Странная практика - Вивиан Шоу

– Ой! – сказала она, часто моргая и пялясь в зеркало.

И тут пол у нее под ногами вдруг накренился, словно палуба попавшего в шторм корабля. Знакомые мраморные клетки в прихожей внезапно стали искристо-серыми. Где-то очень далеко Ратвен произносил слова, недопустимые в приличном обществе… а потом пол еще раз головокружительно качнулся – и все на какое-то время исчезло.

Глава 5

Открыв глаза, Грета заморгала, толком не соображая, что она видит. Плоская поверхность, преимущественно белая, и край какого-то объемного узора, переплетение листьев и цветов. Спустя пару мгновений глаза наконец решили сфокусироваться, и она опознала лепнину на потолке у Ратвена в гостиной. Это открытие заставило ее заморгать еще чаще.

Она села – а вернее, попыталась – и с изумлением обнаружила, что комната тошнотворно кружится, так что ей пришлось на пару секунд очень крепко зажмуриться, пока помещение не соизволило остановиться. Шея болела адски. Быстрая проверка показала, что кто-то заклеил порез марлевой подушечкой.

Вторая, более медленная попытка снова принять вертикальное положение стала более успешной. Все еще прикасаясь пальцами к марлевой повязке, Грета осмотрелась: она лежала на лучшем из двух диванов гостиной, а поблизости в кресле восседал Фаститокалон. Когда она зашевелилась, он поднял голову и заложил книгу, которую читал.

– Снова с нами? – мягко осведомился он.

Постепенно к ней возвращались воспоминания о самых последних событиях. Грета смогла вспомнить, как сошла с автобуса и обвилась вокруг Ратвена перепуганным осьминогом, а потом ее полило дождем, а потом он что-то сказал и… все стало серым и искристым, и Грета понятия не имела, на сколько отключилась. Она не без труда заставила себя перестать теребить повязку: хотелось самой взглянуть на порез и убедиться в том, что он правильно обработан.

– Я никуда не уходила, – ответила она Фаститокалону.

– Ты резко потеряла сознание, – сообщил он, протягивая руку к столу за чашкой. – Не беспокойся, ты отключилась не больше чем… ну, я бы сказал, на пятнадцать-двадцать минут. Весьма впечатляющий обморок, насколько я могу судить: Ратвен подхватил тебя на руки очень красиво, совсем как в кино. Полагаю, он был немало собой доволен. Выпей-ка вот этот чай, тебе будет полезно.

– Я не падаю в обмороки, – проворчала Грета. – По крайней мере, раньше не падала и снова падать не собираюсь. – Она взяла чашку обеими руками. – Как Варни?

Слава богу, хоть он этого не видел. Достаточно плохо, что свидетелем этого стал Ратвен, но Варни вообще относительно чужой, а она особенно не любила допускать какие-то неловкие моменты в присутствии незнакомых или малознакомых существ.

Чай оказался крепким и очень сладким и к тому же с бренди. С чуть смущенной улыбкой она поняла, что сама заставила бы выпить такой человека, оказавшегося в схожей ситуации. Ох уж этот Фасс!

– Варни, – ответил он, – пришел в себя и разговаривает. Сейчас Ратвен с ним. Похоже, жизнь у него была интересная. Мы приятно побеседовали о том, каково быть древним и немощным. – Фаститокалон откашлялся. – И он был так любезен, что подтвердил: сведения, которые мы обнаружили в одной из книг этого юноши, Крансвелла, звучат очень похоже с описанием тех людей, что на него напали. Какие-то средневековые монахи, орудующие необычными мечами, представляешь?

Грета воззрилась на него, а потом поставила чашку и начала дико озираться.

– Где моя сумка? Что стало с моей сумкой?

– Она здесь, – сказал Август Крансвелл, выходя из кухни с потрепанной сумкой Греты.

После секундного замешательства она его узнала: они познакомились на вечеринке, которую Ратвен устроил несколько месяцев назад.

– Вы очнулись, – добавил Крансвелл (совершенно избыточное замечание). – Как вы? Что произошло?

Грета заставила себя встать, справившись с еще одним приступом головокружения, и выхватила у него из рук свою сумку. Игнорируя остальных, она начала отчаянно рыться в содержимом: мобильник, блокнот, гигиеническая помада, ключи, чеки, обрывки бечевки… Ее пальцы сомкнулись на холодном тяжелом предмете, провалившемся на самое дно, и чуть дрожащей рукой она извлекла его наружу.

