Весь Кир Булычев в одном томе - Кир Булычев

— Боюсь, что все это не в его власти.

— Сначала вы уверяете меня, что он — изобретатель этой системы…

— Но президента убили! А без президента Гарбуй — только тень самого себя.

— А мы — подопытные кролики?

Профессор Калнин ответил неожиданно:

— Я оказался здесь, потому что не хотел быть кроликом, тем более мертвым кроликом.

— Если так, то вы, по крайней мере, живы.

— Пока жив, — согласился профессор.

Кора выглянула в окно. Дождь все продолжался. Было темно — хоть глаз выколи, ветер налетал волнами и пригибал к земле тонкие вершины кустов у забора из колючей проволоки. Там светили прожектора — лагерь с десятком беспомощных пришельцев тщательно охранялся. Хотя, впрочем, убежать оттуда было легче легкого.

— Сейчас совсем темно и ливень, — сказал профессор, словно рассуждая сам с собой. — Но если к утру дождик успокоится, я схожу к вилле.

В комнату без стука заглянула Нинеля и сказала:

— Быстро в столовку! Быстро, говорю! Там полковник чрезвычайное сообщение произносит.

Она затопала тяжелыми ногами по коридору.

— Надо идти. — Эдуард Оскарович с трудом поднялся с кровати.

— Вы одеяло возьмите, закутайтесь в него, — сказала Кора. — А может, вам вообще не ходить?

— Нет, я любопытный, — возразил Калнин. — Белье я поменял, а в одеяле во мне появляется что-то от римского сенатора.

Все уже собрались в столовой. Полковник стоял во главе стола.

— Ну вот, — сказал он, криво усмехнувшись при виде опоздавших. — Спасибо, что почтили нас своим присутствием.

— Безобразие! — вслух произнесла Нинеля. — Люди стараются, а они ноль внимания.

Полковник постучал по столу небольшим кулаком, откинул назад маленькую усатую голову и сообщил, словно начинал торжественную речь на юбилее:

— Я рад сообщить вам, что только что закончилось заседание чрезвычайного Временного совета. На нем разбиралось много вопросов, как из области политики и экономики, так и военных. Создано переходное правительство, в которое вошел ряд известных военачальников. В частности, принято решение свернуть как экономически нецелесообразный, а политически вредный проект профессора Гарбуя по контактам с параллельным миром. Вы меня поняли?

— Нет, не поняли, — сказал Покревский.

— Вы будете отправлены обратно. В ближайшее же время. У нас нет лишних денег на бесперспективные направления в науке.

— И вы хотите отправить людей, не проверив сначала, что с ними будет? — спросил Калнин.

Полковник добродушно развел руками.

— Вы нас недооцениваете, профессор, — сказал он. — Есть доброволец, Михаил Гофман. Если мы убедимся, что он окажется в сегодняшнем дне, значит, предсказания Гарбуя подтвердятся. Тогда и вы полетите. Ясно?

Многое было неясно. Пришельцы начали было осаждать полковника вопросами, но тот резко повернулся и покинул комнату. Кора так и не успела докричаться — что же в самом деле с Мишей и можно ли к нему пройти.

Но она знала, что проберется к нему до ухода с профессором к Гарбую. И если плохо, то попытается помочь. Сама еще не знает как, но постарается. Должен же быть выход для подопытных кроликов.

Через две минуты после ухода полковника — не успели даже пленники обсудить ситуацию — вошли две медсестры с большим ящиком. Хлопнули его на пол, и одна из медсестер сказала басом:

— Разбирайте, ваше.

Они отошли в кухню и оттуда посматривали, как пришельцы двинулись к открытому ящику, как будто к упавшей, но неразорвавшейся бомбе. Потом принцесса вдруг затараторила — и в слезы! Темной обезьяньей лапкой она вытянула из груды тряпок и предметов, наполнявших ящик, длинную одежду в блестках — тащила ее, отступая от ящика, и Покревский пришел ей на помощь, освободил подол длинной одежды от запутавшихся в нем ботинок, которые, как оказалось, принадлежали инженеру.

— Ребята! — воскликнул он радостно. — Нам же одежду варвары вернули!

И только тогда все сообразили, что местные хозяева не шутят и в самом деле решили отпустить пришельцев домой — иначе зачем бы им возвращать одежду и обувь и все вещи, что были с ними в момент перемещения.

— Мой сюртук! — рычал Журба, отталкивая Кору. — Надо проверить!

Он погружался в ящик, выбрасывая оттуда вещи — в поисках своего сюртука, он был страшен в упорстве и силе, употребленной на эти раскопки. Но из его деятельности прочие люди извлекали пользу — по крайней мере, Влас Фотиевич не дал людям устроить кучу-малу, навалиться на ящик одновременно. Вылетавшие оттуда платья, чулки, туфли, сумки тут же находили хозяев — не так уж много народа было в комнате. И когда все разобрали выкинутое Журбой и тот отыскал свой драгоценный сюртук и полосатые брюки, оказалось, что в ящике еще остались вещи Миши Гофмана. Их взяла Кора — как бы наследница Гофмана, — и никто не стал спорить.

Оттолкнув медсестру, Журба вышел на кухню, и та подчинилась. На кухне он стал громко петь народную песню, которую Кора в школе не проходила: «Эх, полным-полна коробушка, есть и ситец и парча!»

«Какое счастье, что вы вымерли, — подумала Кора, — еще до того, как я родилась. Возвращайтесь лучше к себе!»

Некоторые потянулись к своим комнатам, чтобы переодеться в тишине, другие спешили, переодевались прямо в столовой. Инженера, например, не беспокоили соображения стыдливости. Зато принцесса унесла все свои одежды — а их оказалось немало — в свою норку.

Но каждому хотелось одного — как можно скорее скинуть унизительный синий халат и серое арестантское белье. Причем халат не был таким унизительным еще час назад, потому что все были равны в унижении и не было из него выхода. А вот теперь люди снова стали разными — будто их уже выпустили на свободу.

Кора переоделась у себя в комнате. Ей переодеваться было несложно. Тем более что возвратили далеко не все — разворовали. Правда, у нее осталась куртка Миши Гофмана — он не обидится, если она наденет ее в ночной и утренний походы — они еще предстоят Коре. Так что пока Кора была девицей студенческого возраста и положения, отдыхающей в Симеизе, — одежда на грани сексуального риска, но не более.

Переодевшись и с удивлением посмотревшись в зеркало, ибо за три дня отвыкла от себя настолько, что не сразу узнала, Кора поняла, что более оставаться одна не может, и хотела было пойти к профессору, но ноги сами принесли ее обратно в столовую.

И не только ее одну.

— Земляне и землянки!.. — так их назвал инженер Всеволод Той.

Он был одет просто, без затей, как одеваются славные изобретатели махолетов, когда поднимаются в воздух над склонами Ай-Петри, все на нем было облегающим, упругим, хлопковым, шерстяным, с буфами, притом в обтяжку — человек-птица!

Покревский изменился в поведении