже чем сегодня вечером. Если мы в Киев не попадем, ты должен опубликовать его в Одессе.

Мосье Энно схватил шофера за плечо:

— Нет, нет! Сначала в редакцию газеты! В редакцию газеты в первую очередь! Или нет, на телеграф! Телеграф у вас работает, мосье градоначальник?

Мустафин передернул плечом.

— Телеграф иногда работает… Но разрешите все-таки сначала заехать в гостиницу, устроиться, а там…

— Нет, нет! — забеспокоился мосье Энно и даже сделал движение, как бы намереваясь выскочить из машины. На телеграф!

Он полез в карман, вытащил бумажник, раскрыл его и достал оттуда листок бумаги. Удостоверившись, что листок цел, он сунул его обратно и, крепко держа бумажник в руках, с некоторым страхом поглядел на градоначальника.

— А на телеграфе не переиначат чего-нибудь, не переврут текста? Ведь на телеграфе тоже могут быть большевистские агенты, не правда ли, мосье?

— И очень даже просто! — подтвердил градоначальник. — Там большевик на большевике сидит и большевиком погоняет.

— Тогда в редакцию газеты! Если документ появится в газете, они уже не смогут его переврать — не правда ли, мосье?

— А что там такое? — поинтересовался градоначальник, подозрительно поглядывая на бумажник в руках у консула.

— Декларация. Декларация Антанты, мосье, к народу вашей страны.

Лицо градоначальника сразу расцвело.

— В редакцию! — рявкнул он шоферу.

Машина снова рванула, и именитые граждане сразу остались далеко позади.

— А в какую же редакцию, мосье? У нас здесь полтора десятка этих самых органов прессы… разнообразнейших направлений. Вам какое направление подойдет?

Но нерешительное поведение мосье Энно заставило мадам Энно взять дело в свои руки.

Мадам потихоньку ущипнула мосье и мило улыбнулась градоначальнику.

— Нет, нет, мосье! Раз дело обстоит так, что сразу выехать и Киев невозможно, мы, конечно, раньше всего поедем в отель, который вы нам любезно предлагаете. Там мы отдохнем, все обдумаем и так далее.

Она еще раз ущипнула мосье, и тот одобрительно кивнул головой.

Теперь для начальника града Одессы уже не было сомнений, кто именно консул Франции.

Он снова толкнул шофера в спину:

— В «Лондонскую»!

Машина, мчавшаяся уже на полной скорости по направлению к Градоначальницкому спуску, с ходу развернулась на Таможенной площади и рванула назад по Приморской улице, к Воинскому спуску, под Сабанеевский мост и дальше, Гаванною, Ланжероновскою, Екатерининской — на Николаевский бульвар, к гостинице «Лондонской».

Завтрак был сервирован в малом банкетном зале на втором этаже.

Это должна была быть изысканная джентльменская трапеза — без участия представительниц прекрасного пола. Мадам Энно в данном случае в счет не шла: она была почетным гостем, а тем самым и почетной хозяйкой за мужским столом, — следовательно, не нарушала ни этикета, ни самого тона. В бюджете градоначальника, который должен был платить по счету, расходы на такого рода трапезы проходили по графе дипломатических приемов, приемов гостей особо важных, прежде всего — иностранного происхождения. В этикетном прейскуранте ресторатора Штени, получавшего по счету, подобная трапеза значилась в рубрике «завтраков учтивости», под номером «I». Всего номеров в этой рубрике было двенадцать.

Точно в два, как было назначено, Штени во фраке и с ленточкой ордена Почетного легиона, который продал ему какой-то посетитель, застыл возле буфета; два лакея — пока еще без салфеток — вытянулись по обе стороны плотно прикрытых дверей. Двери должны были широко распахнуться невидимой силой при первом же поскрипывании шагов по персидскому ковру в коридоре.

Но все вышло не так, и «завтрак учтивости номер один» не состоялся.

Мосье и мадам Энно категорически отказались завтракать в открытом банкетном зале. Мосье Энно, вежливо извинившись, объяснил, что, будучи облечен столь ответственной миссией, он считает своим долгом немедленно же приступить к выполнению сей миссии. А наиболее существенное для выполнения ее — это теснейшие связи с самыми широкими кругами русского общества. Поэтому мосье Энно и спешит возможно скорее припасть к этому животворному источнику — безотлагательно начать свое знакомство с российской общественностью запросто. Иными словами, они с мадам, надеясь, что мосье градоначальник и мадам градоначальница не откажутся их сопровождать, спустятся сейчас в первый этаж и скромно перекусят в общем зале ресторана среди широчайших кругов российской общественности.

— Российская общественность, — закончил мосье Энно, — таким образом, будет иметь возможность достойно оценить отношение к себе высших кругов общественности французской; Франция и Россия должны быть на равной ноге!

Мосье Энно собственно не собирался устраивать подобный дипломатический реприманд. Но мадам Энно прямо заявила ему, что если он, Эмиль, действительно хочет выйти в дипломаты, то прежде всего должен делать все наперекор тому, что ему здесь станут предлагать, во-вторых, только то, что скажет она. Мадам Энно пришла в ужас от одной мысли протомиться несколько часов в компании именитых граждан с меланхолическими физиономиями и генерала с моржовыми усами. А за те несколько минут, которые ей с мосье Энно пришлось пробыть в вестибюле отеля перед входом в ресторан, мадам Энно успела заметить не одну привлекательную офицерскую фигуру в английской шинели с русскими погонами. Таким образом, намечались все необходимые условия для небольшой предварительной перестрелки глазами в общем зале ресторана.

Ресторатор Штени полетел сломя голову в общий зал — сервировать столик в уютном уголке возле буфета на четыре персоны: для мосье Энно, мадам Энно, градоначальника и градоначальницы, за которой уже послали курьера.

Второй курьер был послан к полицмейстеру — срочно организовать в ресторане внутреннюю охрану. Форма для филеров внутренней охраны устанавливалась — смокинг или черный пиджак; рацион за столиком — бутылка лимонада; вероисповедание — православное.

Третий курьер отбыл к коменданту города с указанием, чтобы патруль при входе пропускал в ресторан господ офицеров и панов гетманских старшин чином не ниже ротмистра и есаула — для кавалерии, капитана и сотника — для пехоты. Для польских легионеров белого орла минимальный чин устанавливался полковничий. Из немцев и австрийцев вход разрешался только генералам.

Когда мадам, а за нею и мосье Энно в сопровождении градоначальника и градоначальницы вошли в ресторан, зал «Лондонской» — в эту раннюю, предобеденную пору обычно пустой — был набит людьми, как в новогоднюю ночь. За столиками на четверых сидело по восемь персон; за приставной стул официанты брали сначала по десятке, а затем и по четвертной николаевскими. Позднее, когда за это дело — и в свою пользу — взялся сам ресторатор Штени, появились и приставные столики; за каждый столик ресторатор Штени брал тысячу думскими. На немецкие марки и австрийские кроны ресторан расчетов уже не производил.

Немецкие марки и австрийские кроны с той минуты, как мадам Энно объявила, что союзники прибывают только для того, чтобы ликвидировать пагубное немецкое влияние, на одесской бирже уже не котировались. Гетманские карбованцы еще продавались, но только перед входом на биржу, на углу Пушкинской и Полицейской, и только на вес: фунт гетманских «лопаток»[16] за фунт стерлингов. Франк, который за последнюю неделю то дорожал на три рубля, то дешевел на два, дошел до десяти рублей. Банкиры братья Кусис, которые за время австро-немецкой оккупации обратили свои капиталы в марки и кроны, только что застрелились на своей даче в Аркадии.