Тайны - Эрнст Гофман

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Тайны

Странная переписка автора с разными лицами (вместо вступления)

Сударь!

Хотя некоторые писатели и так называемые поэты из-за своей почти непреодолимой склонности к грубейшей лжи и всякого рода фантазиям, вредным с точки зрения здравого смысла, пользуются не слишком хорошей славой, всё же Вас, человека, который занимает официальную должность и, значит, что-то собой представляет, я считал в виде исключения доброжелательным и честным. Однако, оказавшись в Берлине, мне тотчас пришлось убедиться, что дело обстоит как раз наоборот. Чем я, старый, скромный, непритязательный человек, я, с почётом уволенный в отставку ассистент канцелярии, я, человек тонкого ума, гуманных чувств, больших познаний, я, воплощение душевной доброты и благородства помыслов, чем – повторяю – я заслужил от Вас, что Вы выставили меня на показ перед почтеннейшей берлинской публикой и в карманном календаре этого года не только рассказали всё случившееся с господином Теодором фон С., моей высокородной подопечной и со мной, но помимо этого (мне всё известно) велели зарисовать меня с натуры и потом изготовить гравюры на меди, изображающие, как я с моей дорогой девочкой гуляю по Парижской площади и Унтер ден Линден, как я лежу в постели в изящном ночном одеянии и прихожу в ужас от неожиданного посещения господина барона. Может быть, Вам не понравился электрофор, коса, в которой я держу свой дорожный столовый прибор? Или мой букет? Может, Вы недовольны тем, что Надзорная коллегия на Кипре назначила меня опекуном… Да, Вы, конечно, думаете, что сейчас я напишу имя красавицы, чтобы Вы могли его выболтать в своих календарях и журналах. Этого я, конечно, не сделаю, но хочу спросить в общих чертах, может быть, Вы в самом деле недовольны решением этой коллегии на Кипре? Так будьте уверены, сударь мой: Ваша бесполезная деятельность писателя и музыканта никогда не внушила бы к Вам доверия ни одному президенту или советнику какой-либо Надзорной коллегии, будь то здесь или где-то ещё, и никто не назначил бы Вас опекуном женщины неземной красоты и замечательного ума, как сделала та почтенная коллегия. И вообще, если Вы стремитесь что-нибудь представлять собой в этом городе, то, даже если Вы и способны сделать что-то полезное на своей службе, Вам прежде всего надо перестать интересоваться тем, что решают на Кипре, точно так же не следует заниматься моими восковыми пальцами и моим чепцом, которые Вы, видимо, с завистью разглядывали на гравюре господина Вольфа. Благодарите Бога, сударь, что Вы, подобно мне, не попытались войти в Оттоманские вороты как раз в тот момент, когда их закрывали. Вероятно, Вы из особого писательского любопытства засунули бы в них не пальцы, а нос, и теперь вместо того, чтобы нагло показывать восковой нос приличным людям, Вы сами бы такой имели. То, что изящному ночному одеянию из белого муслина с розовыми лентами и кружевному чепцу Вы предпочитаете Варшавский шлафрок с красным колпаком, это дело вкуса, и я не стану об этом спорить. А знаете ли Вы, сударь мой, что Ваша легкомысленная болтовня в карманном календаре сразу после того, как в серьёзных газетах среди вновь прибывших в город было названо моё имя, принесла мне величайшие неприятности? Меня задержала полиция, поскольку Вы наболтали всякой чепухи и раструбили тайны моей дорогой девочки, они вообразили, что я тот самый нахал, который изуродовал похожего на дыню Аполлона в Тиргартене, а может быть, и другие статуи, и мне стоило немалого труда оправдаться перед ними и убедить их в том, что я восторженный почитатель искусств, а не какой-то переодетый суеверный турок. Будучи человеком, искушённым в вопросах права, Вы даже не подумали о том, что проклятый аполлонов нос могли рассмотреть как государственное преступление и отправить меня в Шпандау, что он мог для меня означать порцию самых несправедливых побоев, впрочем, что касается последнего, то великодушная природа навеки избавила меня от этой опасности, укрепив у меня на спине надёжное защитное устройство. Прочитайте 210,211 двадцатого раздела во второй части Всеобщего земельного права и стыдитесь, что отставному ассистенту канцелярии из Бранденбурга приходится напоминать Вам о них. Едва избежав расследования и штрафа, я подвергся столь ужасному нападению в своей квартире, адрес которой узнали, что можно было сойти с ума или придти в отчаяние, если бы я не был человеком твёрдым и уравновешенным, в достаточной степени привыкшим к бедам и опасностям в многочисленных путешествиях. Это была толпа женщин, из тех, кто привык покупать всё, что только пожелаешь, дёшево и без задержки, но именно поэтому упорно и скандально торговаться, когда, закрывая свои лавки, купцы продают на аукционах дорогие модные товары; они потребовали, чтобы я немедленно делал для них турецкие шали с рисунком. Самой невыносимой была мадмуазель Амалия Симсон, она не умолкая просила и молила, чтобы на жакете из красного кашемира я отпечатал на станочке впереди сонет на иврите собственного её сочинения, причём золотой краской. Другие люди самых различных сословий желали посмотреть на мои восковые пальцы, поиграть с косой или послушать, как мой попугай говорит по-гречески.

