Лондон - Эдвард Резерфорд

Мередит посмотрел ему прямо в глаза.

– Наверно, хороша, – тихо произнес он.

Кромвель только хрюкнул, но оба знали, что это было приглашением. Секретарь оказал ему доверие и отослал к секрету, который, хотя они никогда не говорили об этом вслух, был для них общим. К тайне, которой Мередит не мог поделиться с родней, а Кромвель – с королем. Томас Мередит подумал, что предстоящие месяцы окажутся презанятными.

1534 год

За первый год жизни в Челси душевное спокойствие Сьюзен лишь однажды оказалось под угрозой, и с этим она, по ее твердому мнению, неплохо разобралась.

Тот апрельский день начался скверно. Из Чартерхауса прибыл посыльный с письмом от Питера, только что пришедшим из Рима, в котором тот сообщал, что занемог и не вернется в Лондон еще несколько месяцев. Это были печальные новости. Но даже они показались не важными при виде мужа, который понуро подъехал в середине дня – бледный как смерть и в сопровождении необычно мрачного Томаса. Сьюзен выбежала навстречу.

– Что случилось? У тебя неприятности? – спросила она Роуланда.

– Нет, – ответил Томас. – Но завтра возможны.

Он вошел в дом.

Исполненная решимости хранить в семье мир и спокойствие, Сьюзен умышленно не обременяла свой ум мировыми проблемами. Она сожалела о политических событиях последних месяцев, но не встревожилась отчасти потому, что они были ожидаемы. Папа, принужденный в конце концов выбрать между могущественным Габсбургом и островным королем Генрихом, нехотя отлучил последнего от Церкви. В марте же, что было еще прискорбнее, он объявил законной женой английского короля не Анну Болейн, а испанку Екатерину. Генрих был готов: Акт о престолонаследии, уже составленный, представил парламенту секретарь Кромвель, и его быстро утвердили. К акту прилагалась присяга, объявлявшая детей Анны законными наследниками трона, а в преамбуле к документу говорилось, что у папы нет власти изменить эти установления.

– Отныне мы не вправе сомневаться в престолонаследии, – объявил Генрих. – Все мои подданные обязаны присягнуть.

Лондонским олдерменам поручили принять присягу у каждого гражданина и предоставить в Гринвич отчет; в прочих краях этим делом занялись чиновники Кромвеля.

Сьюзен сочла происходящее неприятным, но необходимым. Она полагала, что лучше договориться о престолонаследии, пусть даже ценой затяжной ссоры с папой, чем спорить о короне, а из услышанного поняла, что большинство рассудило так же. Лондонцы ворчали, однако никто, насколько она знала, не отказался подчиниться королевскому указу. Поэтому ее потрясли слова Роуланда, произнесенные уже в доме.

– Дело в присяге. Трое отказались. Их отправили в Тауэр. – При виде ее недоумения он добавил: – А завтра присягать придется мне.

– И он считает, – подхватил Томас, – что тоже должен отказаться.

Сьюзен вдруг испытала слабость, но сохранила выдержку.

– Кто эти трое?

Некий доктор Уилсон. Она никогда о нем не слышала. И старый епископ Фишер.

– Этого следовало ожидать, – сказала Сьюзен.

Будучи тем самым епископом, что отказался благословить новый брак Генриха, праведный старец едва ли мог передумать теперь. Однако на третьем имени она обмерла.

– Сэр Томас Мор.

Она знала, что Роуланд был поклонником и последователем бывшего канцлера – ученого, писателя, правоведа и убежденнейшего католика.

– Что с ними будет? – спросила Сьюзен.

– Согласно акту, отказ от присяги, к счастью, не является изменой, – сказал Томас. – Но в Тауэре они потомятся. Любой, кто последует их примеру… – Он посмотрел на Роуланда и скривился. – Конец карьере. Конец всему. – Он указал на ее любимый дом. – Мне тоже, как зятю, придется несладко.

Роуланд колебался.

– Мор все же законник, у него должны быть основания.

На это Сьюзен Булл лишь с отвращением фыркнула, потому что если и был в Лондоне человек, которого она, несмотря на свою праведность, терпеть не могла, так это сэр Томас Мор.

История щадила сэра Томаса Мора, и неспроста, однако при жизни к нему чаще, наверное, испытывали ту же антипатию, что была и у Сьюзен. Лично у нее имелось на то несколько причин. Двумя годами ранее подав в отставку, тот почти не выходил из своего дома в Челси возле реки – тот стоял меньше чем в полумиле от ее собственного. Сьюзен видела его сварливую жену и членов обширного семейства, но сам великий муж показывался редко. И хотя люди, его знавшие, отзывались о нем как о человеке добром и остроумном, она по немногочисленным встречам сочла этого седевшего субъекта отрешенным, а также уловила его невысокое мнение о женщинах. Однако истинная неприязнь восходила ко временам его канцлерства. Именно тогда проявилась более досадная сторона его натуры.

