Мечтают ли андроиды об электроовцах - Филип Дик

Но, кроме них, в покинутых городах стали селится всякие странные типы.

Одним из них был Джон Исидор, который как раз теперь брился, а его телевизор в соседней пустой комнате продолжал вопить и стенать в пустоту.

Джон забрел в эти места еще в первые послевоенные дни. В те мрачные времена все пришло в движение. Толпа сорвалась с насиженных мест. Люди в одиночку и группами скитались из одной местности в другую. В этот период радиоактивная пыль выпадала неравномерно. Некоторые штаты были от нее почти свободны, некоторые просто задыхались. Сорванное с насиженных мест население передвигалось в соответствии с перемещением пыли. Этот полуостров к югу от Сан-Франциско был сначала почти свободен от радиации, и очень многие поспешили поселиться здесь. Когда появилась пыль, некоторые умерли, остальные уехали. Джон Р. Исидор остался.

Телевизор не умолкал.

— …воссоздавая безмятежную атмосферу штатов предвоенных дней, штатов на юге страны! В качестве личного слуги или неутомимого помощника в работе сделанный по индивидуальному заказу гуманоидный робот, приспособленный специально для ваших личных уникальных нужд, для вас и только для вас, вручается вам по прибытии совершенно бесплатно. Он полностью отрегулирован в соответствии с вашими указаниями, отданными перед отлетом с Земли. Он станет вашим верным безотказным спутником, будет разделять трудности величайшего и отважнейшего приключения, на которое отважилось человечество за всю историю…

Телевизор продолжал в том же духе без конца.

“Не опоздал ли я на работу?” — думал Исидор, царапая подбородок. У него не было исправных часов. Обычно он сверялся с сигналами по телевизору, но сегодня, судя по всему, был День Межпланетного Обозрения. Во всяком случае, как утверждалось, наступила пятая — или шестая? — годовщина основания новой Америки, главного американского поселения на Марсе. А телевизор Джона Исидора, будучи частично поломанным, принимал только один канал, национализированный правительством в дни войны, да так и оставшийся по сей день.

Оказалось, что Исидор вынужден теперь был слушать официальную программу Вашингтонского правительства, рассказывавшую об успехах колонизации ближайшей к Земле планеты Солнечной системы.

— Послушаем миссис Мегги Клегмен, — предложил Джону диктор на экране.

Но Джон хотел всего лишь узнать, который час. Миссис Клегмен, совсем недавно эмигрировавшая на Марс, в записанном на пленку в Нью-Йорке интервью отвечала на поставленные вопросы.

— Миссис Клегмен, как вы считаете, сильно ли отличается жизнь на зараженной радиацией Земле от жизни здесь, на новой планете, полной всевозможных перспектив?

Последовала пауза. Потом усталый, хриплый голос женщины средних лет проговорил:

— Я думаю, что меня и нашу семью из трех человек больше всего поразило… достоинство.

— Достоинство, миссис Клегмен? — спросил диктор.

— Да, — ответила она. — Это трудно объяснить. Иметь слугу, на которого можно положиться в эти беспокойные времена, я нахожу, что это очень ободряет.

— А на Земле, миссис Клегмен, вы не опасались, что окажетесь в числе классифицируемых как специал?

— О, мы с мужем страшно беспокоились, просто ужасно. Конечно, сейчас, когда мы эмигрировали, все эти волнения позади и, к счастью, навсегда.

“И для меня они исчезли навсегда, — кисло подумал Джон Исидор, — и мне даже не понадобилось эмигрировать”. Он числился в ряду специалов уже более года, и не только с точки зрения генов, которые он носил.

Более того, он провалил тест на минимум умственных способностей, что делало его, говоря простыми словами, недоумком.

На Джона Исидора низверглось презрение трех обитаемых планет, но, несмотря на это, он остался в живых.

У него была работа — он водил фургон для доставки животных при фирме по ремонту поддельных животных “Ванесовская ветеринарная лечебница”. Мрачный его босс, Ганнибал Слоут, относился к нему, как к нормальному человеку, за что Джон был ему очень благодарен. “Морс серта, вита инсерта”1, — любил повторять мистер Слоут. Исидор, хотя и слышал уже много раз, очень смутно понимал смысл этих слов. В конце концов, если недоумок способен разобраться в латыни, то он перестает быть недоумком. Сам мистер Слоут принимал истину только тогда, когда ему разъясняли, что это истина.

Существовало, кроме того, множество бесконечно более глупых недоумков, чем Джон Р. Исидор, которые вообще не могли работать и постоянно обитали в специальных заведениях, вроде причудливо названного “Института особых Трудовых навыков”.

Слово “особый”, как всегда напоминало о природе обитателей данного заведения.

— Но разве ваш муж не чувствовал, — спрашивал диктор на телеэкране, — что, надевая дорогой и неудобный свинцовый гульфик, он надежно предохраняет себя, не так ли, миссис Клегмен?

— Мой муж… — начала миссис Клегмен.

В этот момент, завершив бритье, Исидор вошел в другую комнату и выключил телевизор.

Тишина навалилась на него со всех сторон, она подмяла его со всей своей ужасной мощью, словно питаемая гигантской электростанцией безмолвия. Она поднималась от пола, из мебели, от серого вытертого ковра, покрывавшего все пространство комнаты от стены до стены. Ее выпустили на волю поломанные кухонные принадлежности, мертвые хозяйственные устройства, которые не работали уже тогда, когда появился в квартире Джон Исидор. Не горевший торшер в гостиной источал тишину, которая смешивалась с тишиной, спускавшейся с потолка. Ей удавалось выливаться из любой вещи, словно она, тишина, собиралась подменить собой все материальные предметы. Поэтому она воздействовала не только на уши, но и на глаза.

Стоя рядом с безмолвным телевизором, Исидор не только слышал, но и видел тишину, словно она была живым существом. Он и раньше подобным образом ощущал ее суровое приближение. Когда тишина приходила, она врывалась немедленно, без церемоний, явно не в силах ждать. Безмолвие мира не в состоянии было совладать с собственной жадностью. Особенно теперь, когда оно практически победило.

“А другие, — думал он, — те, которые остались на Земле, как они воспринимают образовавшуюся пустоту?” Или здесь все дело в особенностях его биологической структуры, в недостатках его сенсорного аппарата? “Это интересный вопрос”, — подумал Исидор. Но с кем бы он мог обменяться наблюдениями? В этом слепом и глухом доме с тысячью незанятых квартир он жил одиноко, чувствуя, как дом, подобно своим собратьям, день за днем превращается во все более ужасную и безнадежную жертву энтропии. В конечном счете все содержимое дома превратится в однородную безликую массу, в пудинг из бесполезного хлама, который заполнит все комнаты от пола до потолка, а потом и сами побежденные дома превратятся в бесформенную массу, погребенную под всепроникающей пылью.