Время – московское! - Александр Зорич

– Три экипажа на том направлении уже гробанулись, – объяснял немолодой для своего звания капитан Можайский. Я понимающе кивал. – А общие наши потери – семь машин. Мы же прямо с десантных кораблей в бой пошли. Выкатились, лопасти раскрыли и вперед. А сейчас нас вернули.

– Вернули почему?

– Уровень потерь недопустимый. Решили держать в резерве на случай клонского танкового контрудара.

– А «володьки» ваши тоже для контрудара берегут? – Я имел в виду, само собой, спасательные В-31.

– И «володьки» подвески получили. Шесть блоков неуправляшек.

– Так, значит, не полетим? – спросил я, заглянув капитану в глаза.

Капитан покачался с носков на пятки.

Сплюнул.

– Эх, подведешь ты меня под трибунал, сын звезды…

После короткого, но красочного скандала Аду на борт все-таки пустили. Решающим аргументом оказалось продемонстрированное нам удостоверение Воронежских военфельдшерских курсов.

И удостоверение фельдшера, и сам тот факт, что она хотела во что бы то ни стало лететь с нами, делали Аде честь.

«Надо же! Она что – успела в Цапко влюбиться? За один-единственный день? Или они раньше были знакомы? В любом случае я бы на месте Сережи за такую женщину держался… Впрочем, если учесть, что она его старше и пойди еще пойми на сколько… – в моих матримониальных раздумьях постепенно побеждала дружба. – В общем, им обоим надо держаться друг друга!»

Итак, Ада полетела за фельдшера.

Стрелком на блистерные пулеметы полетел я.

По-хорошему, в ходе спасательной операции обязательно нужно иметь на борту вертолета отделение осназ ну или хоть обычной пехтуры. Но наш случай был такой щепетильный, что ни я, ни капитан не имели власти приказывать. Да и рисковать лишними жизнями… Наших вполне достаточно.

В итоге взяли мы с собой только бортмеханика с запоминающейся фамилией Неизвестнов.

Достигли своего квадрата за четверть часа. И, вопреки всем штабным страшилкам, без приключений. Ну, если не считать приключением саму пилотажную манеру Можайского. Вертолет В-31 – машина тяжелая и неуклюжая. А Можайский, закладываясь на засады клонских зенитчиков, швырял «володьку» из стороны в сторону так, будто сидел в кабине приспособленной под такие выкрутасы «Пираньи».

Оставив за спиной сплошную зону разрушений вокруг Керсаспа-Центрального, мы дважды прошли над клонскими позициями, с виду целехонькими. Даже окопанную роту танков видели. Но клоны почему-то вели себя на удивление лояльно. Если не считать нескольких пулеметных очередей издалека, наш пролет они проигнорировали. Может, речь Пантелеева так подействовала?

В квадрате тоже все было с виду тихо-мирно. Близ горизонта коптила небо клонская колонна – та самая, которую после нас добили штурмовики. Может, там и оставалась пара исправных БРАМДов, чьи универсальные пушки могли доставить нам известные неприятности, но, думаю, их экипажи были полностью поглощены возней со своими ранеными. Что можно понять.

Место падения Бабакуловской машины нашли сразу. Над его «Горынычем» дрожало горячее марево, достаточно контрастное для бортового инфракрасного пеленгатора.

Можайский посадил вертолет.

– Ибрагима больше нет, – сказал я.

Точнее, я был уверен, что только подумал об этом. Но, оказывается, я не смог удержать полынную волну горечи в себе и произнес свое страшное заключение вслух.

– Почему? – испуганно спросила Ада.

– Я вижу его скафандр. Это значит, он не катапультировался и упал вместе с флуггером. А такой удар…

Говорить дальше я не смог. Безнадежно махнул рукой, выскочил из бортовой двери, побежал к обломкам флуггера.

Да, комэск погиб.

Если мы сейчас найдем тело Цапко…

Если мы сейчас его найдем, значит, я – последний.

Последний из той эскадрильи И-02, какой я увидел ее впервые тринадцать месяцев назад.

Ах да, еще Кожемякин. Он не погиб, он переведен с повышением.

Сейчас мне от этого не легче. И если только Цапко тоже погиб… Ох, про Аду не хочется и думать.

– Мы не сможем его забрать, – сказал бортмеханик Неизвестнов, подходя с двумя автоматами и отдавая один из них мне. Умный человек, соблюдал инструкции.

– Почему?

– Ты же видишь… Тут на три часа работы автогеном. Надо искать живых.

Это было обидно, обидно и нелепо, это шло вразрез с нашим неписаным кодексом… Но – бортмеханик был прав.

Полуразрушенный, местами обуглившийся скафандр вместе с креслом придавлен тяжелыми обломками реактора, сорвавшегося с креплений в момент удара. Нет возможности ни быстро вытащить вручную скафандр, ни даже толком подступиться к нему, чтобы извлечь тело комэска.

