Автомат - Эрнст Гофман

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Автомат

Говорящий турок вызвал настоящий фурор, весь город пришел в движение, с утра до поздней ночи стар и млад, беден и богат - все сбегались слушать прорицания, какие невиданная фигура, ни живая, ни мертвая, шептала недвижными губами на ухо любопытствующим. И правда, автомат был устроен так, что любому не трудно было отличить его от подобных игрушек, какие показывают на ярмарках, а потому каждого что-то влекло к нему. Фигура, весьма пропорционально сложенная, в обычный человеческий рост, в турецком платье, вообще одетая со вкусом, восседала в центре не слишком большой и полупустой, обставленной лишь самой необходимой мебелью комнаты на кресле, которому была придана форма треножника. По желанию публики художник передвигал этот треножник, чтобы показать, что ничто не соединяет фигуру с полом. Левая рука ее весьма непринужденно опиралась о колено, а правая покоилась на отдельном маленьком столике. И, как сказано, фигура была сложена очень пропорционально, однако лучше всего получилась голова: уже одно лицо, одухотворенное на восточный манер, придавало всему жизненность - редко встретишь такое выражение у восковых фигур, даже если они воспроизводят характерные черты очень умных людей. Все это искусное произведение было окружено легким ограждением, которое мешало публике подходить к фигуре слишком близко, - внутрь же ограждения допускался лишь тот, кто намеревался удостовериться в устройстве целого (насколько позволял это его создатель), или же тот, кто намеревался задавать свои вопросы, - те могли приближаться к фигуре вплотную.

Заведено было так: спрашивающий задавал свой вопрос шепотом, наклонившись к правому уху фигуры, в ответ на что фигура начинала вращать глазами, поворачивала голову к спрашивающему - можно было даже ощутить дыхание, исходящее из уст фигуры, - и тут из глубины фигуры действительно доносился тихий ответ. После того как фигура отвечала на несколько вопросов, художник, создатель ее, приставлял ключ к левому ее боку, с шумом заводя механизм. Когда его просили, он даже открывал задвижку, и можно было заглянуть внутрь: там виднелся искусный механизм со множеством колесиков, которые, разумеется, не могли иметь никакого отношения к словам говорящей фигуры, но, очевидно, занимали столько места, что никакой человек уже не мог бы поместиться внутри ее, будь то даже знаменитый карла короля Августа, который, как известно, умещался внутри пирога. Повернув голову, а это турок перед тем, как дать ответ, всякий раз непременно проделывал, он иной раз еще возьмет да поднимет правую руку и то погрозит пальцем, а то и всей рукой, как бы отклоняя вопрос. И если уж он отверг вопрос, то настойчивость спрашивающего могла лишь привести к тому, что он получал двусмысленные или недовольные ответы, и вот эти движения руки и головы явным образом связаны были с действием колесного механизма, хотя и здесь трудно было не предполагать реакцию мыслящего существа.

Терялись в догадках, где же источник чудесных ответов, простукивали стены, обыскивали все соседние комнаты, мебель - все напрасно! И фигура, и ее создатель были постоянно окружены самыми искусными механиками, которые следили за ними, словно Аргус, и художник замечал, конечно, их внимательные взгляды, но тем непринужденнее было его поведение. Он болтал, шутил со всеми, разговаривая со зрителями, отходил в самые дальние уголки комнаты и оставлял фигуру в одиночестве, словно то было совершенно самостоятельное существо, которое вовсе не нуждалось в помощи его, механика. Фигура совершала свои движения, отвечала, и художник, видя, что и треножник, и столик рассматривают со всех сторон, простукивают, снимают фигуру с кресла, подносят поближе к свету, рассматривают снаружи и изнутри через очки, в увеличительные стекла, видя все это, художник не мог удержаться от иронической улыбки. А потом механики заявляли ему - сам черт не разберется в этих колесиках. Все усилия были напрасны, и даже предположение, будто дыхание, которое слышно, если приблизиться к губам фигуры, просто-напросто производится скрытыми вентилями, а ответы дает сам же художник, многоопытный чревовещатель, даже и это предположение было немедленно опровергнуто - ведь в тот самый миг, когда турок давал свои ответы, художник громко и внятно беседовал с одним из зрителей. Но невзирая на всю таинственность и загадочность, какую заключало в себе это творение искусства, невзирая на то, что все было обставлено и преподнесено с большим вкусом, интерес публики к фигуре постепенно конечно же падал бы, если бы художнику не удалось привлечь публику чем-то совершенно иным. А это иное заключалось в самих ответах, какие давал турок: суховатые или грубо-насмешливые, необычайно остроумные или даже способные причинить боль своей доскональной точностью, они всякий раз предполагали глубокое проникновение отвечающего в индивидуальность спрашивающего человека. Иногда поражало мистическое провидение будущего, причем возможное лишь с той точки зрения, какую глубоко усвоил сам же спрашивающий.

