Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца - Эрнст Гофман

Берганца. Существует только одна правда. Но что скажешь ты о некоем товаре средней руки, который у вас уж в слишком большом количестве выносится на рынок? Его прямо не назовешь плохим - там встречаются удачные идеи и мысли, но их приходится выуживать с трудом, как золотую рыбку, и скука, какую при этом испытываешь, делает ум невосприимчивым к внезапному появлению каких-то поэтических вспышек - в конце концов, их уже почти не замечаешь.

Я. Этот товар средней руки (к сожалению, я должен признать, что такового у нас все же слишком много) я отдаю всецело на усмотрение режиссеров, и пусть они упражняют на нем свои черные и красные карандаши. Потому что обыкновенно такое произведение походит на Сивиллины книги[20] сколько бы ни пытались оттуда выбрасывать, они по-прежнему оставались пригодным к употреблению целым, так что люди даже не замечали ущерба. В них также прежде всего господствует известное многословие, известная выразительность, вследствие чего каждая отдельная строфа всегда словно бы рождает десять последующих, и, к несчастью, один уже умерший великий поэт дал к тому мощный толчок, преимущественно своими ранними пьесами в стихах. Да, да! Пусть черкают этот товар средней руки!

Берганца. И совсем вычеркнут! Он вовсе не должен попадать на сцену, тут я вполне с тобой согласен. Если же в угоду капризной публике, требующей постоянной смены новых спектаклей, эти вещи все же попадут на сцену, ибо шедевры так редки, - то я даже и в этом случае нахожу обычное вычеркиванье опасным, если не вовсе недопустимым. Даже у посредственного поэта есть свои замыслы, иногда он воплощает их в сценах, какие непоэтическому уму могут представиться так называемыми заплатами. Короче, дорогой друг, даже для того, чтобы очистить такое сочинение в поэтическом огне и подобным образом, отделив содержащееся в нем золото от шлаков, спаять в художественный узор, для этого надобно самому быть самое малое - хорошим поэтом и пользоваться правами мастерства, достигнутого отточенным вкусом, глубочайшим поэтическим опытом.

Я. Конечно, такой масштаб неприложим к нашим театральным директорам и режиссерам. Однако в кучи среднего товара иногда все-таки может затесаться поэтическая пьеса, написанная правдиво и жизненно, она непременно окажет свое воздействие на толпу. Директор и режиссер ее измерили и нашли длину, ширину и толщину вещи вполне правильной, содержание же они с полным единодушием объявили невероятно безвкусным, а поскольку этой пьесой неоднократно интересовались знатоки, то эти двое предвкушали свое торжество, когда пьеса, вполне естественно, будет освистана. Коварным образом режиссер совсем не приложил свою благодетельную руку к творению этого безнадежного сочинителя и выставил его во всей наготе - с его природной грубостью, с незнанием театральных эффектов, так, что стоило ему, режиссеру, только подумать о первых сценах, как он не мог удержаться от высокомерно-сочувственной улыбки, в которой отражалось гордое сознание своего превосходства и величия. Однако смотрите, - кто бы мог вообразить! живая великолепная игра невероятно нравится зрителям, электризует толпу, тихое благоговение и громкое ликование чередуются, рожденные непреодолимой силой поэтической правды, - тут между директором и режиссером происходит комическая сценка, - оба несколько ошеломленно отрицают друг перед другом свое мнение о непонятной пьесе, что еще недавно так откровенно высказывали. Если к тому же случится, что актеры в подобной пьесе соберут изрядные аплодисменты, то они тоже перейдут на сторону поэта, хотя про себя они все-таки смеются над невежеством публики, которая оказалась настолько ослеплена личным совершенством исполнителей, что приняла непонятную чепуху этого сочинения за что-то настоящее.

Берганца. Совсем немного времени прошло с тех пор, как я был свидетелем того, о чем ты сейчас говорил. Это была самая глубокомысленная и одновременно самая живая пьеса высокочтимого Кальдерона де ла Барка "Поклонение кресту"[21], - ее поставили на сцене по настоянию многих поэтически мыслящих людей, в великолепнейшем переводе на ваш язык, и она вызвала у публики, а также за кулисами все те забавные явления, какие ты только что описал.

Я. Я тоже видел на сцене "Поклонение кресту", и его воздействия на толпу нельзя было не заметить. Однако некоторые высокоученые мужи нашли эту пьесу предосудительной, ибо она аморальна.

