Оборотень - Олег Приходько

— Это вешдок, Сергей Николаевич, не подумайте чего.

— Да что вы! Может, в сейф уберете?

— Ничего, у меня еще есть.

Следователи со смехом вышли из кабинета и направились в буфет.

— Что ваша подопечная, молчит? — как бы невзначай спросил Акинфиев.

— Вы имеете в виду Пелешите? — уточнил Зубров.

— Кого?

— По убийству Черепанова?

— Ну да, ну да.

— Молчит. Да еще и косит: сидит, тупо смотрит в одну точку. Сегодня в Сербского увезли.

— Может, не она убивала-то? — осторожно спросил старик.

— Ну! Как же, не она, — Зубров был сама уверенность. — И нож со своими «пальчиками» в бельевом шкафу жертвы тоже спрятала не она?

Он пропустил Акинфиева вперед. В буфете звенела посуда, сдвигались столы, раздавались приветствия и поздравления.

«Значит, не она», — подумал старик о своем, усаживаясь по правую руку от молодожена.

Кальвадос Акинфиев не пил, а только делал вид, что пьет.

Назавтра предстоял трудный день.

Днем они с Рыбаковым и Довгалем отправились в военную прокуратуру. Следователь Калитин вывалил на столы все сто одиннадцать томов уголовного дела.

— Наслышан про ваши методы, — сказал он с плохо скрытой усмешкой. — Ну-ну, Александр Григорьевич, дерзайте. Только Кных на дело ходит не всегда, а братва его прибегает к способам самым изощренным, здесь вам полный наборчик — хоть нож, хоть удавка. Месяц назад они остановили машину с компьютерами. Доморощенная охрана разбежалась, а водитель попытался дать отпор. Так они его к бамперу привязали, налили бензину под бак и зажгли свечу. Ни ветра, ни задуть — рот кляпом закрыт. Сидел мужик и ждал, покуда свеча догорит. Можете себе представить, что он пережил? Хорошо, рядом был лес, тамошний егерь делал обход…

Акинфиев тут же вспомнил смерть Конокрадова.

— Вот-вот, Вячеслав Иванович, — поднял он указательный палец, — сразу, как говорится, и в «десяточку».

Следователь еще спросил о ноже с длиной лезвия в шестнадцать сантиметров, о приметах разыскиваемых подельников Кныха. Сам главарь оказался невысоким, хотя и кряжистым, с волчьим оскалом, непременно бритой головой и толстой шеей в складках.

— Вы работали с психиатром? — спросил Акинфиев у Кали-тина, внимательно разглядывая портрет преступника в фас и в профиль.

— Работал. Да вот я дам вам визитку Выготской Анны Константиновны, сами побеседуйте.

— Премного благодарен. А вот еще такая мадам нигде, случаем, не объявлялась?

Калитин взял фотографию, присвистнул, прочитал надпись на обороте. Рыбаков демонстративно хмыкнул. Старик вел свою игру, игру вне полномочий, с точки зрения старлея, глупую.

Мол, что возьмешь с этого чудака: возраст, заскоки: Акинфиев его реакцию видел, отношение опера к «очевидным вещам» знал, рассердился, но виду не подал, лишь кольнул взглядом, заставив отвернуться к окну.

— Нет, не знаю такой, — сказал полковник, возвращая карточку. — Имеет какое-то отношение к Большакову?

Акинфиев пожевал губами. Говорить о Конокрадове и Авдышеве при Рыбакове не хотелось.

— Возможно, — уклончиво ответил следователь. — Константин Евгеньевич, давайте-ка, голубчик, все о холодном оружии. Вам, Вячеслав Иванович, мой низкий поклон.

— Может, дать своих оперов на подмогу? — предложил Калитин и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Да нет, чего уж там, — вежливо отказался Акинфиев. — Думаю, денька за три управимся.

Полковник пожал всем руки и удалился на совещание в Главное управление. Троица уселась за работу, разделив тома поровну, и просидела допоздна, изредка обмениваясь находками и комментариями к ним.

В многотомном собрании бандитских сочинений фигурировали и штык, и перерезанное горло, как у Черепанова.

Три года назад команда Кныха, которую он позже ликвидировал, вошла в больницу. Все были одеты в белоснежные врачебные халаты и шапочки, марлевые повязки до половины закрывали лица: ни дать ни взять консилиум. Естественно, никто из персонала не обратил внимания на своих коллег. Настоящие, а не мнимые, как когда-то, убийцы в белых халатах вошли в одиннадцатую палату, где лежал свидетель по делу об ограблении ювелирного магазина в Дмитрове, выбросили беднягу с седьмого этажа и чинно-благородно удалились. Вышли на них только по свидетельским показаниям. Вахтер приемного покоя и санитарка видели, как они садились в «БМВ», а в остальном — никаких следов: на руках перчатки, на ногах бахилы, все чисто, даже не похоже на кровавый почерк Кныхарева.

