Гарторикс. Перенос - Юлия Борисовна Идлис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наконец-то ты это понял, – ехидно заметил старичок, и Эштон вдруг обнаружил, что смотрит на него с другой стороны, из-под наваленных сверху металлических листов, – а сам старичок, посмеиваясь, толкает концом швабры неподвижную фиолетово-пурпурную голову с плотно закрытыми веками и поникшими алыми гребнями.
Выбравшись из-под листов, Эштон встряхнулся и огляделся. Его новая тушка была ниже ростом, чем он привык, но гораздо подвижнее и выносливее. В подбрюшье немного чесался заживший шрам. Хвостовая пика была короче, но все три ее грани резали не хуже гартаниевых лезвий. Очень хотелось есть; потянув носом воздух, Эштон ощутил слабый запах лежалых перьев, поднимавшийся от входа в подвал, и клацнул зубами, представляя, как горячая птичья кровь наполняет пасть и стекает по языку.
Старичок обернулся и хмыкнул.
– Прежде чем сломя голову мчаться на рынок, – сказал он, сметая пылинки с одного из алых боковых гребней, – прикопай свою тушку получше. Если, конечно, не хочешь ее кому-нибудь подарить.
– Она же моя, – удивился Эштон. – Ты сам говорил: моя тушка всегда моя.
– Это да, – старичок наклонил голову и направился к выходу из тупика, подметая перед собой дорогу. – Вопрос в том, что такое «моя» и кто думает эту мысль в данный конкретный момент.
Проводив его взглядом, Эштон на всякий случай завалил фиолетово-пурпурное тело двойным слоем металлических листов. Он уже понял, как вернуться обратно: достаточно представить себя в этом теле с алыми гребнями так, словно уже был там и никогда с этим телом не разлучался.
Внутри обе тушки ощущались одним целым, как двуглавое тело с восемью конечностями, часть которых сейчас работала, а другая часть отдыхала. Эштон не знал, почувствует ли он что-нибудь, если в его отсутствие фиолетово-пурпурную тушку кто-то найдет и присвоит или вовсе разрубит на части. Честно говоря, он не хотел об этом думать. Сейчас его сознание целиком помещалось в хищном зеленоватом теле, голодном и полном сил.
Путь до рынка занял меньше времени, чем обычно: тело Сорок первого действительно было более тренированным, чем тело Эштона. Мясные ряды хорошо охранялись, но на подступах к ним, в переулках между хрупкими глинобитными домиками, всегда была парочка-другая борзых торговцев, не желавших платить охранную пошлину. Одного, гнилозубого облезлого прима, Эштон уже выучил наизусть со всеми нехитрыми импульсами его неповоротливого светло-коричневого сознания: он всегда отворачивался от клеток с птенцами, когда катал во рту койны, проверяя их подлинность.
В этот раз прим сидел на повороте к мясным рядам, расположившись между пирамидами клеток, набитых галдящими птенцами. Вокруг него собралась горстка покупателей-сектов и изможденный бриген с серой перхотью между рогами. Они наперебой торговались за каждый койн, оттирая друг друга от клеток.
Эштон подошел ближе. Низкорослый сект приподнял грудные пластины панциря и полез за кошельком. Прим-торговец подался вперед, сморщив нос и обнажив гнилые пеньки зубов в жадной улыбке. Теперь главное – не пропустить момент, когда он откроет клетку и отвернется, чтобы облизать протянутые ему койны.
Эштон приоткрыл пасть, высунул кончик раздвоенного языка – и вдруг замер, словно споткнувшись.
Гнилозубый торговец-прим не пах ничем, кроме птичьего дерьма и потной свалявшейся шерсти. Сект, бросивший перед ним на землю четыре койна, тоже ничем не пах, – разве что нагретым на солнце хитином. Эштон с силой втянул в себя воздух, наполненный шумом и вонью близкого рынка, но не учуял вокруг ни одного сознания.
Сорок первый не был ищейкой, его тело никогда не умело чувствовать запахи. И на Арене, и в Ангаре Сорок первому приходилось полагаться исключительно на собственную смекалку и наблюдательность.
– Говорят, из Ангара D13 кто-то сбежал, – сказал сект, глядя, как прим достает из клетки пару птенцов и, перевернув вниз головами, надевает кожаную петлю на толстые когтистые лапы.
– Я бы тоже сбежал, – ухмыльнулся прим. – Им же там ничего не светит.
– Не скажи, – второй сект просунул тонкую лапку между прутьями клетки, щупая мясистые ляжки птенцов. – Заработать на Арене токен – это тебе не птичками торговать.
– И что, кому из них удалось его заработать? – Прим фыркнул и, ухватив связанных птенцов покрепче, с размаху ударил головами о край прилавка.
– Одному какому-то удалось, – первый сект забрал у торговца связку бессильно повисших птичьих тушек. – Около двадцати Совмещений назад.
– Столько не живут, – хохотнул прим, стирая с прилавка кровь и мозги из разбитых птичьих голов. – Особенно драки из D13.
– А кто сбежал? – изможденный бриген протиснулся ближе к клеткам. – Есть описание тушки?
– В Городе наверняка уже есть, – буркнул сект, цепляя птенцов к портупее под пластинами своего панциря. – Но они ж там считают, что нам здесь лишние токены ни к чему. Так что до нас это всё дойдет только через пару дней – когда его уже там поймают.
– Хотя если у него есть мозги, то прячется он где-то здесь, а не в Городе, – ввернул второй сект. – Там же харкнуть негде – обязательно попадешь в «памятника» со сканером чипа.
– Если у него есть мозги, он будет держаться отсюда подальше, – возразил бриген. – Чистых драков на Периферии раз-два и обчелся. Есть описание, нет – охота за ними начнется, как только сюда дойдет слух о побеге. Считай, что уже дошел.
Он обернулся и посмотрел прямо на Эштона. В мутноватых янтарных глазах прочесть нельзя было ничего, и Эштон в очередной раз пожалел, что оказался в тушке, которая не видит чужих сознаний. Секты тоже смотрели на него, шевеля фасеточными глазами. У прилавка повисло молчание, прерываемое только клекотом толстых птенцов, безуспешно пытавшихся вырваться на свободу.
Эштон оскалился и попятился, приподняв гребни.
– Эй! – крикнул ему прим, берясь за рукоять длинного тесака, торчавшего из-под прилавка. – Хочешь птенца – гони койны. Или проваливай!
Эштон раскрыл было пасть, чтобы ответить, и тут же захлопнул. Преобразователь остался на фиолетовой тушке ищейки – как и портупея с чехлами и кошельком, делавшая его похожим на свободного горожанина. Голод, что выгнал его из укрытия и привел на рынок, сыграл с ним злую шутку: здесь, в окружении невидимых для него, но явно враждебных сознаний, Эштон был голым и беззащитным, как слепой котенок.
Двое сектов, не успевшие купить птенцов, отодвинулись от прилавка и качнулись к нему, приподняв ядовитые жала. Изможденный бриген, стоя за хитиновыми спинами, сунул руку в чехол, выдернул короткий витой рог и поднес к губам.
