Лондон - Эдвард Резерфорд

Томас пришел ближе к полудню, и вскоре все собрались за большим дубовым столом. Сьюзен испытала великую радость от простой молитвы Питера и вида Роуланда, разрезавшего огромного лебедя. Улыбался и Томас.

– Вы по-прежнему похожи, – заметил он.

– Я сохраняю преимущество в весе, – отозвался Питер.

– Не такое уж большое, – рассмеялся Роуланд.

По ходу трапезы Питер развлекал их рассказами о Риме и прочих религиозных местах и святынях, которые он посетил, включая Ассизи в Италии и Шартр во Франции.

– Я бы дошел до святого места Компостелы, – заметил он. – Но Испания слишком далеко.

– А видел ли ты в этих святых местах чудесные исцеления? – осведомился Томас с некоторым недоверием.

– Да. Одна женщина исцелилась в Ассизи, – ответил тот кротко.

Они просидели долго, беседуя на эти увлекательные темы. Придворные циники и тайные еретики могли делать что угодно – у Питера на все находились слова спокойные и мудрые, и Сьюзен внезапно показались не столь уж важными даже король с его бедами и ее собственный страх, вызванный Актом о превосходстве. Это все преходяще. Вера же устоит. Именно в этом заключалась благая весть, принесенная Питером. Она в том не сомневалась.

Но когда сгустились февральские сумерки, а дети отправились играть наверх, Питер спокойно повернулся к Томасу и с легким упреком во взгляде осведомился:

– Итак, Томас, правдивы ли слухи, которые доходят до нас в Чартерхаусе? – Видя, что Сьюзен и Роуланд ничего не поняли, он мягко пояснил: – Король и секретарь Кромвель намерены удостоить нас особого внимания.

Приходилось признать, что это был логичный шаг. Сам Питер объяснил его очень просто:

– Генрих хочет утвердиться абсолютным хозяином в своем доме. Его Акт о превосходстве прошел через парламент и принят епископами, многие из которых, конечно, суть его люди. Но остается несколько заноз, ему досаждающих. Есть Мор, Фишер и Уилсон. Но кроме них – упрямые духовные заведения вроде Чартерхауса и некоторые братства, весной присягнувшие неохотно. Поскольку любое инакомыслие ныне слывет изменой, Генриху пришла в голову светлая идея запугать всю эту надоедливую публику какой-нибудь присягой пока неизвестного нам содержания. Она, предположительно, принудит признать все его притязания на превосходство. – Питер помедлил и строго взглянул на брата. – Правильно ли я понял?

– Это свежая идея, – ответил тот. – Присягнуть предложат только тем, кого ты упомянул. Остальных не тронут. – Он глянул на Роуланда.

– Мы польщены таким вниманием, – сухо произнес Питер.

Сьюзен заметила, что Роуланд помрачнел.

– Как ты поступишь, Питер? – спросил он.

– Сделаю, как велит настоятель. Это мой долг, коль скоро я вступил в орден.

– А как он велит?

– Я не знаю. Он собирается встретиться с главами других картезианских домов. Думаю, посоветуется и с братией. Так будет правильно.

Ненадолго воцарилось молчание. Затем Роуланд тихо осведомился:

– А как бы ты сам решил, Питер, если бы был настоятелем?

– Я? – Тот даже не задумался. – Отказался бы.

Сьюзен похолодела.

– Нельзя! – вскричала она. – Это стало бы изменой!

– Вовсе нет, – возразил он хладнокровно. – Парламент решает много чего. Он может, конечно, рассудить о престолонаследии. Но парламент не вправе изменить отношение человека к Богу. Если они считают это изменой, то ничего не поделать. Что касается меня, не забывай, что я уже давно присягнул власти высшей. – Он добродушно смотрел на Сьюзен и буднично продолжил: – Увильнуть, знаешь ли, не удастся. Генрих пытается захватить духовную власть, а нельзя. Соболезную. Если же говорить об этой затее Кромвеля, то он наместник. – Питер произнес это слово с легким презрением, неотрывно глядя на Томаса. – Церковь духовная под началом у королевского лакея? Неприлично. Конечно, я не могу это принять.

– Ты смерти ищешь? – удивленно поинтересовался Томас.

Но брат лишь с легким нетерпением повел плечами:

– Ищу? Нет. Зачем мне ее искать? Но чего ты от меня хочешь? Присягнуть этой бессмыслице? – Питер обратился к Сьюзен и Роуланду: – Беда быть во власти, как Томасу. Сами видите, как это трудно. Добиваются своего и рано или поздно обязательно забывают свои принципы. – Он вновь повернулся к Томасу. – Дело, мой друг, бывает либо правым, либо неправым.

– Что же в таком случае делать человеку вроде меня? – еле слышно произнес Роуланд.