Золото-бриллианты из Дмитрова тоже, кстати, не отыскались. А ведь похоже на историю с Авдышевым, подумал Акинфиев: если уж в больницу средь бела дня вошли, почему не позвонить в квартиру и не проделать то же самое? Правда, он понимал при этом, что случай весьма типичный и основанием возобновить дело Авдышева он никак не послужит. Нужна была такая ниточка, чтобы потянуть за кончик и не оборвать при этом.

Пока же ниточка рвалась. Все материалы, которые так или иначе могли иметь отношение к убийству Афанасия Большакова, Акинфиев помечал, вносил в карточки, чтобы запросить копии; все то, что могло касаться загадочных смертей Авдышева и Конокрадова, выписывал себе в блокнот. Особое внимание при этом он уделял женщинам, однако никого похожего на фотографиях из дела не находил: мадам в бикини была вне конкурса!

13

В супермаркете на Красной Пресне бандиты забрали четыре компьютера, восемнадцать тысяч долларов (вместе с сейфом), двенадцать ящиков коньяку и других продуктов. У охранников отняли четыре помповых ружья, пистолет, спецсредства. Один из них попытался оказать сопротивление. Налетчики ударили его по голове, и он скончался по пути в больницу. По этому поводу была большая шумиха в прессе, но еще больше недоумевало милицейское начальство: риск был неоправданным, на солидную банду Кныха вовсе не походило.

Инспектор ГАИ на Кольцевой дороге ошибался, когда говорил Рыбакову о шести трупах. На самом деле, не считая скончавшегося охранника, погибли двое: бандит, чья личность не была установлена, и старший наряда лейтенант Колупаев.

Еще один налетчик был ранен в голову и сейчас находился в реанимации. На показания этого рецидивиста по фамилии Рачинский возлагались вполне обоснованные надежды, поэтому на его исцеление мобилизовали лучших нейрохирургов из госпиталей МВД и Бурденко. Разумеется, раненого содержали под усиленной охраной.

Рачинский находился в розыске. В первый раз он судился в самом начале перестройки за умышленное тяжкое телесное повреждение, через десять лет получил длительный срок за разбой и бежал из лагеря под Архангельском, не отсидев и месяца. Беглец примкнул к банде Кныха, о чем дал показания его подельник Тимофей Гуренко на допросе у Калитина.

Действовал ли Рачинский и в этот раз с Кныхом или, как предполагалось, в составе отпочковавшейся от банды братвы, предстояло выяснить. Во всяком случае, Рыбаков, который на кныховых делах собаку съел, в участие самого главаря не верил.

Специалист из института судебной психиатрии Анна Выготская, сыскари из МУРа и сам Калитин полагали, что Кных «гуляет» все ближе к центру столицы из самолюбования. Калитин даже как-то в сердцах брякнул: мол, не сегодня-завтра этот сукин сын пойдет брать Мавзолей. Слава Богу, журналистов при этом не было, иначе они бы подняли такой хай — вовек не отмоешься. Как бы то ни было, причастность и даже особая приближенность Рачинского к Кныху была установлена достоверно. Врачи Зальц и Плужников обещали, что где-то через неделю их пациента можно будет допрашивать. Пока раненый приходил в себя, сыщики не сидели сложа руки. Ориентировки по материалам следствия были разосланы во все подразделения МВД, перечень похищенного и даже номера банкнот — во все торговые точки, а число непосредственно задействованных сотрудников перевалило за сотню.

В Духовском переулке неподалеку от Речного вокзала старший лейтенант Рыбаков отыскал тридцатилетнюю сожительницу Рачинского Таисию Кобылкину. Эта дама бальзаковского возраста заявила, что не видела отца ее годовалой дочери со дня суда и не знала, что Станислав Павлович находится в бегах. Рыбаков, однако, располагал другими сведениями. После побега Рачинского из ИТУ Кобылкину навещали сотрудники МУРа, и не знать об объявленном на сожителя розыске она не могла. Уличив «маруху» во лжи, Рыбаков в грубоватой форме пригрозил ей судом и сроком за укрывательство, дачу заведомо ложных показаний, недонесение о преступлении и чуть ли не за кражу царь-пушки с царь-колоколом. На прачку быткомбината «Золушка» вся эта откровенная «туфта» произвела неизгладимое впечатление.

— Пожалей ребенка, Таисия, — увещевал Рыбаков. — Стасу твоему меньше «пятнашки» никак не светит. Если и ты по этапу пойдешь, что с малой станется?

Таисия сменила тон и завыла в голос, проклиная день и час, когда она повстречала этого бандита, чтоб ему пусто было, окаянному. Затем с разрешения опера она выпила водки и успокоилась. За стеной заплакала девочка, пришлось взять ее на руки. Так, напевая колыбельную и раскачиваясь из стороны в сторону, любовница налетчика стала вначале скупо, а затем все словоохотливее отвечать на вопросы.