Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Задача организации советских трудящихся была куда более сложной. Во время первого пятилетнего плана наблюдалось множество мелких случаев инакомыслия и протеста, которые почти всегда были следствием невыносимых условий и экономических трудностей, часто очень суровых. Число забастовок по всей стране не фиксировалось, но в некоторых случаях руководители из страха того, что обвинят их, с осторожностью сообщали о недовольстве. В городе Сталино на Донбассе состоялось 25 забастовок в период между 1928 и 1929 годами. Это были незначительные по масштабу акции, ограничивавшиеся сугубо реальными экономическими жалобами: нехваткой хлеба, чрезмерными обязательными вычетами из зарплат или высокими взносами в кассу союзов и кассу взаимопомощи. Забастовки в 1932 году были более частой реакцией на нехватку хлеба, связанного с кризисом, вызванным коллективизацией27. Сообщения о таких забастовках поступали из Ленинграда, Москвы, Горького и промышленных районов юга Украины. Многие из них проходили в виде так называемых итальянских забастовок, «итальянок», когда темп работы преднамеренно и всеми рабочими одновременно замедлялся28. Связь между продуктовым кризисом и забастовками в промышленности была самая непосредственная, как это было и в 1917 году. В апреле 1932 года генеральный секретарь профсоюзов Николай Шверник предупредил Сталина о том, что рабочие «находяться в мрачном настроении» из-за отсутствия хлеба29. Однако ограниченное значение акций в промышленности очевидно на примере судьбы одной забастовки, состоявшейся на Тейковской хлопчато-бумажной фабрике в Ивановском промышленном районе.

Забастовка началась 8 апреля 1932 года после того, как рабочие услышали о том, что их и без того тощий рацион предполагалось сократить на треть и больше. Директор появился перед рассерженной толпой и заявил, что «это государственный закон и здесь нечего объяснять», отказавшись вести переговоры. На следующий день примеру этих рабочих последовали и другие, оставив рабочие места. Тех, кто пытался продолжать работу, освистали и стали запугивать; группа женщин заставила нескольких рабочих-коммунистов, находившихся в их подчинении, остановить работу. 11 апреля состоялся организованный марш к местному городку с петицией к партийным руководителям с требованием увеличить обеспечение продуктами. К демонстрации присоединились и посторонние, но когда один из них выступил с импровизированной речью и призывом к рабочим «свергнуть советский режим», толпа криками заставила его замолчать. Первые несколько подразделений безопасности, отправленные для того, чтобы остановить марш, были сметены, но на пути к Иваново агенты ГПУ схватили одного за другим и арестовали всех лидеров. 16 апреля забастовка была прекращена безрезультатно. В сообщении, посланном в Москву, говорилось о «выступлении» классовых врагов, а не о забастовке. Один из фабричных руководителей, ошеломленный событиями, писал в своем дневнике: «Какой ужас! Пятнадцать лет революции, и вдруг… Этого просто не может быть»30. Можно было только догадываться, насколько распространенными были такого рода события, однако они были вызваны реальным голодом, который наступил после 1932 года. ГПУ, так же как и гестапо, хранило записи об известных диссидентах и активистах, чтобы в случае возникновения кризиса иметь возможность действовать против воинствующих групп быстро и эффективно. На каждом советском предприятии и шахте существовал «специальный отдел», укомплектованный агентами ГПУ, которые контролировали все рабочие коллективы. Советские лагеря, подобно их германским аналогам, стали пополняться рабочими.

