Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов

себе, я нашел в кладовке банку трехлитровую. Мою ее под краном в огороде, и у меня перед глазами прямо все детство проносится… И вообще, на этой даче много всего из детства. Когда утром спал дольше всех, проснулся, слышишь голоса: все уже встали. Солнце сквозь шторы, травяные, летние эти ароматы. Там куча деталей из нашего раннего детства, конца восьмидесятых: черные выключатели, хлебница с полукруглой захлопывающейся крышкой, ковры с узорами, шкафы из ДСП, будильник с круглой блестящей штучкой, который, естественно, не работает. Это все очень трогательно, но слишком грустно.

– Это все очень интересно, но ты хотел рассказать, что вы ели летом.

– Радиола! На которой написано много-много названий городов!

– Хорошо, радиола. Тогда расскажи про магнитофон, который ты уже упоминал.

– Подожди, сначала про еду закончу, а то забуду. Лето тоже разное: например, помидоры только в августе, а огурцы уже в июне. Но если, говорю, посчитать эти огурцы, очень дорогие они получаются. Ты слышал про навоз?!

– Да, все смеялись, что с какого-то момента разрешили производить навоз.

– Вот. А мы его всегда производили. Точнее, не мы, а соседи, и в этом была главная драма.

– Драма из-за навоза, такого я еще не слышал.

– Ну ты зря смеешься, на самом деле. Вот это у меня травма.

– Это ты сейчас высокомерно иронизируешь над чужими травмами.

– Да… Но нахлынули грустные воспоминания.

– Вот и расскажи.

– Когда умерли родители, мы уже не держали коров. Потому что у нас корм для скота не появлялся на сеновале сам из ниоткуда, как у доброй бабушки из рекламы. И весной мы таскали навоз от соседей.

– Зачем?!

– Для гряд. Из навоза складывают гряду для огурцов, которые иначе у нас в Сибири не вырастут. Я надеюсь, ты не думаешь, что навоз – это просто какашки?

– Я, честно говоря, до этого разговора вообще не задумывался о навозе.

– Навоз – это коровьи какашки пополам с соломой и сеном, которые у них в стайке в качестве подстилки.

– Не очень понял, но ок.

– Про стайки потом еще отдельно расскажу.

– Потом.

– Если сложить навоз плотно в гряду, он «горит» – химическая реакция, из-за которой навоз становится горячим и греет эти огурцы снизу. «Гряда загорела» – значит, пора высаживать огурцы. И в середине июня они уже могут подойти.

– Таак. И в чем же драма и травма?

– В том, что на майских праздниках мы этот навоз таскали от соседей на носилках по переулку. А там грязь по колено, просто так не пройдешь. А ты еще с этими тяжеленными носилками с навозом.

– Вы с сестрой этим занимались?

– Да.

– Сколько вам было тогда?

– Мне тринадцать-четырнадцать, Марине, соответственно, на десять лет больше.

– Ты говоришь «старшая сестра». Значит, есть еще младшая?

– Средняя. Я младший.

– Расскажи о них.

– Все, ты меня запутал, про что рассказывать. Про магнитофон, про навоз, про огурцы…

– Огурцы-то сделал тогда для Сони?

– Да. Только в итоге ее заставил эту банку домывать. Слишком грустные воспоминания проносились перед глазами.

– Вот их и рассказывай. Про что хочешь. Про сестер, например.

– Ни про что не хочу. Про сестер тем более. Воспоминания нахлынули. Пацаны, дайте коньяка еще!

– Давать жена будет.

– У нас в детстве тоже так говорили!

11:06 Двигаться дальше

– Ну что, пойдем? Ты поспал?

– Слушай, мы, по-моему, уже слишком далеко зашли. Давай не пойдем. Сегодня, по крайней мере.

– А что такое «сегодня»?

– Правда, давай еще поспим, а завтра уже…

– А завтра разве не наступило? Мы немного поспали, освежились, и для нас наступило завтра. Но при этом не кончилось вчера. Потому что мы все еще в пути.

– Слушай, тебе так сильно надо?

– А что будем делать сейчас?

– Допей коньяк с кофе, раз так хочешь упороться.

– Я понимаю твой сарказм, но: есть очень простые вопросы, на которые почему-то никогда не отвечают.

– Да, считается, что дети постоянно спрашивают – почему небо голубое. Хотя на самом деле не спрашивают, это стереотип.

– А ты взрослый, который устал отвечать на мои детские вопросы?

– Ну задай свой глупый вопрос.

– Я тебе его уже пять минут задаю: что мы будем делать сейчас?

– Ну…

– «Ну»!

– Поспим еще.

– Поспали уже. Ты сейчас снова уснешь?

– Если не буду слышать звук твоего голоса, то да, усну.

– Хорошо. Ты поспишь еще. Дальше что?

– Тогда поедем.

– На чем?

– Такси опять вызовем.

– Если даже оно приедет, уже будут пробки в Москву.

– На электричке. Но не прямо сейчас.

– Да, на электричке. Но я опять задаю очень простой вопрос. Что мы будем делать прямо сейчас, если не пойдем опять?

– Да что угодно!

– Что?!

– Да как ты надоел, а.

– Вот. О чем я и говорю: ты тоже не знаешь, куда себя деть. Людям надо постоянно себя чем-то занимать и куда-то себя девать. Люди не могут просто сидеть и существовать.

– Я прекрасно знаю, куда себя деть и как существовать. Домой хочу, помыться и поспать нормально.

– Хорошо, поезжай.

– Ну…

– Вот это вечное «ну» мусорное, конечно, очень нас спасает… Ты, кстати, знаешь, что, по исследованиям лингвистов, слова-паразиты – это не показатель бедной речи, а время, которое мы даем себе, чтобы подумать над высказыванием?

– Это к чему вообще?

– Подумал?

– Над чем?

– Если бы я не знал тебя много лет, я бы обиделся и ушел. Решил бы, что ты специально меня троллишь. Подумал, как ты сейчас поедешь домой?

– А ты подумал, куда ты уйдешь, если обидишься?

– В лес. Мы же на самом краю СНТ, и лес за ручьем здесь за кухней – он практически наш. Соня просит скосить там траву и поставить качели. Участка ей как будто мало. Но лес вообще симпатичный, да. И клещей вроде уже…

– Мы же недавно из леса.

– Во-от. Ты уже начинаешь кое-что понимать.

– Что ты со мной как с каким-то этим… Как будто в раннем романе Пелевина.

– Не в романе, а в повести. «Затворник и шестипалый». Там знаешь в чем главная милота…

– Да подожди ты со своей милотой. А ты сам подумал, что мы будем делать дальше? После того, как ты обидишься, уйдешь в лес и вернешься обратно.

– Во-от. Я не обижусь, потому что знаю тебя уже много лет.

– Спасибо.

– И поэтому мы сейчас на дорожку выпьем немного коньяка с кофе, чисто для бодрости. Взбодримся и пойдем на станцию. Потому что скоро будет первая электричка. И на ней мы доедем примерно почти дотуда, где бросили машину. И начнем все сначала. Но уже как-то иначе.