Русский флаг - Александр Борщаговский

- Готов, - твердо сказал Зарудный.

Жизнь его отныне наполнялась новым, более высоким смыслом.

Часто заходил разговор об Андронникове. К общему удивлению, среди бумаг убитого землемера оказались любопытнейшие записки, дневники и наброски неотосланных писем ученого содержания. Вильчковский и Зарудный с возрастающим интересом разбирали бумаги, исписанные бисерным почерком Андронникова. Наблюдения землемера над бытом и природой Камчатки, метеорологические записи, заметки о животном и растительном мире представляли огромный интерес, - впервые за сто лет, минувших после посещения полуострова Степаном Крашенниковым, жизнь Камчатки исследовалась так тщательно и талантливо. Нескрываемая ненависть к официальной науке, атеистические приписки на полях, юмор - все это делало бумаги Андронникова живыми, осязаемыми. При разборе бумаг Зарудному не раз казалось, что он беседует с самим Андронниковым, слышит басовитый голос старика, его громкий смех. Вильчковский нашел запись землемера, которой он затем не раз побивал Зарудного: "Мысль изреченная есть ложь!" - записал Андронников и продолжал от себя: - "Плутовство и поповское блудодейство! Мысль сокрытая есть преступление. Преступление противу себя и противу человека. "Nihil potest esse verius"*.

_______________

* Нет ничего истинее сего!

Часто у Зарудного говорили о том, что ждет Петропавловск и "Аврору" с наступлением весны. Вернется ли сюда неприятель? Будет ли ожидать его "Аврора" в гавани или уйдет вместе с небольшой эскадрой в Охотское море?

Высказывались самые дерзкие предположения. Больше всего увлекала молодежь возможность крейсерства в Тихом океане. Пастухов развивал планы крейсерства, в мечтах своих легко преодолевая расстояние от Камчатки до берегов Америки, бороздя океан вдоль и поперек, наводя ужас на английских купцов. Настенька слушала Петухова с упавшим, замершим сердцем, невольно гордясь и восхищаясь им.

Обычно Константина обрывал кто-нибудь из трезвых собеседников Вильчковский, Зарудный или артиллерист Можайский, насмешливый, сухощавый брюнет, похожий на горца, всегда интересовавшийся технической стороной дела.

- Не забудь, Константин, что в Америке нам не на что рассчитывать. Во всех крупных портах неприятельские суда. Повторись ныне Кальяо - и с "Авророй" не стали бы церемониться. А экипажу нужна вода, свежая провизия...

- Но у нас есть крепость Ситха, - упорствовал Пастухов. - Фактории Российско-Американской компании.

- Они будут блокированы неприятелем.

- "Аврора" прорвет блокаду!

- Как знать, - скептически возражал Можайский. - Если неприятель двинет линейные корабли, большие фрегаты... Англичане в Америке как дома. Они хоть и давние недруги Штатов, а все-таки всегда столкуются с янки. Мы можем надеяться только на русские берега.

- Этого достаточно, - ворчал Константин, чувствуя, как блекнет его мечта.

И в этот вечер говорили о будущем "Авроры".

Канун отъезда, пусть непродолжительного и не связанного с морем, будоражил людей. А тут еще Вильчковский объявил новость, припрятанную им как сенсацию: он тоже отправляется в поездку с Завойко.

- С трудом уговорил Ивана Николаевича, - сказал он торжествующе. Знаете характер: кремень, скала! И любит держать людей при себе. Долго не сдавался, потом заявил: "Ладно уж, во имя науки, так и быть, отправляйтесь". Я его травками пронял!

- Какие травки зимой на Камчатке? - поразился Попов.

Вильчковский хлопнул себя ладонью по широкому лбу и рассмеялся:

- А ведь верно! Мы и не подумали об этом, два старых чудака... О лекарственных травках толковали.

- Могу утешить вас, - сказал Зарудный, - вы и зимой найдете превосходные лекарственные коллекции: и травку, и цветы, и коренья. Их заготовляют с лета...

К полуночи, когда Зарудный пошел провожать гостей, пурга унялась. Ветер еще врывался в город со стороны Ракового мыса, слабея и задерживаясь у первых же портовых зданий. Снег полузасыпал дорожку, и она напоминала батарейные ходы сообщения - белую лунную траншею. Пастухов и Настенька шли бок о бок, теснясь и сваливаясь в сугробы, так как дорожка была рассчитана на одного человека.

Маша, молчавшая почти весь вечер, задержалась с Зарудным у дороги, неожиданно притянула его к себе и быстро, словно виновато, поцеловала в щеку холодными губами. Не успел он выпрямиться и справиться с каким-то странным чувством неловкости, Маша уже сбежала на дорогу и присоединилась к офицерам.