Берганца. Вот именно в этом суждении сказывается ваша теперешняя взбалмошность, я бы даже сказал - испорченность. Вообще упадок вашего театра, по-моему, идет с того времени, когда моральное усовершенствование человека выдавалось за высшую, даже единственную цель сцены, и последнюю таким образом хотели превратить в воспитательное заведение. Ничто веселое не могло уже радовать, ибо из-за каждой шутки торчала розга учителя-моралиста, который как раз тогда особенно склонен наказывать ребятишек, когда они безоглядно отдаются удовольствию.

Я. Я так и чувствую крепкие удары розгой, и вот уже неприличный смех переходит в приличный плач.

Берганца. Вы, немцы, по-моему, похожи на того математика, который, прослушав оперу Глюка "Ифигения в Тавриде", тихонько похлопал по плечу своего восхищенного соседа и с улыбкой спросил: "А что удалось этим доказать?" Все должно означать что-нибудь еще, кроме того, что оно есть, все должно вести к какой-либо извне лежащей цели, которая сразу маячит перед глазами, даже всякая радость должна стать чем-то еще, а не просто радостью и способствовать какой-то телесной или моральной пользе, дабы, согласно старому поварскому правилу, всегда бы сочеталось приятное с полезным.

Я. Но ведь цель одного только преходящего увеселения так мелка, что ты, конечно же, отводишь театру и некую иную, более высокую.

Берганца. У искусства нет более высокой цели, нежели воспламенять в человеке ту радость, какая избавляет все его существо от всех земных мук, от всего унизительного гнета повседневной жизни, словно от нечистых шлаков, и так его возвышает, что он, гордо и весело вскинув голову, видит Божественное, даже входит с ним в соприкосновение. Возбуждение этой радости, это возвышение до поэтической позиции, где легко верится во все дивные чудеса чистого идеала и они даже становятся близкими, да и сама обыденная жизнь с ее разнообразными пестрыми явлениями видится в сиянии поэзии преображенной и прославленной во всех своих устремлениях, - лишь одно это, по моему убеждению, есть истинная цель театра. Кто лишен дара рассматривать эти явления жизни не как изолированные частности, разбросанные природой, будто капризным ребенком в бесцельной игре, а как вытекающие из целого и опять-таки тесно связанные в своем механизме, дара постигать их во внутренней сути и передавать самыми живыми красками, - тот не может быть драматургом, тщетным будет тогда его стремление "держать... зеркало перед природой[22], показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное - низости, и каждому возрасту истории его неприкрашенный облик".

Я. Согласно этому должна измениться и способность к наблюдению, какую требуют преимущественно от автора комедий.

Берганца. Разумеется. Из верного наблюдения и точной передачи индивидуальных черт отдельных лиц может возникнуть в лучшем случае занятный портрет, который, в сущности, способен вызвать интерес лишь у тех, кто знает оригинал и получит возможность в сравнении с оным судить о практическом мастерстве живописца. Однако сценическому характеру в виде слишком верного портрета или даже лица, в котором сведены вместе отдельные черты со множества портретов, будет всегда недоставать внутренней поэтической правды, какая рождается только созерцанием человека с той высокой позиции. Короче: драматург должен знать не столько людей, сколько человека. Взгляд истинного поэта проникает в человеческую натуру до ее сокровенной глубины и охватывает ее проявления, улавливая и отражая в своем сознании, будто в некой призме, ее разнообразно преломленные лучи.

Я. Твои воззрения на искусство и театр, дорогой Берганца, встретят немало возражений, хотя прежде всего то, что говорил ты о знании людей и о знании человека, мне вполне по душе, и я вижу в этом причину того, почему драмы и комедии известного поэта, бывшего одновременно актером[23], так высоко ценились в свое время и так скоро были забыты; его период полностью миновал еще при его жизни, и это так подрезало ему крылья, что он уже не мог пуститься в новый полет.

Берганца. Поэт, о коем ты говоришь, больше всего повинен в том грехе, что повлек за собой, как неизбежное следствие, упадок нашего театра. Он был одним из корифеев той скучной, плаксивой, морализирующей секты, которая стремилась влагой своих слез погасить каждую вспыхнувшую искру истинной поэзии. Он в большом изобилии предоставил нам те запретные плоды, вкусив коих мы лишились рая.