Он страстно ненавидел еретиков. Не имея сана, в вопросах веры он тем не менее обозначил себя в качестве королевского сторожевого пса. Юристу до мозга костей, ему нравилась роль как прокурора, так и судьи. Предполагаемых еретиков волокли на допросы в Челси. Часто он проводил их лично. Его честность и ум не подвергались сомнению, но даже Сьюзен при всей ее набожности считала его одержимым. «Он не епископ, – негодовала она. – И это вовсе не по-английски». В отличие от многих государств, Англия Божьей милостью избежала охоты на еретиков. Поэтому сейчас Сьюзен возразила:

– Мор – фанатик.

– Подумай хорошенько, – вмешался Томас. – Эта присяга не имеет отношения к вере, она касается только престолонаследия. Разве папа назвал наследника английской короны?

– Конечно нет.

– Отлично, раз так. Подумай еще: откуда исходит эта присяга – только ли от короля? Нет. Она была одобрена парламентом. – Он улыбнулся. – Ты восстаешь против парламента?

Томас прекрасно знал, что в этом заключался ключ к делу – тот, которым столь аккуратно пользовался его патрон Кромвель.

Английский парламент, по сути, оставался средневековым. Но для такого сильного короля, как Генрих, обладал одним особо полезным свойством. Он мог безоговорочно подтвердить королевскую волю. Ибо кто осмелится отрицать, что объединенный глас палаты общин и палаты лордов, куда входили также епископы и аббаты, выражал общее, духовное и светское, мнение всего королевства?

– Позволь привести пример. – Томас быстро воспользовался моментом. – Если король и парламент решат, что следующим королем буду я, Томас Мередит, сможете ли вы с папой это оспорить?

Роуланд помотал головой.

– Ну и славно.

– А как же преамбула? – не унимался тот. – Разве в ней не отрицается папская власть над таинством брака?

– Спорное место, – мгновенно признал Томас. В действительности формулировка представляла собой продуманный компромисс между Кромвелем и епископами и точный смысл был преднамеренно затуманен. – Но епископы не возражают. И даже если они ошибаются, – подчеркнул он, – нам всем известно, что без этого не обойтись, ибо король и папа оказались в неприемлемом положении.

Это был убедительный довод, и Сьюзен, видя колебания мужа, внесла свою лепту.

– Ты обязан присягнуть, – произнесла она твердо. – Ты не вправе погубить семью и карьеру. Не ради этого. Повод не тот.

– Наверное, ты права, – кивнул Роуланд и улыбнулся. – Я знаю, что твоему суждению можно доверять.

Сьюзен порадовалась собственной убежденности. Не подсказало ли ей чутье, что Фишер и Мор ухватили самую суть дела? Она вспомнила Генриха, каким повстречала его в саду, поспешно отогнала видение и вместо этого подумала о своих детях. Ей не вынести их страданий.

Томас ушел, и Роуланд как будто успокоился, но оставался бледным весь вечер. Сьюзен понимала, что совесть продолжала его точить. Пару раз он заметил ей с печальной улыбкой: «Эх, был бы здесь Питер!» Она же не знала, какими словами умиротворить его рассудок.

Ранним утром Сьюзен выглянула из окна и возрадовалась: из тумана показалась барка, а через несколько секунд Мередит уже стоял на пороге. Он улыбался.

– Решил, что нужно сказать тебе. Вчера вечером я отправился в Чартерхаус. Все тамошние присягают. – На самом деле суровые картезианцы согласились с серьезнейшими оговорками, но Томас не видел надобности вдаваться в эти материи и бодро изрек: – Коль это могут сделать в Чартерхаусе, куда переселится Питер, то сможешь и ты.

И тут она увидела, как лицо Роуланда наконец расслабилось. «Храни Бог Томаса», – подумала Сьюзен.

Явившись на службу одним погожим майским утром, Дэн Доггет пребывал в приподнятом настроении. Он выглядел краше некуда. Алая куртка с золотым шитьем, белые рейтузы, блестящие черные туфли с серебряными пряжками и элегантно заостренная шапочка черного бархата – летний наряд королевского лодочника отлично подходил его статной фигуре.

Месяцы, прошедшие с поступления на королевскую барку, были поистине счастливыми. Жалованье превосходило всякие ожидания, а по торжественным дням случались огромные премиальные. Его немного смущало только одно: он не привык к дисциплине. Когда начальник лаконично указывал ему, что делать, Дэн иногда приходил в замешательство и не однажды ловил себя на тоске по безалаберности своего папаши. «Наверное, – признавался он себе, – я похож на него больше, чем думал». Но ему удавалось обуздывать свои чувства.