Это был нож длиной чуть больше двадцати сантиметров, включая ручку. Лезвие, вернее – лезвия сходились в остром кончике и напоминали два кинжала, перекрещенных под прямым углом, образуя букву «Х». Или крест. В том месте, где клинок встречался с обмотанной кожей рукоятью, металл имел какой-то матовый серебристый цвет, но дальше по всей длине крестообразный клинок был покрыт тускло-серым веществом. Оно выглядело порошкообразным, ломким. Кое-где небольшие кусочки отслоились, обнажая более светлый металл.

На одной из четырех режущих кромок был темный потек – и второй рукой Грета медленно потянулась к ране на шее.

Потерянные реки Лондона в сознании обывателей приобрели романтическую таинственность. Образ вод, непрерывно текущих в бесконечной тьме под городскими улицами, кажется сладострастно-пугающим, и, конечно же, забытые и брошенные туннели и пещеры, которые всегда манили некоторых искателей приключений. Даже их названия говорили о многом: Тайберн, Флит, Эффра, Вестборн. Когда-то бывшие настоящими полноводными реками, сейчас они были скованы и пущены по утробе города, но полностью не забылись. Теперь старые реки с глухим ревом и плеском воды текли по храмам из кафеля и кирпича, и невидимые арки и повороты потрясающей сложности направляли и формировали их долгий путь к морю.

Сейчас сплошной мрак одного из этих туннелей разорвался о две точки света, которые равномерными рывками перемещались против течения воды. Эти светящиеся точки в их продвижении по темноте сопровождал звук тяжелого, почти хриплого дыхания; это дыхание, и плеск, и хлюпанье шагов многократным эхом разносились по теснинам туннеля – настолько узкого и низкого, что двигавшемуся по нему созданию приходилось горбиться. Однако уже через несколько минут труба резко оборвалась в большом помещении. Существо приостановилось у самого входа: замершие точки света дважды мигнули – а затем переместились в просторный зал.

Освещение от этих двух точек было ограничено примерно двумя-тремя шагами, однако для восприятия окружающего существу на самом деле свет не требовался: видело оно очень неплохо. Оно стояло под высоким сводом, составленным из крутых арок, перекрещивающихся друг с другом под острыми углами. Старые кирпичи блестели от липкого ила. В этом зале сходилось несколько туннелей: черные пасти темноты.

Существо задержалось там на несколько минут – по-видимому, чего-то ожидая. Спустя какое-то время вторая пара голубых точек появилась в зеве другого туннеля, выходящего в зал выше по стене.

Второе существо замерло, глядя вниз на первое. В зале опять стало тихо – если не считать плеска и журчания текущей воды.

– Ну что? – вопросило вновь пришедшее существо.

– Чудовище-доктор жива, – сказало первое. – Ранена, но не сильно. Она снова с демоном. Под его защитой.

Раздалось шипение. Точки света наверху мигнули и снова зажглись – и замерли: их обладатель овладел собой. Они вновь устремились вниз.

– Она нечиста и делит жилище с демонами. Она проклята, она лелеет грешников. – Существо помолчало, а потом продолжило холодным и бритвенно-острым голосом. – Наш брат не сумел ее уничтожить. Задание будет передано более достойному. Его же в нашем ордене ждет не радостная встреча, а воздаяние за грехи. Отныне он тоже изгнан и проклят. Найди его и извергни его.

В темном зале первая пара огней пришла в движение. Короткий уродливый клинок мимолетно блеснул: его извлекли из ножен и снова спрятали.

– Будет сделано, – пообещало существо.

– Иди. Передай остальным, а затем продолжи свое бдение.

– Lux aeterna[5], – провозгласило существо.

Оно низко поклонилось, а потом повернулось и умчалось в темноту. Позади пара голубых огоньков собеседника еще мгновение оставалась на месте, дожидаясь, чтобы его посланец исчез из восприятия даже этих необычных чувств, а вскоре после этого в зале снова воцарилась полная и глубокая тьма.

На Крауч-Энд ливень перешел в унылую морось, свойственную ноябрям по всему миру. Лампочка в салоне брошенной машины Греты светилась тускло-янтарным огоньком: немолодой аккумулятор готов был испустить дух.

Дверь со стороны водительского кресла была закрыта, а вот задняя за ним – распахнута, так что под захлестывающим салон дождем вытертая обивка из синей превратилась в черную. В машине воняло остатками слезоточивого аэрозоля, который осел повсюду, а еще застарелым потом и чем-то неприятно острым и едким, металлическим. На заднем сиденье тут и там валялись обрывки чего-то, похожего на мокрые бумажные салфетки. На некоторых все еще видны были выпуклые завитки и петли отпечатков пальцев.