Зарудный долго стоял на пригорке, наблюдая за фигурами, уходившими все глубже и глубже в нескончаемый белый овраг.

II

Утром следующего дня на открытой площадке у двора Завойко собралось множество петропавловцев и приезжих офицеров, - новичкам было особенно любопытно посмотреть на большой зимний выезд. Унтер-офицеры и писаря нагружали нарты провизией, лопатами, семенами огородных растений, каюры расхаживали у нарт, а суетливые подростки давно утрамбовали снег на наклонной площадке у серого дощатого забора. День начинался спокойный, тихий. Такие дни не редкость в этом уголке Камчатки, заботливо прикрытом горами. Но стоит перевалить за сопки, спуститься в долину реки Камчатки и картина резко меняется: холодные ветры перехватывают дыхание, секут кожу, заставляют падать ртуть в термометре.

Старик Кирилл с раннего утра вертелся около каюров - молодых, неразговорчивых камчадалов, тревожно посматривая на небо и донимая их советами.

- Гляди-ка мне, - говорил он уже не в первый раз невозмутимому каюру, - не гони споначалу собак: собаке роздых нужен, пока она не вбежалась. Собака в человеке спокойствие любит, разумность. Ты ей споначалу роздых дай, потом она сама понесет, что олень. А не дашь роздыху - запалится, обезножит.

- Хорошо, дедка-а, - протяжно отвечал каюр.

- Может, какой барин и прикажет: "Гони!" - бубнил старик, - а ты знай свое дело, дай собаке роздых. Помни, кого везешь, окаянный!

Кирилл недоверчиво осмотрел упряжки, попробовал рукой стоячий баран нарт, хорошо ли укреплен; постучал по копыльям, посматривая в один глаз из-под косматой брови на озорных мальчишек. Он уверял, что концы остолов длинных заостренных шестов - притупились и при спуске с горы ими не остановить нарты.

Увидев в толпе Харитину, старик по-гусиному зашипел и затрусил к дому: с тех пор как губернаторский самовар получил пробоину на Кошечной батарее, кое-как заделанную в мастерских порта, Кирилл невзлюбил девушку. Он теперь подолгу беседовал с клокотавшим самоваром, называл его и "ветераном" и "степенством", но ничто не могло примирить его с Харитиной, которая, как он утверждал, "украла" самовар. Разрешение Завойко Кирилл в таких случаях не ставил ни во что.

Проводить губернатора явились многие чиновники. Они толпились за воротами во дворе, поджидая Василия Степановича. За оградой оставались судья с женой и Диодор Хрисанфович Трапезников, в молчаливом раздумье стоявший неподалеку от собак. Он прислушивался к их негромкому вою и укоризненно смотрел на возникавшую время от времени собачью грызню.

Зарудный надеялся, что и Маша придет проститься. Тут были все знакомые и друзья, даже пленный француз, тяготившийся бездельем. Он смеялся и потешно размахивал руками в кругу петропавловских жительниц. Изыльметьев вполголоса разговаривал с Вильчковским, грозил ему указательным пальцем и тяжело хлопал по плечу. Мровинский деловито расхаживал по площадке, словно примеряя, годится ли она для устройства батареи, и молча совал знакомым руку, сложенную, как всегда, ковшиком.

А Маши не было.

Отъезд задержался. Прошел отец Маши, мельком и, как показалось Зарудному, неприязненно взглянул на него.

Один Пастухов видел страдания друга. Счастливый, уверенный в привязанности Настеньки, он особенно остро ощущал тоску Зарудного.

Настя выбежала за ворота в легкой шубке, с накинутым на голову платком.

- Здравствуйте, Настенька! - окликнул ее Зарудный.

- Здравствуйте, - поклонилась ему девушка и ласково кивнула Пастухову.

- Уж не меня ли вы ищете? - спросил Зарудный.

- Вас. Василий Степанович немного задержится. Миша вчера заболел, ночью сделался сильный жар, лихорадка. Юлия Егоровна не хотела говорить, да уж так получилось...

Позвали в дом Вильчковского и Изыльметьева.

Зимний день светлел, отливая золотом и тонкой синевой неба.

Маши не будет.

К десяти часам пришел Завойко, с непокрытой головой, в новенькой, богато изукрашенной кухлянке. Юлия Егоровна шла следом за ним с дорожной сумкой в руках. Кирилл с подносом обошел отъезжающих и гостей. Выпили по большой чарке рома и стали рассаживаться на узких нартах по двое, вытягивая вперед ноги или свешивая их набок. Ездовые нарты с цветистой куторгой, затейливо переплетенной между досками и варжиной - легкими перильцами с боков нарты, осели в снег под тяжестью тел.

Завойко простился с Изыльметьевым, с чиновниками и офицерами, окружившими его. Ласково обнял Юлию Егоровну.