Честь - Трити Умригар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Всякие люди», — хотелось ответить ей. На первый взгляд обычные люди, что встают по утрам, завтракают, улыбаются соседям и целуют детей, уходя на работу. Люди, которые ведут себя так же, как мы с вами. Пока не попадают в капкан идеологических убеждений или в их жизни не случается что-то такое, что провоцирует у них желание переформатировать мир или сжечь его дотла.
Официант, должно быть, заметил выражение, промелькнувшее на ее лице — смесь отвращения и фатализма, — и тихо спросил:
— То же зло случилось и в вашей стране, верно? Одиннадцатого сентября.
— Как вы поняли, что я из Америки?
Он широко улыбнулся, продемонстрировав желтые от никотина зубы. — Я тридцать лет здесь работаю, мэм. К нам ходит много иностранцев. Я признал Америку, как только вы открыли рот.
«Я признал Америку», — сказал официант. Не «понял, что вы американка», а «признал Америку». Смита вдруг почувствовала, что он прав. В тот момент она и впрямь была Америкой, словно кости ее были слеплены из красной земли Джорджии, а в жилах текла голубая вода Тихого океана. Она была Америкой и всем, из чего та состояла: Уолтом Уитменом и Вуди Гатри[17], заснеженными вершинами Скалистых гор и дельтой Миссисипи, Старым Служакой из Йеллоустоуна[18]. А город, где она родилась, казался таким чужим, что она готова была заплатить любые деньги, чтобы телепортироваться в свою тихую аскетичную квартиру в Бруклине.
— А зачем вы приехали в Мумбаи? — спросил официант, и от его разговорчивости Смите вдруг стало не по себе. — Отдыхать или работать?
— Работать, — коротко ответила она.
Он, должно быть, почувствовал ее нежелание продолжать разговор и отошел от стола; к нему вернулась прежняя формальность.
— Приятного пребывания в Мумбаи, — откланялся он.
Заплатив по счету, она еще долго сидела в кафе и проигрывала в уме разговор с тетей Пушпой. Смита была журналисткой, но Пушпа каким-то образом сумела перехватить инициативу в разговоре. Молли, репортерша «Эн-би-си», однажды сказала: «Главное правило тележурналистики — никогда, ни в коем случае не отдавать микрофон герою репортажа, держаться за микрофон всеми силами». Что ж, старая Пушпа Патель, которая, насколько Смита знала, ни дня в жизни не работала и уж точно никогда не брала интервью у диктаторов и лидеров государств, сумела отнять у нее микрофон. Завтра она будет злорадно пересказывать эту историю всем их бывшим соседям — ох уж эта Смита, недоразумение, а не девчонка; да как она осмелилась заявиться к ней, Пушпе, на порог и еще оскорблять ее! Но Пушпа поставила ее на место. Правду говорят: в одну реку дважды не войдешь. Однажды Мумбаи выбросил ее на берег — и только что сделал это снова. Шэннон прожила в Индии всего три года, и то у нее были Мохан и Нандини, которые стояли за нее горой. Смита здесь родилась, но в двадцатимиллионном городе не было ни одного человека, кому она могла бы позвонить. Бежав из Индии, она потеряла все связи со школьными друзьями. В последние годы многие ее бывшие одноклассники нашлись в соцсетях; некоторые и с ней пытались связаться, но она не отвечала на сообщения. Она не вынесла бы их любопытства и расспросов. Родители тоже перестали общаться с родственниками из Мумбаи, которых у них здесь было немало. С таким же успехом она могла очутиться в Найроби или Джакарте — никакой разницы.
Она вышла из ресторана и пошла в отель пешком. Как галдящие птицы на закате, горланили торговцы. Саронги и курты[19]! Кожаные сумочки, духи! Они хотели, чтобы она все это купила. Она же не поддавалась на их уговоры и старалась не смотреть им в глаза.
Когда она дошла до «Тадж-Махала», уже стемнело. Несмотря на усталость, она ненадолго задумалась, не перейти ли на противоположную сторону улицы и прогуляться к морю и пирсу Веллингтона, миновав арку «Ворота Индии» и полюбовавшись морским пейзажем своего детства. Вместо этого она прошла сквозь металлоискатель на входе в «Тадж-Махал» — («Его установили после террористических атак 2008 года», — извиняющимся тоном сообщила Смите девушка с ресепшен, когда та заселялась) и поднялась на лифте в номер.
Глава седьмая
Утром Смита приехала в больницу за пару минут до семи. Медсестра и санитар уже пришли в палату Шэннон с тележкой, чтобы перевезти ее в операционную. Мохан и Нандини с осунувшимися лицами едва взглянули на нее, когда она вошла.
— Смитс! — сказала Шэннон. — Как я рада, что ты пришла.
Ее слова развеяли последние остатки недовольства вынужденной поездкой в Мумбаи.
— Я тоже, — сказала она. — Есть новость: слушания сегодня не будет. Я смогу пробыть с тобой весь день.
Краем глаза она заметила, что Нандини развернулась и уставилась на нее, но уже через секунду продолжила спорить с медсестрой на маратхи; Смита поняла лишь пару слов, в их числе — «кровать» и «перевезти». Наконец медсестра произнесла:
— Ача[20], так и быть. Повезем ее прямо на кровати. Хорошо?
— Хорошо, — с довольной улыбкой ответила Нандини и повернулась к Шэннон. — Тебя повезут в операционную прямо на этой кровати, Шэннон. Перекладывать на тележку не будут.
Шэннон насмешливо покосилась на Смиту. Она словно говорила: видишь, с чем мне приходится иметь дело?
— А нам где ждать? Можно с ней? — спросила Смита Мохана.
— Что? — Он рассеянно посмотрел на нее, словно забыл, кто перед ним. — Да, конечно. — Он повернулся к сестре. — Чало, пойдем.
Шэннон протянула руку Мохану, а санитар тем временем отстегнул кровать на колесиках, крепившуюся к стене.
— Спасибо, друг, — сказала она, — не знаю, что бы я без тебя…
— Не благодари. — Мохан категорично затряс головой. — Скоро увидимся.
— Иншалла, — ответила Шэннон, и Смита улыбнулась, услышав, как спокойно та употребила это слово.
Нандини шла рядом с кроватью, пока Шэннон катили в операционную; Смита и Мохан шли следом. Процессия остановилась у большой металлической двери.
— Дальше можно только пациентам. — Словно готовясь к возражениям, медсестра многозначительно взглянула на Нандини. Но та лишь молча кивнула и сжала руку Шэннон.
— Удачи, — произнесла она.
— Спасибо, Нан. Завтра выезжайте пораньше, хорошо? Заедешь за Смитой, и…
— Шэннон, — хором произнесли Мохан и Нандини, и Шэннон улыбнулась.
— Скоро увидимся, — сказала она. — Вы пока идите перекусите.
Они вернулись в палату Шэннон, по пути рассеянно разговаривая о том о сем. Нандини тут же подошла к
