...И вся жизнь - Павел Гельбак

— Вам и карты в руки, помогите товарищам организовать соревнование. Как ваша фамилия?

— Иван Букин. Не доводилось слышать? Да это и не важно. Погиб Ванька Букин, когда ему морду разукрасило.

— Ранение — не позор.

— Эх, редактор, ранение! Не будь я ранен, так и в плену не оказался бы. Теперь какой я человек? Измученный, издерганный, душа растревожена.

Из цеха мы пошли в кабинет к директору. В полутемном коридоре заводоуправления Чувалов спросил:

— Фактики на поверхности. Критиковать нас не трудно.

— А я и не собираюсь вас критиковать, Александр Сергеевич, напрасно нервничаете. Давайте вместе думать, как лучше соревнование организовать. Чтобы на других заводах поучились.

— Это дело. Поможете — в ножки поклонюсь.

К нам подошел высокий худой мужчина в сером костюме, спросил:

— Товарищ директор?

— Не видите — занят!

— Простите, я хотел бы с вами встретиться.

Чувалов поморщился, как от зубной боли:

— По какому вопросу?

— Допустим, по личному.

Директор ткнул пальцем в конец коридора.

— Там мой заместитель по кадрам. Он личными вопросами занимается.

— Спасибо, понял.

Высокий пригладил волосы, надел кепку и неторопливо пошел в конец коридора, где возле дверей, обитых черной клеенкой, стояли люди.

— Кто этот товарищ? — полюбопытствовал я.

— Кажется, конторский один. Разве всех упомнишь?

Хотя и ничего толком не успел я сделать на заводе, но в редакцию пришел довольный. Теперь хотя бы имею представление об одном предприятии. Если три-четыре раза в месяц заходить на завод, и людей узнаю, и фронтовую бригаду организую. Вот тогда и опыт будем распространять.

Созван первый после войны пленум Западного обкома партии. Членов пленума, избранных областной конференцией, осталось мало. Многие погибли на фронте, в партизанских отрядах, а некоторые еще продолжают воевать. Приглашен партийный актив с мест и из областных учреждений. В фойе кинотеатра сизо от табачного дыма, стоит такой рокот, словно работает ротационная машина. К сожалению, только кажется, что ротация работает. Третий день нет тока. Не выходят газеты. Едва успеваю отвечать на ехидный вопрос:

— Что-то я не нашел в киосках сегодня «Зари Немана». Где ее можно купить?

— Нигде. Газета не вышла.

— Даже к пленуму?

— Даже к пленуму! Без электроэнергии линотипы не работают. Вы слышали что-нибудь о линотипах?

Едва отбившись от одного, отвечаю другому. Подошел первый секретарь обкома, спросил:

— Будете выступать?

— Не знаю.

— Следовало бы.

— Тогда запишите.

Все время думаю о предстоящем выступлении. Но сосредоточиться нет возможности. Как много у меня появилось новых знакомых. Всюду разговор о пленуме. Интерес вызывает бригада, приехавшая из ЦК ВКП(б). Бригада большая, и это разжигает любопытство. Высказываются предположения, что кое-кто из приехавших осядет в Принеманске, мол, многие работники областных учреждений путевочку получат на заводы, в уезды, волости — там с народом туго. Коммунистов почти нет.

Пронзительный звонок. Наспех гасятся папиросы, хлопают сиденья стульев. Зал невелик, а желающих участвовать в работе давным-давно не собиравшегося пленума великое множество.

Гремят аплодисменты, когда на сцену выходят представители ЦК ВКП(б), руководители советских и партийных организаций области.

Удивительно знакомое лицо у высокого человека в сером костюме, который сел рядом с первым секретарем обкома. Я его видел, и совсем недавно. В бок меня толкает Александр Чувалов.

— Посмотри, это тот, что тогда в коридоре ко мне подходил?

Возможно, он, тот же костюм, так же, как тогда, машинально проводит рукой по волосам.

— Конечно он. Вот черт, влип. Ну кто бы мог подумать? — Чувалов вытирает платком вспотевший лоб.

Первый секретарь открывает пленум. Он говорит о больших потерях, которые понесла партийная организация области во время войны, называет фамилии членов обкома, погибших на фронте и в партизанских отрядах, фашистских застенках. В скорбном молчании поднялись люди. Много, очень много ощутимых потерь понесли коммунисты Западной области. Сравнительно маленькая партийная организация оказалась богатой героями. Нам надо обязательно писать о них в газетах. Пусть знают все о героизме коммунистов. Пусть их дети, когда вырастут, с гордостью говорят о своих отцах. Это святой долг журналистов перед памятью погибших…

