Нити магии - Эмили Бейн Мерфи

Бросаю беспокойный взгляд на свою новую кровать. Неожиданно мне кажется, будто, приняв эту работу, я влезаю в одежду, снятую с умершей.

Я застилаю кровать, взбиваю подушку, разглаживаю верхнюю простыню и стеганое одеяло на пуху. В комнате есть умывальник и ночной горшок в тон, стены расписаны сложным цветочным узором: гроздья сиреневой глицинии сплетаются, точно кружево. Когда Лильян поворачивается ко мне спиной, я тихонько провожу пальцами по росписи. Я никогда прежде не видела в комнатах для прислуги подобной роскоши.

Лильян посасывает конфету и сообщает:

– Униформа в дальнем сундуке.

Я еще раз встряхиваю и разглаживаю набитый соломой матрас, а потом переодеваюсь в черное, как уголь, накрахмаленное форменное платье Вестергардов. Что бы подумал мой отец, если бы увидел меня сейчас? Когда я собираюсь работать на его прежних хозяев и использовать магию.

Его письмо выпадает из кармана моего прежнего платья, и я аккуратно прячу его в сборник сказок Андерсена, в сотый раз жалея о том, что папа не написал ничего мне. Это письмо – последнее, что от него осталось, и оно даже не было адресовано мне. Даже спустя много лет меня ранит, что он обращался только к моей сестре. Почему?

– Ужин! – неожиданно восклицает Лильян. – Надеюсь, ты не из слабых, Марит, – и хотя тон у нее скептический, но возникает впечатление, будто она тайно дает мне совет. – Идешь?

Она открывает дверь, и на нас обрушивается головокружительный аромат, как будто сам воздух стал густым и золотистым. Я расправляю фартук, точно щит против грядущих невзгод, и иду вниз по лестнице вслед за Лильян.

За ужином царит такой шум и беспорядок, какого Несс ни за что не допустила бы в «Мельнице». Люди входят и выходят, переговариваются друг с другом, что-то рассказывают, двери то открываются, то закрываются, когда слуги направляются в главное здание, неся на подносах миски с красной капустой и блюда со свининой, зажаренной до хрустящей корочки. Девушка по имени Сигне взбивает свежие сливки, повариха достает из печи яблочный пирог, который сверху украшен ломтиками яблока, посыпанными корицей и уложенными в спиральный узор, словно лепестки раскрывающейся розы. В желудке у меня урчит. Я думаю об Агнес, которая сидит сейчас одна в нашей каморке в мастерской Торсена. Она вечно шмыгала носом и горбилась над своей тарелкой, как будто я собиралась украсть у нее еду. На полсекунды мне становится почти жаль ее.

– Так, значит, госпожа Вестергард действительно куда-то съездила и привезла домой приемную дочь? – спрашивает Сигне. Слуги толкутся вокруг грубого деревянного стола, на котором расставлены тарелки с едой, и на их лица падает мерцающий свет восковых свечей.

Я неуверенно стою в дверях, а потом вздрагиваю от неожиданного осознания.

Магия практически сияет вокруг них всех. Я никогда прежде не ощущала подобного, но, с другой стороны, никогда не видела, чтобы столько магии собралось в одном месте и использовалось так недавно. Каким-то образом я просто знаю о ее присутствии, как будто у меня возникает какое-то дополнительное ощущение: то ли покалывание на коже, то ли низкий гул или жужжание, исходящее от них всех. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю, как Хелена изучала починенный мною плащ, и понимание последствий этого замораживает меня, точно прикосновение льда. Конечно же, она точно знала, о чем меня просит. Должно быть, все, кто работает здесь, наделены магией: поскольку для того, чтобы заслужить место слуги в подобном доме, надо превосходить всех прочих людей.

А такое превосходство обычно дается магией.

Теперь мне понятно, откуда у нее взялись сливы в ноябре. Я думаю о роскошных цветах, свешивающихся за край вазы в вестибюле. Какая женщина станет наполнять свой дом людьми, которые ради ее блага рискуют умереть от Фирна? Женщина из того же самого семейства, которое требует от людей умирать в их шахтах и игнорирует детей, оставшихся в результате этого сиротами. И все же… я украдкой обвожу взглядом помещение. Никто не выглядит испуганным или несчастным. В кухне царит по-настоящему теплая и веселая обстановка. Ее даже можно назвать семейной.

До того момента, пока все, словно бы разом, не замечают меня. Наступает тишина, и все присутствующие одновременно поворачиваются к двери.

Повариха спрашивает:

– А это еще кто, божечки-ложечки?

– Это Марит Ольсен, – суровым тоном объясняет Нина. – Новая портниха госпожи Вестергард.

Мне хочется скрестить руки на груди, но я заставляю себя держать их вытянутыми по бокам. Парень с длинными грязными волосами со стуком кладет свою ложку на стол и произносит с затаенным рычанием в голосе:

– Мне казалось, на это место наконец-то возьмут Айви!

Повариха роняет на стол стеклянную тарелку, по которой от середины к краю, пробегает извилистая трещина. Женщина бормочет какое-то ругательство и горестно смотрит на девушку примерно моих лет, с длинной белокурой косой и родинкой на правой щеке, похожей на крошку от торта.

– Айви, – вздыхает повариха, – мы старались изо всех сил. Я думала, что на этот раз ты все-таки добьешься своего.

– О, тетушка Дорит, – отвечает девушка по имени Айви, блестя глазами, – это не твоя вина. Мне жаль, что я не могу быть такой, как нужно госпоже Вестергард. Я неплохо шью, но, конечно же, не так, как те, у кого есть к этому дар, – она кладет ладонь на разбитую тарелку, а когда отнимает руку, то стекло снова целое. Как будто она исцелила его. Кровь приливает к моим щекам. Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то использовал магию так беспечно, и не слышала, чтобы кто-то говорил о магии так открыто. Это почему-то заставляет меня чувствовать себя выставленной напоказ. Как будто я вошла в зеркальный коридор и рассматриваю себя под таким углом, под каким никогда прежде не видела.

– Кому-нибудь понадобится и то, что ты умеешь, дорогая, – возражает Айви повариха. – И если у Хелены Вестергард есть хотя бы половина того…

– Дорит! – резко обрывает ее Нина. – Довольно!

Повариха бросает на тарелку груду салата.

– Я помню, как у Айви выпал первый молочный зуб, вот прямо здесь, в кухне, – говорит она, подавляя всхлип. – Я обещала своей сестре Роди, что всегда буду присматривать за девочкой.

Все снова поворачиваются и мрачно смотрят на меня.

«Просто замечательно».

Все места за огромным деревянным столом заняты, и никто не собирается подвинуться, поэтому я застенчиво подхожу к дальнему краю у стены и втискиваюсь в крошечный промежуток, оставшийся в углу. Я думаю о Еве и о том, что, если ты кого-то знал еще ребенком, это опутывает твою душу сетью особых чувств, каким бы ребенок ни вырос и что бы с ним ни стало.

Я отлично это понимаю, но не собираюсь никуда отсюда уходить. Поэтому беру себя