Странная практика - Вивиан Шоу

Дверь со стороны водительского кресла была закрыта, а вот задняя за ним – распахнута, так что под захлестывающим салон дождем вытертая обивка из синей превратилась в черную. В машине воняло остатками слезоточивого аэрозоля, который осел повсюду, а еще застарелым потом и чем-то неприятно острым и едким, металлическим. На заднем сиденье тут и там валялись обрывки чего-то, похожего на мокрые бумажные салфетки. На некоторых все еще видны были выпуклые завитки и петли отпечатков пальцев.

Малолитражка стояла у тротуара Миддл-Лейн, рядом с калиткой, ведущей в Прайори-Парк. В грязи у калитки пара следов обуви и клок коричневых нитей, зацепившихся за чугунную решетку, свидетельствовали о том, что после начала дождя здесь кто-то проходил.

Вокруг никого не оказалось в тот момент, когда темная неясная фигура появилась из-за деревьев, – никто, кроме пары певчих дроздов, не встревожился, когда она поскользнулась на мокрой траве и упала в кусты, а потом с трудом встала, оставляя обрывки грубой шерстяной ткани на ветках. Никто не услышал тяжелого, болезненного дыхания и обрывков фраз, которые она бормотала, пробираясь по парку. Эта фигура, по крайней мере еще сравнительно недавно, принадлежала существу мужского пола.

Блестящие, бугристые розовые шрамы недавних ожогов выделялись на безволосой белой коже, казавшейся пегой и пятнистой, ресницы и брови исчезли, на зубах у линии десен виднелся странный темный налет, рот перекосило из-за рубцевания. Но хуже всего было то, что произошло с его глазами: они были белыми, как белок вареного яйца, комок бледной, бесформенной слоистой ткани. Эти глаза в буквальном смысле спеклись.

А еще они слабо светились голубым. Сейчас это было почти незаметно: руины его лица стали алыми и отечными под действием слезоточивой смеси, глазницы почти заплыли. Местами из царапин, оставленных при бесплодной попытке прекратить жжение, сочилась кровь, однако узенькие голубые щелки между век все-таки виднелись. С момента нападения прошло уже несколько часов, однако боль в обожженных местах проходила медленно.

Сейчас существо знало только, что чудовище-доктор сбежала от него, а это вызвало недовольство Бога с вытекающими из этого физическими муками. Слова только недавно заученных молитв снова возвращались к нему, и он бормотал их, бредя по парку, следуя далекому, но неотступному зову, звучавшему у него в голове. Он знал, в какую сторону надо идти, чтобы добраться до священного света. Как только он отыщет подходящий спуск в туннели, то покинет поверхность и отправится туда.

К тому моменту, когда лампочка в брошенной машине окончательно погасла, он действительно исчез.

Глава 6

Утро вторника было серым и холодным. Рассеянный свет зимнего рассвета не отбрасывал теней на громадные выгнутые зубы Барьера Темзы, он превращал Иглу Клеопатры в скучный белый шпиль, убирал барочную игру теней с купола собора Святого Павла. Даже не выходя на улицу, жители ощущали пронзительный холод города, чувствовали, как от их ступней вверх ползет конец года.

Первым встал и заварил чайник с утренним чаем Август Крансвелл: в одолженном халате, под которым были надеты только трусы и футболка, сообщавшая, что «Гиннесс – это здорово». Ратвен и Варни все еще спали как неубитые, а Фаститокалона Грета заставила принять довольно мощный антигистамин, перед тем как все они разошлись по спальням. Сейчас Крансвелл был в доме единоличным хозяином.

Он отправился за газетой, приостановившись у Ратвена на крыльце, чтобы посмотреть на первые машины, ползущие вдоль набережной, и на тех несчастных, которые вынуждены работать в такой час, плетущихся по тротуару, выдыхая громадные клубы пара. Зима определенно отпихнула осень прочь и настроилась на долгие холода, завершающие год. Крансвелл задумался о том, как сумасшедшие монахи собираются праздновать Рождество, но тут же решил, что и знать не хочет.

На кухне он поставил кипятиться воду и развернул газету. Заголовок орал: «СЧЕТ ЖЕРТВ ПОТРОШИТЕЛЯ ДОШЕЛ ДО 11: ПОСЛЕ ДВУХ ВЧЕРАШНИХ УБИЙСТВ НАШЛИ НОВУЮ ЖЕРТВУ».

Крансвелл, который не слышал накануне вечером по радио о последнем убийстве (он был слишком занят приготовлениями к похищению антикварных книг), теперь с тупым ужасом читал о десятой и одиннадцатой жертвах. Пожалуй, еще неприятнее было чувствовать, что он почти привык читать про убийства и что почти не испытывает потрясения – только все более сильный страх.