Мало этого: иной раз турка спрашивали по-немецки, а тот отвечал на иностранном языке, но не на каком-нибудь, а именно на том, который хорошо был известен вопрошающему, и всегда можно было убедиться в том, что только на этом языке и можно было дать ответ и столь полный и столь немногословный. Короче говоря, в публике что ни день рассказывали о новых остроумных и точных ответах многомудрого турка, не переставая спорить о том, что же чудеснее и удивительнее - тот ли таинственный раппорт, в каком очевидно обретается живое человеческое существо и механическая фигура, или же проникновение в индивидуальность любого задающего вопросы человека и вообще редкостная осмысленность всех ответов турка.

Об этом и рассуждали в одной компании, собравшейся к вечеру, а тут как раз находились два старых приятеля, Людвиг и Фердинанд, дружившие с университетских лет. Обоим, к стыду своему, пришлось сознаться, что они до сих пор не нанесли визита турку, хотя это, так сказать, требовалось хорошим тоном, - было принято, посетив его, затем всех, кого только можно, угощать рассказами о непостижимых ответах, которыми турок парировал и самые каверзные вопросы.

Людвиг сказал так:

- Мне до глубины души противны механические фигуры, эти памятники то ли омертвевшей жизни, то ли ожившей смерти. Они ведь не воспроизводят человека, а издевательски вторят ему. Еще в детстве меня однажды повели в кабинет восковых фигур, а я оттуда с ревом убежал. И теперь не могу войти в такой кабинет, чтобы мною не овладело таинственное чувство ужаса. Когда я вижу устремленные на меня неподвижные, мертвые, стеклянные глаза государей, знаменитых героев, убийц и мошенников, то мне хочется вместе с Макбетом воскликнуть: "Застыла кровь твоя, в костях нет мозга, незряч твой взгляд". Я уверен, что большинство людей разделяют со мной это чувство. При виде таких фигур всем не по себе, хотя, быть может, и не в той степени, что мне. И заметьте, в кабинете восковых фигур люди разговаривают вполголоса, редко услышишь громко произнесенное слово. Люди перешептываются, и не потому, что испытывают благоговение в присутствии венчанных особ, а потому что ужас, таинственность тяготеет над душами, вот зрители и вынуждены разговаривать пианиссимо. И уж совсем не по нутру мне, когда мертвые фигуры начинают с помощью механических приспособлений вторить движениям людей. Я уверен, что этот ваш велемудрый турок, закатывающий глаза, поворачивающий голову и грозящий пальцем, будет всю жизнь преследовать меня в бессонные ночи словно вурдалак. Не хочу и не желаю идти туда, а обо всем остроумном и проницательном пусть лучше расскажут мне другие.

- Ты выразил мои заветные мысли. Я полностью согласен со всем, что ты говоришь о нелепом копировании человека, о восковых фигурах, - они и не живые, и не мертвые. Но если говорить о механических автоматах, то тут все дело в том, как художник приступал к своей работе. Один из самых совершенных автоматов, какие я только видел в своей жизни, - это канатоходец Энслера. Энергичные движения автомата производят довольно сильное впечатление, зато когда он внезапно усаживается на канат и начинает очень вежливо кивать головой, то это смешит и кажется забавным. Конечно, при этом вовсе не возникает чувства ужаса, которое, надо признаться, нередко овладевает людьми в подобных ситуациях. Особенно людьми нервными и впечатлительными. Наш же турок - это, смею предположить, совсем иной случай. Если верить описаниям тех, кто его видел, то его фигура, а у него вид достойный, почтенный, здесь это как раз наименее существенное, и нет сомнения, что он закатывает глаза и поворачивает голову только для того, чтобы привлечь наше внимание к себе, к фигуре, то есть к тому, где явно не заключен ключ к истине. От него исходит дуновение - вполне мыслимо, даже наверняка это так, коль скоро это подтверждается опытом. Но ведь это же не значит, что движение воздуха вызывается словами, которые он произносит. Нет ни малейшего сомнения в том, что с помощью скрытых, неизвестных нам акустических и оптических приспособлений с тем человеком, который задает вопросы, вступает в контакт другое человеческое существо - оно его видит, слышит, может шепотом отвечать ему. Вероятно, художник, построивший автомат, прибег к исключительно изобретательным средствам, отчего даже самые искусные из механиков и не могли до сей поры хотя бы напасть на след отгадки. Так что и с этой стороны такое механическое творение заслуживает всяческого внимания. Куда более чудесным представляется мне иное. Вот какая тайна влечет меня к себе - это могущество духа, присущее неведомому человеческому существу. Ведь оно проникает в глубины души тех, кто его спрашивает, и в его ответах можно ощутить и необыкновенную проницательность, и какую-то пугающую светотень, неопределенность, благодаря чему эти ответы и становятся самыми настоящими прорицаниями. От своих друзей я наслушался такого, что пришел в величайшее изумление. Нет, не могу больше бороться с своим желанием и намерен подвергнуть испытанию чудесного провидца, этого странного незнакомца. Поэтому я окончательно решил - завтра же утром отправляюсь туда, а тебя, милейший Людвиг, торжественно призываю позабыть о своих страхах, отбросить все мысли о живых куклах и сопровождать меня в этом походе.