И еще нельзя забывать: когда товарищи рассказывали мне о погибших, они неизменно заканчивали свое повествование гневными словами о предателях. Одна группа подпольщиков была предана лесником, у которого остановились на ночлег. Другого коммуниста выдал какой-то тип, затесавшийся в подпольную организацию. Может быть, прав Криницкий, когда говорит, что нельзя забывать и о тех, кто в сорок первом стрелял в спину нашим солдатам. Мы еще очень робко разоблачаем на страницах нашей газеты буржуазных националистов. В годы оккупации здесь были предатели всяких национальностей — польские, еврейские, белорусские, литовские, украинские, русские… Они и сегодня где-то бродят среди нас. Не жалеют слов, чтобы предать анафеме своих немецких хозяев, называют себя жертвами фашизма, а потом ночью убивают советских активистов. Надо писать об этом, чтобы народ помог нам распознать и выловить всех предателей.

Вслушиваюсь в доклад первого секретаря обкома, торопливо делаю записи в блокноте. Во многом они совпадают с мыслями, которые только что пронеслись в голове. Секретарь вспоминает о героях, погибших в войну, говорит о предателях интересов народа. Буржуазные националисты угодничали, всячески выслуживались перед фашистскими оккупантами. Еще 19 марта прошлого года они писали в своей газете «Свобода»: «Мы хотим с немцами жить в согласии и сотрудничать. Мы даем им продовольствие, одежду и не спрашиваем, что получим взамен».

Вот повод для страстного публицистического выступления. Кто бы мог его написать? Надо бы обратиться за помощью к опытным литераторам. Но к кому? В области живет несколько писателей, но редакция с ними пока не установила связей.

Докладчик приводит все новые и новые документы из различных националистических изданий. Довольно откровенные признания националистов, холуйские, угоднические заявления, распродажа родного края оптом и в розницу. Как жаль, что я не знаю ни польского, ни литовского, на которых выходили эти газетенки. Опять все упирается в незнание языка. Надо изучить, обязательно изучить язык. Успею ли? Как показал мой личный опыт, корреспондентов в одном месте долго не держали. Год-два. Я не знаю ни азербайджанского, ни грузинского, ни бурятского языков. А я ведь работал в этих краях. Да, тогда корреспондентом, а сейчас редактором. Все равно не верю, что долго удержусь в этой области. Куда-нибудь перебросят. Ох, уж это сидение на чемоданах!

Слово предоставляется представителю ЦК ВКП(б) Андрею Михайловичу Саратовскому. Участники пленума дружно аплодируют, а мой сосед все вздыхает:

— Он, конечно, он. Наверное, думает, что я бюрократ, махровый бюрократ. Сейчас как врежет между глаз! Такой острый факт. Будь здоров! Директор не захотел разговаривать с представителем ЦК. Дальше ехать некуда… Как думаете, зачем он приходил на завод?

— Кто его знает.

Представитель ЦК ВКП(б) длинными пальцами проводит по пшеничным волосам, зачесанным на пробор, выжидающе смотрит в зал, пока смолкнут аплодисменты. Говорит он громко, выразительно. Чувствуется подлинный трибун, а их не много. Случается, что на трибуну поднимается бесстрастный чтец написанного помощниками текста. На этот раз нам повезло. Человек, который поднялся на трибуну, умеет говорить темпераментно, чувствуется, что у него слова льются из сердца, что в нем живут человеческие страсти — и гнев, и печаль, и радость.

Саратовский напоминает не о прошлых злодеяниях буржуазных националистов, а разоблачает их сегодняшние преступления. Они убивают советских активистов, членов их семей, не щадят даже малых детей. В печати об этом еще ни разу не писали. Интересно, будем публиковать материалы пленума или дадим только короткое сообщение?

После выступления Андрея Михайловича Саратовского объявляется перерыв до утра.

Лион Фейхтвангер когда-то заметил: «Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и шестьдесят лет, чтобы научиться держать язык за зубами». Мне еще далеко до шестидесяти, и я, научившись говорить, не научился молчать.

Я поднялся на трибуну. По мере того как чувствовал, что овладеваю вниманием зала, все больше распалялся. Тема моей речи вымучена и выстрадана в бессонные типографские ночи. Начал с того, что впервые за многие годы собрался вместе партийный актив, а вот газеты не вышли. Кто в этом виноват? Одну за другой назвал причины, которые привели к подобному тяжелому положению. Типография должна вне очереди получать электроэнергию, надо строго наказывать «жучков», которые разбазаривают электроэнергию. Я знал, что сидящие в зале ждут, когда я назову фамилию того, кто прежде всего отвечает за эти упущения. На секунду голос предосторожности остановил язык, я помолчал. Но очень тихим был этот голос по сравнению с той еженощной досадой, которую вызывали неполадки в типографии. Я обернулся к президиуму и назвал по имени Кузьму Викентьевича, первого заместителя председателя облисполкома.