В статье особо упоминались пластмассовые четки, которые обнаруживали на каждом месте преступления. «Приход римской католической церкви Вестминстера сделал заявление, порицающее действия этого серийного убийцы и недвусмысленно осуждающее богохульную тактику использования четок в качестве аксессуара его или ее действий. Некоторые комментаторы усомнились в святости данных четок, учитывая, что они, видимо, массово производятся на Тайване и продаются по 50 пенсов за штуку, однако этот момент епархия прямо не затрагивала».

Чайник закипел, и Крансвелл заварил чай, радуясь возможности на что-то отвлечься… и невольно отметил, насколько кухня у Ратвена лучше, чем у него самого.

Его испугало – и очень сильно – происходившее накануне вечером. По правде говоря, он думал – как никогда в жизни, и потому не испытывал ни малейшего желания возвращаться домой. Незнание того, что именно он видит – или что ему привиделось, – нисколько не утешало: ему совершенно не хотелось куда-то уходить. Особняк на набережной не только был намного лучше жилища Крансвелла: ему хотелось бы остаться под защитой того, кто реально способен завязать фонарный столб в узел.

Ратвен не станет возражать, если он погостит еще несколько дней. Он постоянно предлагал людям приехать и погостить у него, не потому, что имел заметное желание укусить их в шею (ну, может, только тогда, когда им самим это нравилось), но, как казалось Крансвеллу, из-за одиночества. Нельзя не быть одиноким в таком-то возрасте, наблюдая, как столько людей появляются и уходят, оставаясь отделенным от жизни окружающих его обычных людей. И при этом будучи вынужденным почти постоянно делать вид, будто он – один из них.

Ратвен отлично умел притворяться. На самом деле он не завязывал фонарные столбы узлом: именно такое нежелательное и опасное хвастовство он сам решительно осуждал в общине сверхъестественных существ. Крансвелл запомнил историю, которую ему рассказал Ратвен пару лет назад: группе очень молодых и очень щеголеватых вампиров после нескольких неприемлемо шумных выходок было предложено либо спешно покинуть город, либо быть готовыми к тому, что им свернут их красивые шеи.

– Но вы же из нашего рода, – сказал их вожак, по словам Ратвена. – Вы же выше людей!

– Надо полагать, – ответил тому Ратвен, – что вы, если дадите себе труд задуматься над тем, что только что сказали, просто сгорите от стыда. Вы только лет десять как изменились и читали слишком много глупых романов. Мы не выше и не ниже живых, мы рядом с ними, и, если мы хотим продолжать существовать, нам необходимо осознавать, что тайну следует соблюдать ради всех заинтересованных сторон. Четыреста лет назад при изменении я рассуждал так же, как вы, и только благодаря слепому случаю остался живым при таком настрое. Убирайтесь из моего города и повзрослейте, если сможете.

После чего он ударил вожака с такой силой, что переломал несколько костей, потому что к этому моменту понял: нормальный разговор ничего не даст. Затем он загрузил всю компанию в грузовик, ехавший в Центральные графства. Про этот конкретный так называемый ковен больше слышно не было, и время от времени Крансвелл гадал, продолжает ли существовать кто-то из них и какое в конце концов нашел для себя занятие.

Контакты его собственной семьи с миром сверхъестественного восходили к началу девятнадцатого века, когда два брата Крансвелла, Майкл и Эдвард, и их сестра Эмилия взяли в аренду непривлекательную собственность в Камберленде, известную как «Кроглин-Лоу-Холл», и имели несчастье привлечь к себе внимание местного и совершенно не цивилизованного вампира. Эмилия подверглась нападению и осталась жива, хоть и сильно ослабела, а после поездки в Швейцарию для восстановления сил весьма отважно вернулась в Кроглин с братьями, чтобы выманить тварь из берлоги и должным образом упокоить.

После такого успеха они прожили в том доме всего пару лет, а потом Майкл получил наследство от дальней родственницы, и семейство смогло переехать в Лондон, где с тех пор и оставалось. Эдвард – прапрадедушка Августа – стал экспертом по мифологии и суевериям, а следующее поколение продолжило собирать всевозможные знания о существах, подобных обитателю Кроглина.

Как и семья Хельсингов (которые отказались от приставки «ван» в тридцатых годах двадцатого века, сбежав из Нидерландов от надвигающихся грозовых туч Второй мировой войны), Крансвеллы превратились из охотников в простых исследователей – после того, как установили нейтральные отношения со сверхъестественным. В их случае прадед Августа столкнулся нос к носу с лордом Ратвеном: тот проявил нетипичную небрежность и позволил себя увидеть в момент смены ипостасей. Прадеду удалось убедить лорда Ратвена не стирать ему память. Последовавший затем разговор удивил обе стороны, оказавшись приятным и интересным, так что после той первой встречи между ними установились настороженно-дружеские отношения. Достаточно быстро эта дружба окрепла, основываясь на взаимном уважении, а спустя еще некоторое время – на взаимном доверии, так что Ратвен и семейство Крансвеллов с той поры были хорошими друзьями.