Фрагментарная, робкая реакция двух групп рабочих на условия жизни и работы при диктатуре, протесты в которых приняли участие несколько тысяч рабочих из миллионов, могут скорее всего объясняться жесткой дисциплиной и полицейским надзором. Рабочие подвергались большему риску по сравнению с другими группами, так как за ними наблюдали куда более строго и формы их протеста были слишком заметными. Тем не менее существует и другое объяснение поведения рабочих, мало связанное с насилием со стороны государства. Ни в том ни в другом государстве «рабочая сила» не была коллективной социальной и политической реальностью. Это была социально гетерогенная группа, политически фрагментированная и регионально очень разнообразная. В Германии существовала большая пропасть между ремесленником маленькой мастерской в Баварии и рабочим-сталелитейщиком долины Рура. Рабочая сила в Германии была разделена по политическим признакам: левые были разделены на социал-демократов и коммунистов, сами социал-демократы подразделялись на умеренное и радикальное крыло; миллионы германских рабочих-католиков перед 1933 годом поддерживали центристскую партию; миллионы регулярно в 1920-х годах голосовали за правые националистические партии, до тех пор пока не изменили направление своей поддержки после 1930 года, отдав голоса Гитлеру31. Границы политических предпочтений среди работников стали очевидными на последних выборах в советы предприятий, состоявшиеся в апреле 1933 года, когда национал-социалистические кандидаты получили одну треть голосов рядовых членов профсоюзов и половину всех голосов служащих промышленных предприятий32. В Советском Союзе накануне сталинской диктатуры также прослеживались явные различия между давно существующими предприятиями, требующими высококвалифицированной рабочей силы, многочисленным сектором небольших ремесленных предприятий и почасовыми работниками с низкой квалификацией, очень отдаленными от высококвалифицированных рабочих. Существовала тесная привязка рабочих к своим регионам, которые были для них почти что приходами. Политические предпочтения среди более пожилых работников также сильно различались. И ярых меньшевиков, и социал-революционеров можно было обнаружить в промышленных центрах. Различия во взглядах и социально-политической среде были не менее очевидны, чем в Германии, хотя в Советском Союзе не было широкого слоя социально консервативных или националистически настроенных рабочих33.

Особые экономические условия начала 1930-х годов также играли важную роль в формировании реакции трудового народа на диктатуру. Советские трудовые ресурсы подверглись исключительной трансформации начиная с конца 1930-х годов и позже. Число промышленных рабочих выросло с 3,1 миллиона человек в 1928 году до 8,3 миллиона в 1940-м; общая численность работников, занятых за пределами сельскохозяйственного производства, в целом за тот же период выросла с 6,8 миллиона до 20 миллионов. Прежнее поколение высококвалифицированных работников было разбавлено потоком в основном неквалифицированных или слабо квалифицированных работников, большая часть из которых вышли из сел и деревень, включая и огромное число женщин, и молодых рабочих, не посвященных в трудовую политику. Новая рабочая сила преобладала в более современных промышленных секторах. В машиностроительной и авиационной промышлености 57 % всех работников в 1932 году составляли те, кто начал свою трудовую деятельность четырьмя годами ранее, в металлургической и сталелитейной промышленности эта доля достигала 50 %, а в электротехнической промышленности – 48 %. В этих трех отраслях промышленности только примерно одна пятая часть всех работников поступили на работу до 1917 года34. Около трех четвертей новых работников, занятых в этих отраслях, никогда прежде не занимались наемным трудом или пришли в эти отрасли непосредственно из сельских местностей, из военных сфер или после учебы. Число женщин здесь увеличилось с 2,4 миллиона в 1928 году до 7 миллионов в 1933-м, что составило ровно треть от общего числа работников, занятых вне сельского хозяйства; к 1937 году это доля достигла 42 %. Большинство новых работников, как мужчины, так и женщины, были очень молоды: в 1930 году четверть всех рабочих, занятых в тяжелой промышленности, были моложе 23 лет, к 1935 году доля работников этого возраста достигла одной трети. На 1500 предприятиях, построенных в рамках первого пятилетнего плана, эта доля была еще выше, на предприятиях сталелитейной промышленности доля таких работников составляла 43 %, а в Сталиногорске, на гигантском химическом комбинате, – 60 %. Здесь, на границе хаотично разбросанных многочисленных промышленных городов, необходимость в дисциплине была вполне реальной среди рабочих, у которых не было опыта работы на основе установленной продолжительности рабочего дня, которые не обладали достаточной квалификацией, были почти безграмотны, не унаследовали никакого опыта проявления солидарности и организации союзов, характерного для старых отраслей промышленности35. Рабочие, недовольные своей работой, как правило, просто покидали старое место работы в поисках нового. В начале 1930-х годов по мере постепенного укрепления нового рабочего класса, стала нарастать напряженность внутри рабочей среды между старым ядром рабочего класса и новыми рекрутами. Общая платформа могла быть создана только в контексте нового экономического и общественного порядка, а не на основе попыток сохранения привычных норм поведения и ожиданий, унаследованных еще с предреволюционных времен36.