Нити магии - Эмили Бейн Мерфи

Глава седьмая

Я иду следом за Ниной по подземному коридору, который поворачивает направо, во флигель прислуги. Она по-солдатски печатает шаг, и ее низкие каблуки ритмично стучат по полу, порождая эхо.

– Портниха, а? – ворчливо спрашивает она и, к моему удивлению, закатывает глаза, когда я киваю в ответ.

Коридор длиной в двадцать шагов озаряют тусклые огоньки свечей, и здесь довольно холодно, я даже вижу пар, вырывающийся у меня изо рта при дыхании. Нина открывает тяжелую дверь в конце коридора, и на нас обрушивается волна теплого воздуха и громкого смеха. Этот коридор похож на врата в другой мир, совсем не такой, как холодное белое великолепие наверху.

– Не этот! – шипит кто-то.

– Дурак! – добавляет кто-то другой.

Мы входим в большую кухню, и я ускоряю шаг, чтобы поспеть за Ниной; мы огибаем огромную бронзовую дровяную печь, на которой булькают кастрюли и шкворчат сковородки. Трое слуг толпятся вокруг массивного деревянного чурбана, заменяющего стол. Женщина с кудрявыми волосами бросает сухой ячменной шелухой в подростка, который изучает поваренную книгу.

Четвертый из присутствующих едва виден в темном углу: это парень, одетый в черную ливрею, словно дворецкий, но его длинные волосы кажутся немытыми несколько дней. Он начищает туфли, сшитые из угольно-черной кожи.

– Здесь ясно сказано «полба», – заявляет подросток.

– Но у нас ее нет, – женщина – вероятно, повариха – потрясает ячменем у него перед носом.

– Опять картофель? – третья служанка, с виду лет четырнадцати, с косами, уложенными венцом вокруг головы, заглядывает в мешок. – Я слышала, как Лара говорила, что из-за такого количества крахмала ее теперь трудно поднимать, когда она катается на коньках.

– Я бы без труда подняла Лару, – ворчит повариха, бросая ячмень в суп. – И выкинула бы в окно.

Нина откашливается, и все поднимают на нее взгляды.

– Госпожа Вестергард вернулась. И привезла с собой дочь.

Слуги мгновенно собираются вокруг нас, забыв про ячмень. Мое сердце сжимается, когда я слышу эти слова. Ева больше не сирота. Она снова чья-то дочь.

– Что ты сказала? – «дворецкий» встает так поспешно, что с лязгом роняет баночку с ваксой на пол.

– Она искала так долго, что мне казалось, уже никогда не найдет…

– Наконец-то дочь!

– И без предупреждения? – восклицает повариха. Она сразу берется за дело, смахнув полотенцем крошки со стола и повязав у себя на талии передник. – Она будет ждать, что им подадут праздничный обед, а до завтрашней доставки у меня в кладовой почти пусто! – Повариха принимается выискивать в буфете поваренные книги и муку, одновременно отдавая приказы. – Пудинг. Сигне, проверь, остались ли у нас еще смоквы. Брок, беги в оранжерею и выбери то, что пахнет получше. Я как-нибудь справлюсь.

– Я покажу тебе твою комнату, – резко говорит мне Нина; ей, похоже, не терпится увести меня, пока остальные слуги не заметили.

Мы проходим по коридору с гуляющими в нем сквозняками и поднимаемся на три лестничных пролета в восточный флигель, где находятся комнаты слуг. Здесь царит приятное тепло и яркий свет, полным-полно закоулков, чуланов и рабочих помещений. Это напоминает мне о том дне, когда я прибыла в «Мельницу» – все сироты смотрели, как я с саквояжем в руке взбираюсь по лестнице к дверям общей спальни. Я была решительно настроена не плакать, хотя здесь пахло совсем не так, как дома, и никто не собирался заплетать мне косу и читать «Снежную королеву» во время болезни. Следующие три года были самыми одинокими в моей жизни. Пока ко мне не подошла Ева, сердито хмурясь и протягивая мне Вуббинса. Я представила, как она сейчас поднимается по лестнице, параллельной этой, и нас разделяет всего несколько стен. Но как же по-разному должен ощущаться дом, когда ты входишь в него как часть семьи – и когда тебя нанимают на работу и тебе нужно доказать свою полезность! Нина быстро пересказывает мне правила поведения, с каждым лестничным пролетом ее дыхание учащается.

– Ужин ровно в семь, иначе ты вообще не получишь еды. Девушкам нельзя находиться в комнатах парней и наоборот. Каждого отпускают в город раз в месяц. В половине девятого – отбой, после наступления темноты из дома выходить запрещено. Никогда не заставляй госпожу Вестергард ждать, делай свою работу аккуратно и вовремя. А если раньше срока, даже лучше.

Когда мы достигаем третьего этажа, из-за двери доносится взрыв смеха. Нина хмурится.

– Могу только представить, что она там творит, – бурчит она, позванивая ключами. – Печально известная Лильян.

Нина вставляет ключ в замок, резко проворачивает и распахивает дверь.

– Нина! – восклицает Лильян, поспешно пряча что-то под подушку. – Ты могла бы постучаться!

Я вхожу в комнату вслед за Ниной. У «печально известной Лильян» волосы соломенного цвета и синие глаза со слегка скошенными вниз уголками; в этих глазах пляшут искорки. Похоже, она из тех девушек, которые хлопают в ладоши от радости почти по любому поводу. Рядом с ней, на кровати, вероятно, предназначающейся мне, сидит парень.

– Тебе не положено здесь быть! – рявкает Нина, и парень поворачивается к нам. Его набриолиненные волосы зачесаны на макушку, а темные глаза за стеклами очков в проволочной оправе отчего-то кажутся мне забавными. – И есть тоже запрещено! – она выхватывает у них полуразвернутые конфеты. – Крыс хотите развести?

Оба принимают якобы пристыженный вид, но, как только Нина поворачивается к ним спиной, губы Лильян начинают подергиваться. Парень хмуро смотрит на это и бросает в нее конфету, пока Нина обращается ко мне:

– Никаких парней. Никакой еды в комнате, – строго повторяет она. – Просто не делай того, что делает Лильян, и у тебя все будет в порядке.

– Но, Нина, свет моей жизни, – встревает Лильян, – ты нас не представила друг другу!

– Это Марит Ольсен. Марит, это Лильян Даль, младшая горничная и неизменная заноза в моем заду. А это, – добавляет Нина, хватая парня повыше локтя, – ее брат, Якоб Даль. – Вон! – Она тащит его к двери и говорит мне: – Госпожа Вестергард позвонит, если ты ей понадобишься. В главном доме носи униформу, и пусть она будет накрахмалена так, чтобы стояла, даже когда ты не в ней. И ни за что не опаздывай!

Вытолкнув Якоба в коридор, она захлопывает дверь.

– Привет, Марит Ольсен, – говорит Лильян, наклоняясь вперед и упираясь локтями в колени. – Для чего тебя наняли? – она берет еще одну конфету в блестящей красной обертке.

– Я… э-э… портниха, – отвечаю я, опуская котомку на пол у ног. К моему удивлению, лицо Лильян мрачнеет. Она тяжело вздыхает и укладывается на бок.

– Это твоя постель, – говорит она, указывая на незастеленный соломенный матрас, где до этого сидел Якоб. – Софи спала здесь всего две недели.

– Софи? – переспрашиваю я.

– Портниха, которая была до тебя. – Лильян плотно сжимает губы. – Они обычно не задерживаются надолго.

– Почему? – слишком поспешно спрашиваю я, но Лильян только