Оборотень - Олег Приходько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прокурор уже выставил кушетку в прихожую и робких возражений Акинфиева не принимал.
— Лифт не работает, — напомнил без пяти минут владелец антиквариата.
— А он никогда не работает, — обрадовал хозяин. — Жэк таким образом компенсирует злостную неуплату за жилье. Берись покрепче!
Кушетка была добротной, сработанной в начале века, с резными ножками, которые Акинфиеву больше всего нравились.
— Отложим до понедельника? — ухватился за соломинку Александр Григорьевич.
— Понедельник сам по себе день тяжелый. Где ты так набрался, Акинфий?
— С Юркой Фирманом в пельменную зашли, — смущенно признался страдалец и, дабы не потерять лицо, резво ухватился за резную ножку: — Потащили!
С пятого по третий этажи лестница не освещалась — кто-то позаимствовал лампочки «для дома, для семьи». Довгаль споткнулся и выронил ношу, одна из резных ножек отвалилась.
Довгаль вернулся за инструментом и тут же, на лестнице, приятели стали эту ножку присобачивать по новой (Акинфиев грешным делом подумал, не лучше ли подложить вместо нее пару кирпичей). Наконец произведение мебельного искусства вынесли во двор, новый хозяин отправился на мостовую выбирать грузовик, а старый сел на свою бывшую собственность и закурил.
— Уезжаете, Владимир Борисович? — поинтересовался сосед Довгаля, который вышел прогуливать собачку.
— Не дождетесь, — не слишком любезно ответил Довгаль.
И тут в качестве финального аккорда милый песик задрал над злополучной кушеткой ногу.
На этом, однако, мебельные мытарства не кончились.
Транспортировка диванчика в Лианозово обошлась еще в двести пятьдесят тысяч. «РАФ» оказался из бюро ритуальных услуг, а отечественные похоронщики печально известны своей безграничной алчностью.
Пятница кончилась для Акинфиева в сыром, нетопленом замке — там же, где и началась, разве что на дареной кушетке, которая обошлась немногим дешевле стула с бриллиантовой начинкой и потому казалась мягкой.
В довершение всех несчастий задремавшего Акинфиева разбудил звонок Шелехова. Заискивающим тоном начальник управления попросил своего подчиненного выйти на субботнее дежурство, поскольку молодой следователь Зубров собирался завтра жениться. Пожилой коллега жениха мысленно чертыхнулся и ответил согласием.
Ночью ему снилась собственная свадьба.
Будто на берегу синего моря в окружении пальм стоит белоснежный Дворец бракосочетания, к нему подъезжают шикарные автомобили (и среди них бежит вороной «Москвич» Довгаля), гости сплошь во фраках, их спутницы — в вечерних туалетах, украшенных бриллиантами. На рейде стоит белый пароход. Оркестр играет похоронный марш, и под печально-торжественные звуки выходит он, Акинфиев. «Горько!.. Горько!» — кричат пьяные гости. Он поворачивается к невесте для поцелуя и вдруг с ужасом узнает в ней… прекрасную незнакомку в бикини. Щелкает фотоаппарат, изображение застывает и начинает размножаться со скоростью печатного станка. «Кто в пятницу дело начинает, у того оно будет пятиться», — замогильным голосом вещает отставной военпрокурор и сатанически хохочет.
10
Старлей Рыбаков заранее прибыл на Никитский, объехал квартал, но ничего подозрительного не заметил. Супермаркет закрывался в двадцать три ноль-ноль, автомат отключал кассу, менялось освещение, служба безопасности совершала обход по подвалам и подсобкам, повсюду включалась сигнализация — потайная, установленная германской фирмой-партнером, и потому известная лишь избранным.
В супермаркете на ночь оставались четыре охранника. Пульт связывал все помещения и дублировался в отделении ВОХР третьего РУВД на Тверской-Ямской; патрульные машины объезжали супермаркет и три банка там же, на Никитском, каждые пятнадцать минут. Чтобы отважиться взять такую точку, нужно было иметь либо неограниченный боекомплект, либо своих людей в местных эшелонах власти. Тем более, этот странный план отхода по Алтуфьевскому шоссе на север…
В машине Рыбакова работала рация, он слышал все милицейские переговоры, но с каждым часом его сомнения усиливались. Информация Источника представлялась все менее достоверной.
«Ловушка, — решил Рыбаков к трем часам ночи, проводив взглядом „Мерседес“ муниципальной милиции. — Ловушка. Не для братвы Кныха, а для кого?..»
