Пещеры тысячи будд - Ясуси Иноуэ

Полководец, сидевший у костра, медленно отворотил вспыхнувшее румянцем лицо от огня и процедил сквозь зубы:

– Разве ты не понял, что она умерла? – Он, разумеется, сразу догадался, что Синдэ говорит об уйгурской царевне.

– Не лгите мне! Она жива! Я сам видел!

– Дурень! Мертвые не возвращаются. – Полководец встал и свирепо уставился на Синдэ. – Только попробуй еще раз завести об этом речь – расстанешься с жизнью! – Он выплевывал слова с такой яростью, словно и правда готов был зарубить дерзкого подчиненного.

Но Синдэ и не думал отступать. Пусть Чжу Ванли говорит что угодно – уйгурская царевна жива!

– Я видел ее с Юань-хао… – начал он и отшатнулся – полководец выхватил меч и принялся яростно рассекать им воздух; когда его рука опустилась вниз, острие меча вонзилось в лежавшее в костре бревно и во все стороны фейерверком брызнули искры. – Я видел ее, видел… – в отчаянии прошептал Синдэ и бросился бежать.

Оглянувшись, он понял, что Чжу Ванли гонится за ним с мечом, и припустил во весь дух. Синдэ мчался мимо расступавшихся в изумлении воинов, перепрыгивал через костры, которые уходили в бесконечность, словно приманивая его, завлекая в ловушку вечного мрака. Синдэ не замечал ни ратников, ни табунов лошадей, ни гор провианта – он видел только, что костры кольцом сужаются вокруг него. В ту памятную ночь два года назад, взбираясь на сторожевую вышку, чтобы помочь уйгурской девушке, Синдэ не видел ничего, кроме костров, разбросанных по равнине, так и теперь перед глазами у него мелькали мириады огней.

Наконец море пламени иссякло. Впереди была кромешная тьма без единой вспышки света. Синдэ выбился из сил и упал на траву, почувствовав на лице и ладонях капли холодной ночной росы. Тотчас рядом с ним раздалось тяжелое дыхание. Он поднял голову. На него сверху вниз смотрел безумными глазами Чжу Ванли. Через мгновение полководец тоже повалился на землю, с трудом переводя дух.

В перерывах между судорожными вздохами Чжу Ванли пытался заговорить, но у него ничего не вышло. Синдэ молчал, ловя воздух ртом. Они долго еще сидели, глядя друг на друга и прислушиваясь к своему дыханию, а потом, так и не проронив ни слова, вернулись в лагерь.

На следующий день сотни тысяч солдат, заночевавших у крепостных стен, переместились на огромную плоскую равнину у восточных ворот Ганьчжоу и выстроились в боевом порядке. Из города потянулись войска и тоже начали строиться. На стенах загремели барабаны. Невдалеке от воинов били копытами тысячи ратных коней.

Юань-хао начал смотр войск рано утром. На сей раз трехтысячная конница Чжу Ванли оказалась в авангарде – именно с нее и начал проверку главнокомандующий, но ханьским всадникам все равно пришлось стоять на месте по стойке «смирно», пока он объезжал остальные подразделения.

Синдэ снова подумалось, что сын правителя отличается непревзойденным величием, несмотря на свой малый рост – чуть больше пяти сяку. И хотя он видел Юань-хао с уйгурской царевной, сердце не полыхнуло ревностью, в душе не было горечи; Синдэ казалось, что эти два человека – главнокомандующий перед строем и мужчина, пустившийся вдогонку за ускакавшей наложницей, – не имеют между собой ничего общего.

Когда смотр войск завершился, малиновое солнце уже опускалось за линию горизонта на западе, и кроваво-красные облака озарили бесконечные равнины своим пламенем. Юань-хао поднялся на возвышение, чтобы произнести речь. Взгляд Синдэ лениво скользнул за спину военачальника: на гребне городской стены появилась одинокая фигурка.

Синдэ не мог отвести от нее глаз. Ему было любопытно, кому это понадобилось бродить там в столь поздний час, к тому же он не знал, как еще справиться со скукой.

Юань-хао начал обращение к воинам. То и дело ветер доносил до слуха Синдэ обрывки фраз. А потом случилось вот что: крошечная фигурка, до сих пор неподвижно стоявшая на стене, внезапно бросилась вниз. Она летела, раскинув позади длинный шлейф, и упала у подножия. Кажется, никто ничего не заметил. Голос Юань-хао звучал где-то далеко-далеко.

День спустя, на заре, армия двинулась на запад. До наступления сумерек Синдэ, заметенный песком, покрытый грязью и потом, покачивался на спине лошади. Под вечер войска остановились на привал у высохшего речного русла. Синдэ устал и заснул крепким сном, едва его голова коснулась земли. Пробудился он оттого, что кто-то грубо тряхнул его за плечо. Над ним стоял Чжу Ванли. Увидев, что Синдэ открыл глаза, он наклонился и быстро шепнул:

– На сей раз ошибки быть не может.