Мы вернемся за ним. Совсем скоро.

Через несколько минут мы обнаружили флуггер Цапко. На то, что машина принадлежит именно ему, однозначно указывал обломок стабилизатора с боевитым барбусом. Полезная все-таки штука – персональные эмблемы…

Сам Цапко, слава Богу, отсутствовал.

Ада, правда, не сразу сообразила, что это хорошо. Вполне простительно.

– Где Сережа? – растерянно спросила она. И, стремительно приближаясь к истерике, повторила: – Где Сережа?!

– Спокойно, Ада. Сережа катапультировался. Как, надеюсь, и другие наши ребята. Странно, что мы пока не запеленговали их радиомаяки, но тут могут быть самые разные причины…

– Не надо темнить, Саша. Я все понимаю: он погиб. Как и остальные.

– Ада, во-первых, идемте обратно в вертолет… Во-вторых! – По мере приближения к «володьке» я вынужденно повышал голос, чтобы перекричать его нестихающий рокот, ведь Можайский вполне благоразумно двигатели не глушил. – У нас, у пилотов, много суеверий! И разных традиций! Свой этикет особый существует! Ну, вы слышали! Наверное!!!

– Слышала!!!

– Так вот, раз слышали!!! – Я подтолкнул Аду в проем, залез следом сам, задвинул дверь обратно и, когда могучее «тр-р-р-р» осталось снаружи, с удовольствием понизил голос:

– Раз слышали, то должны понимать некоторые совсем простые вещи. Если пилот не вернулся из боевого вылета, о нем говорят: «не вернувшийся из боевого вылета». Короче – «отсутствующий». Если его долго искали и не нашли, говорят: «пропавший без вести». И только если его тело обнаружено, опознано и освидетельствовано медиком, тогда о пилоте говорят как о погибшем. Я вас очень прошу, Ада: почувствуйте разницу.

Все это я говорил вовсе не ради того, чтобы поучить человека гражданского премудростям военной лексики (тоже мне премудрости). Цель мною преследовалась сугубо терапевтическая: «отстроить» Аду от трагической волны.

Начнись вопли и сопли, я бы и сам не сдержал слез. Бабакулова мне слихвой хватило.

– Вот если бы ты мне вчера так интервью давал, как сейчас говоришь. – Ада грустно улыбнулась. – А то ни одной живой детали… Все на уровне «Любой приказ Родины, в любом месте, в любое время»…

– Я же предупреждал: устал я. А когда российский офицер устает, за него начинает говорить Россия… Извините, меня вызывают.

– Эй, лейтенант, слышишь меня? – прозвучал в наушниках голос Можайского.

– Да, говорите.

– Мне тут только что удалось перекинуться парой слов с Хордадом. Трое твоих на месте. Двое дотянули до полосы и сели, один катапультировался в пределах видимости. Так что поздравляю.

– Фамилии?! – Как мне хотелось, чтобы среди спасшихся над Хордадом оказался Цапко!

Хотя и нечестно это: чем любой из молодых ребят его хуже? А с другой стороны, что значит «честно» – «нечестно»? Рядом со мной сидела Ада. Вот и вся честность!

– Да не успел я. Удивительно, что вообще на ретранслятор смог выйти. Тут, говорят, пока мы летаем, клонский флот появился. И будет сейчас всему пэ. Или ему пэ. Ну ты понял.

Я машинально скосился на часы. 11.05.

Хорош денек получился… Еще даже не стандартный полдень, а вот уже и клонский флот пожаловал… А все так деликатно начиналось: Жагров, немецкие асы, безобидный вылет с «Рододендронами»…

– Так точно. Итого, выходит, трое нашлись. А значит, мы одного только ищем…

– Именно… О, постой-ка… Это у нас что?.. Ну-ка на правую огневую точку, живо!

Я бросился к блистеру, в котором была установлена спарка крупнокалиберных пулеметов. Знаком я показал бортмеханику, чтобы он приоткрыл дверь и приготовился поддержать мой почин из своего автомата.

– Где?! – спросил я Можайского.

– Сейчас увидишь.

С этими словами капитан резко развернул вертолет на девяносто градусов и, едва выровняв машину, положил несколько неуправляемых ракет в цель, которую я заметил только после того, как она взорвалась. В воздухе еще кувыркались обломки клонского бронеавтомобиля, а все мое внимание уже было поглощено совсем другими вещами.

По отрогу бархана струилась парашютная система катапультируемого кресла. Само кресло лежало на боку чуть поодаль – значит, пилот счел за лучшее отстегнуть систему после приземления. В свою очередь, это значило, что после приземления пилот пребывал в сознании и, надо думать, в добром здравии.