Молодые люди с осиной талией, в шляпах высотою с башню, в казацких шароварах, с золотыми шпорами озирались, вооружившись лорнетами и биноклями, как будто бы хотели увидеть что-то сквозь стены. Я знаю, кого они искали, да кое-кто вовсе этого не скрывал, бессовестно, нагло и прямо спрашивая о прекрасной гречанке, как будто бы моё небесное благородное дитя это какая-то игра природы, которую я готов выставить на показ для праздной толпы. Эти молодые люди были мне отвратительны, просто отвратительны, но вовсе нестерпимо становилось тогда, когда кто-то приближался ко мне с мистическими разговорами о магнетизме, сидеризме, магических связях, симпатии и антипатии и прочее и делал при этом какие-то странные телодвижения и жесты, стремясь изобразить из себя посвящённого, а я вообще не мог понять, что всё это значит. Гораздо приятнее были мне те, кто с наивной простотою просил погадать на руке или на кофейной гуще. В доме была такая суета, прямо дьявольское наваждение. Наконец, под покровом ночи мне удалось бежать, чтобы обосноваться в квартире, которая удобней, лучше обставлена и больше соответствует желаниям моей подопечной – соответствовала бы, так следует сказать, потому что теперь я один. Мой теперешний адрес не узнает никто и меньше всего – Вы, потому что от Вас я ничего хорошего не ожидаю.

А кто виноват во всём этом спектакле? Только Вы один! Как это Вам пришло в голову представить меня публике в таком двусмысленном виде, что я оказался каким-то мрачным приверженцем каббалы, который находится в странной связи с неким таинственным существом?

Честный отставной ассистент канцелярии предстаёт каким-то чародеем, что за вздор! И какое Вам дело, сударь, до магической связи между мной и моей дорогой девочкой, независимо от того, имеется ли она на самом деле? Может быть, у Вас и достанет таланта кое-как слепить рассказ или роман, если очень постараться, но уже наверняка нет ни в малейшей степени глубокого понимания и утончённых познаний уразуметь хоть один слог, если бы я снизошёл до того, чтобы объяснить тайны Вам союза, который мог бы быть достоин первого из магов, самого мудрого Заратустры. Это не так легко, сударь, проникнуть подобно мне в самые глубокие глубины божественной каббалы, из которых уже здесь на земле возникает высшее существование, подобно тому, как из куколки рождается прекрасная бабочка и смело воспаряет ввысь. Но первая моя обязанность заключается в том, чтобы держать в тайне от всех мои каббалистические знания и связи, поэтому и Вам я их не сообщу, так что Вы можете по-прежнему считать меня всего лишь скромным отставным ассистентом канцелярии и частным опекуном очаровательной молодой аристократки. Очень нежелательно и неприятно будет для меня узнать, что Вы или кто-то другой разведали, что я живу на Фридрихштрассе 9 возле Вадендамского моста. Теперь, когда я достаточно ясно показал Вам, сударь, как плохо Вы поступили со мной, пусть не со зла, но по легкомыслию, хочу добавить заверение в том, что сам я прямая противоположность Вам – человек рассудительный, добродушный, всё, что собираюсь предпринять, как следует обдумываю наперёд. Поэтому Вы можете совершенно не опасаться мести с моей стороны, тем более, что я не располагаю для неё никакими средствами. Будь я рецензентом, я бы основательно разгромил все Ваши сочинения и показал бы публике, что Вы не обладаете ни одним из свойств, необходимых для хорошего писателя, так что ни один читатель не стал бы Вас читать, ни один издатель Вас публиковать. Но тогда надо было бы сначала прочитать Ваши произведения, от чего избави меня Боже, ведь там, должно быть, ничего не найдёшь, кроме полной чепухи и лживых измышлений. Помимо этого не могу себе представить, где мне, самому кроткому и честному существу на свете, взять то большое количество желчи, которое всякий добросовестный рецензент должен всегда иметь в запасе. Если бы я, как Вы пытались внушить публике, действительно был магом, то месть могла бы быть совсем иной. Поэтому я вас пока прощаю и готов забыть всю ту бессмыслицу, которую вы нагородили относительно меня и моей подопечной. Однако если Вам придёт в голову дерзкая мысль хоть словом упомянуть, например, в следующем Карманном календаре о том, что будет происходить с бароном фон С. или с нами, то я полон решимости немедленно, где бы я в тот момент ни находился, превратиться в маленькую фигурку чёрта в испанском костюме, которая стоит на Вашем письменном столе, и не давать Вам покоя, пока мысль о писании Вас не покинет. То вскочу Вам на плечо, начну свистеть и шипеть Вам в ухо так, что в голове у Вас не останется ни одной мысли, даже самой дурацкой. То прыгну в чернильницу и обрызгаю чернилами всю рукопись, так что самый искусный наборщик ничего не сможет разобрать в мраморном узоре. Потом я расщеплю так аппетитно заострённые перья, брошу на пол перочинный ножик как раз в тот момент, когда Вы протянули к нему руку, и так, что лезвие сломается, перепутаю все листы, маленькие листочки с записями положу так, что, как только откроется дверь, сквозняк подхватит их и унесёт, захлопну открытые книги и вытащу закладки на нужных местах, потом я выдерну бумагу у Вас из-под рук как раз, когда Вы пишете, так что уродливые каракули испортят написанный текст, вдруг опрокину стакан с водой, которую вы собирались выпить, всё погрузится в потоп, и Ваши водянистые мысли вернутся назад в свою стихию. Короче говоря, всё своё умение я употреблю на то, чтобы в виде чёртика придумывать для Вас всё новые мучения, и мы ещё посмотрим тогда, будет ли у Вас охота прибавлять новые глупости к тому, что уже написано. Как уже сказано выше, я тихий добродушный миролюбивый ассистент канцелярии, которому совершенно чужды всякие дьявольские фокусы, но знаете, сударь, когда малорослые люди с неправильным телосложением и с длинными косами приходят в ярость, то о пощаде уже не надо говорить. Примите всерьёз моё благожелательное предостережение и воздержитесь в дальнейшем от каких-либо сообщений в карманных изданиях, иначе мы вернёмся к чертёнку с его весёлыми шуточками.