– О чем вы? – раздраженно пробормотал Синдэ.

– Она и правда умерла, – сказал полководец и сел рядом.

– Думаете, я вам поверю?! – вскричал Синдэ.

– Я не лгу. Позавчера она бросилась с городской стены. Разбилась. Насмерть.

Перед глазами Синдэ живо предстала крошечная фигурка на крепостной стене, шлейф, развевающийся в полете… Значит, уйгурская девушка и была той черной точкой…

– Вы… уверены? – дрожащим голосом спросил он.

– Ошибки быть не может, – тихо повторил Чжу Ванли. – Поэтому его высочество Юань-хао отложил на день наше выступление. Я узнал об этом от одного высокопоставленного лица. – Полководец склонил голову. Воцарилось молчание. Наконец Чжу Ванли вновь заговорил: – Теперь я расскажу тебе все. Я любил ее. Я все еще ее люблю. Женщины всегда казались мне пустышками, пригодными лишь для одного… А когда в мою жизнь вошла она, я отдал ей свое сердце. Неприятно это признавать, но я ничего не могу поделать. Она забрала мое сердце с собой.

– Почему вы не позаботились о ней, как я просил?! Почему бросили на произвол судьбы?!

– Ее забрали у меня. Это сделал Юань-хао. Негодяй все-таки убил ее! – Чжу Ванли застонал и с ненавистью уставился прямо перед собой, словно там был Юань-хао.

Синдэ так потрясло откровение Чжу Ванли, что у него не было времени прислушиваться к собственным чувствам. Внезапно полководец поднялся и, словно пытаясь освободиться от гнева, издал странный, скорбный крик. Потом он долго стоял, подняв лицо к небу.

Синдэ не знал, как Чжу Ванли обращался с оставленной на его попечение девушкой. И не хотел знать. Нужно было подумать о чем-то более важном. Синдэ вспомнил взгляд уйгурской царевны, когда они встретились два дня назад: в нем были изумление, смущение, радость и грусть. И она пустила лошадь в галоп, потому что не могла иначе выразить свои чувства…

Синдэ нарушил клятву. Он не вернулся, когда истек год. Это была его вина. Девушке не оставалось ничего иного, кроме как смириться со своей участью, и у него нет права винить ее за то, что она стала наложницей Юань-хао. Скорее всего, она бросилась со стены, чтобы доказать ему, Синдэ, силу своей любви… Его охватило сожаление. Это последнее доказательство ее любви невыносимой болью отозвалось в сердце.

Если бы только он остался с ней, если бы сдержал обещание вернуться через год, ее судьба сложилась бы иначе! Возможно, он не сумел бы сделать ее счастливой, но, по крайней мере, она не бросилась бы со стены…

Войско тангутов направлялось к уйгурской столице Сучжоу,[28] находившейся в семидесяти пяти ли от Ганьчжоу – примерно в десяти днях пути. Переночевав на берегу обмелевшей реки, ратники перешли каменистую равнину и оказались в пустыне. Они шагали вперед, и до самого горизонта простирались песчаные дюны, лишенные всякой растительности. Чтобы копыта лошадей не увязали в песке, на них надели деревянные подковы, а ноги верблюдов обмотали шкурами яков.

Через три дня марша по пустыне войско выбралось на травянистую равнину у берега полноводной реки. А за рекой опять простерлась пустыня. Еще через три дня авангард встретили соляные болота. Было невозможно определить, где они заканчиваются, но дорога по окоему одного из них растянулась по меньшей мере на тридцать ли, а земля на подступах была белой, словно схваченной морозом, и густо поросшей тростником.

На смену болотам вновь пришла пустыня, и вот впереди, на юго-западе, открылись заснеженные вершины гор. Теперь на пути воинам то и дело попадались рощи и селения. На пронизывающем ветру покачивались голые абрикосовые деревья.

Через восемь дней после выхода из Ганьчжоу тангуты вступили в Сучжоу. Естественно, они ожидали, что им предстоит битва и долгая осада, но не встретили ни одного солдата вражеской армии. Сучжоу населяли в основном уйгуры, большинство из которых не понимали по-ханьски. Это был последний оплот уйгурского царства, уже лишившегося Ганьчжоу, но все воины почему-то покинули город, и армия Западного Ся заняла его без потерь.

С высокой крепостной стены можно было увидеть заснеженные вершины гор Цилянь на юге, а на север катило желтые волны дюн песчаное море. В городе был большой источник с прозрачной сладкой водой, на его берегах росли вековые ивы. Со времен династии Хань вода этого источника использовалась для приготовления вина, и говорили, что она «полна жемчуга, а по вкусу сравнится с вином».