Сьюзен в страхе смотрела на Питера. Он заметил и понял, но выражение его лица не изменилось, покуда он хладнокровно изучал обоих.

– Я полагаю, – начал он вежливо, – что мирянам незачем встревать в это дело. Вызов брошен монахам – нам и отвечать.

– Но если это неправильно, – заговорил Роуланд, – то разве не обязан всякий христианин… – Его голос увял.

– Нам заповедано не искать мученичества, – мягко ответил Питер. – Это духовное заблуждение. – Он улыбнулся. – Семейный человек, обремененный Богом ответственностью… – Питер потянулся и накрыл ладонью руку Роуланда. – Я бы предоставил это монахам. Для этого мы и существуем.

Сьюзен облегченно вздохнула.

– А если меня попросят присягнуть? – не отступал Роуланд.

– Не попросят, – отрезала она.

Но Роуланд не удовлетворился. Он неуверенно посмотрел на Питера. «Боже, прошу тебя, – взмолилась Сьюзен, – ответь ему правильно!»

Питер взирал на него задумчиво.

– У тебя жена и дети, – произнес он негромко. – Я не могу указывать, как тебе поступать.

Этого было мало. Сьюзен тщетно ждала большего. И вот она, в ужасе глядя на них обоих, таких похожих, едва не завопила: «О Питер, зачем ты только вернулся?»

В Большом холле Хэмптон-Корта стояли двое: Карпентер гордо показывал Дэну Доггету плоды своего труда. Строение вышло грандиозным. Дворец, возведенный Уолси, и так был велик, но Генрих ежегодно надстраивал его, и не было новшества краше холла. Тот занимал целую сторону внутреннего двора и был в три этажа высотой. В дальнее окно – громадное, мозаичное, подобное гигантскому стеклянному пролету – вливался приглушенный свет. Кирпичную кладку снаружи расписали красками, и даже раствор между кирпичами был серым. Пол из красной плитки, стены забраны огромными гобеленами с геральдическими рисунками. Но самое захватывающее впечатление производила внушительная крыша со стропильными ногами. На нее-то сейчас и указывал гордый Карпентер.

Английская готическая крыша с консольными балками – это не просто крыша, а целое сооружение. Этот удобный шаблон настолько понравился всем, что сохранялся веками даже без особой строительной надобности. Высокая, но прочная; покрытая искусной резьбой, но массивная, стропильная нога воплощала все, что нравилось английской душе. Такое сооружение возвели в Вестминстер-Холле еще на заре времен. Все лондонские гильдии и компании, способные позволить себе холл, мечтали об этой ноге; их роскошными образчиками похвалялись Оксфорд и Кембридж.

Деревянная крыша с подбалочником представляла собой простую последовательность неполных арок вроде стенных кронштейнов, надстраивавших одну и выраставших из другой. Сооружая эти кронштейны рядами от стен большого зала и стягивая их сверху здоровой балкой, легко удавалось покрыть большое пространство и подпереть тяжелую крышу.

Вид был и впрямь великолепный. По всей длине зала выстроилось восемь таких мощных дубовых конструкций, деливших крышу на семь отсеков. В основании каждой имелся большой деревянный выступ. Концы кронштейнов украсили орнаментами. И все это, вместе взятое, вкупе со множеством прочих деталей, отсвечивало роскошной резьбой, выполненной по дубу.

– Тут есть и мои, – сказал Карпентер.

Отчеты о работах в Хэмптон-Корте велись столь безупречно, что каждый дюйм росписи, плотницкой работы и каменной кладки за все эти годы был учтен с указанием имени работника и жалованья, ему причитавшегося. Карпентер, таким образом, уже обрел бессмертие, не зная о том.

– Ну, что слышно о твоем папаше? – спросил мастеровой у зятя, когда они покинули холл. – Прижился в новой обители?

Теперь уже Дэну удалось его удивить.

– Да вроде перековался.

Причиной этого чуда явилось, похоже, прибытие в Чартерхаус отца Питера Мередита. Никто не понимал, как ему это удалось; возможно, дело в духовном влиянии, а может, он просто составлял старику компанию, но не прошло и недели, как Уилл Доггет прикипел к священнику.

– И пока с ним отец Питер, старик совершенно счастлив, – сказал Дэн. – В жизни не видел ничего подобного.

– Будем надеяться, что отче останется, – отозвался Карпентер.

За воротами Ньюгейт и чуть западнее Холборна стояла скромная каменная церковь Святой Этельдреды в честь святой англосаксонской принцессы, жившей на острове без малого тысячу лет назад. В Средние века илийские епископы построили рядом свою лондонскую обитель. Они окружили ее большой стеной и превратили церковь в свою часовню, но та оставалась открытой для всех верующих, дерзавших искать духовного обновления в ее серых стенах.