Он еще и еще раз переворошил в памяти — цепкой, сильной памяти человека двадцати семи лет, живущего в постоянном напряжении — все слова, сказанные Источником на кладбище, и снова споткнулся о неосторожную реплику: «Он меня в Калуге чекистам сдал». Об Опанасе Рыбакову было известно все, в том числе и о его калужских «гастролях». Никогда дела налетчика госбезопасность не раскручивала, так что, если он с испугу не оговорился, картина рисовалась очень даже определенная.
«Че-кис-там сдал… — полушепотом произнес Рыбаков, чувствуя, как между лопатками струится холодный пот. — То-то ты, падаль, разъерепенился: „Бери! Веди! Браслеты надевай!“
Вот, значит, в какие игры играть надумал, вот откуда ты такой шустрик — средь бела дня в ватнике по Москве рассекать! Гэбэшную крышу построил, так ведь?.. Они тебя, значит, отмывают, а заодно и Кныха взяли под колпак. Вот почему и ты, и Кных без мыла из любых захватов выскальзывали! Я теперь, выходит, у наследников «железного Феликса» под сапогами путаюсь, угрожая тебе компроматом?..»
Двадцатитрехлетнего Кныха явно перекупили и теперь прикрывали. Кто именно — Рыбаков не знал, но догадывался, что участие самого старика в деле поимки банды нежелательно. А налет на супермаркет если и состоится, то только затем, чтобы повести мента за собой, выманить на Алтуфьевское шоссе, а там расстрелять в заварухе, из которой Кных — как пить дать! — снова выскользнет.
К пяти утра старлей так устал, что ему показалось, будто вся эта заваруха — лишь дурной сон. Но все равно до девяти, когда открывался супермаркет, он решил никуда не двигаться. Упустить шанс выскочить на Кныха, даже если он единственный из тысячи, было бы преступлением.
До рассвета, то есть до семи с четвертью, Рыбаков вслед за патрульными машинами еще четыре раза объехал квартал и один раз обошел его пешком. Дважды по маршруту прошла черная «Волга»; в двух машинах сидели водители, в одном «мерсе» уютно пристроилась на ночь парочка — изредка в темном салоне вспыхивали огоньки сигарет. У кого под «крышей» числился супермаркет, Рыбакову узнать не удалось, и что в нем, собственно, имелось такое, что стоило подобного риска, тоже.
Ночь можно было считать потерянной, вычеркнутой из жизни, но прощать ее Опанасу ох как не хотелось, и с открытием магазина Рыбаков отчалил, взял курс на Староникольскую, где, по последним данным, обретался Источник.
«Сейчас мы с тобой сговоримся или расстанемся, — приговаривал старлей, обгоняя редкие утренние машины. — Сейчас выведешь меня на братву и на Кныха, или я тебя — на чистую воду!»
На посту у Кольцевой дороги инспектор ГАИ остановил вишневые «Жигули», потребовал документы. Несколько патрульных с автоматами останавливали всех или почти всех — по нынешним временам явление обычное. Муровское удостоверение с работающей рацией произвели должное впечатление.
— Что стряслось, капитан? — поинтересовался Рыбаков.
— Супермаркет на Красной Пресне. Дерзкий налет, шесть трупов. Наших вроде двое.
— Когда?
— Час тому назад. «Татра» с фургоном, «ДАФ» с автоматчиками в масках, три машины сопровождения. Двинули туда СОБР, а они как в песок просочились, — козырнул гаишник и поспешил к нарядному «КамАЗу» с расцвеченным рекламой крытым прицепом.
«Влип Опанас! — первым делом подумал старлей. — Влип! Дали „дезу“, неточный адресок предстоящего налета. Не иначе — выпасли, пронюхали стукача».
Он проскочил развязку, вырулил на крайнюю левую полосу скоростной трассы и взял курс на Красногорск, рискуя проскочить указатель. «Уж не сам ли Опанас в налете участвовал? — размышлял опер. — Да какое там „участвовал“! Он, поди, его и организовал. А говорил, что умыт и на сходняк не собирается… Ну, гусь! Алиби себе обеспечил? Думает, я за ним наблюдение установил? Делать мне больше нечего!..»
Но все эти версии отлетели, как испуганная стая ворон с колокольни, едва Рыбаков переступил порог добротного двухэтажного дома, где квартировал Опанас в ноябре. За Источником водилась привычка менять хазу по двенадцати раз в году.
— Звонили ему, часа в четыре утра. Полдома перебудили. Надо же — об это время! — ворчливо доложила хозяйка, рассмотрев милицейское удостоверение Рыбакова. — Старик мой так и не уснул, до утра ворочался.
— И что, ваш жилец сразу ушел? — спросил опер.
— Не сразу. Часов в шесть. На кухне возился, чай кипятил. Егор! — крикнула она неожиданно звонко. — Егор, подь сюда!
Вышел хмурый, молчаливый хозяин, провел заскорузлой ладонью по небритой щеке.
