Сказка про Ливень - Алина Андреевна Верходанова

— А где портрет? — мне очень хотелось разрядить обстановку, но я понимал, что я всего лишь довольно трусливо меняю тему.

— Чей? Ольги? — она усмехнулась. — На него растворитель попал, случайно, почти целая банка.

— А Ливень?

— Ливень? Ливень я еще не нарисовала.

***

Знаешь, мне иногда кажется, что я живу не «здесь и сейчас», а где-то там — далеко, и моя реальная жизнь от меня ускользает по чуть-чуть, потихоньку, медленно крадется к финалу, а я здесь, порхаю, словно бабочка, и мне все равно. И мне так хорошо. Не хочу ничего, никого. Понимаешь, Дим? Никого не хочу в своей жизни. Хочу быть бабочкой.

Он смотрел на нее своими большими грустными глазами и не знал, есть ли в ее словах правда.

Он смотрел на нее, молчал и чувствовал, как с каждым словом Она отдаляется от него. Он все испортил. Он слышал в ее словах прощание. Она еще не знала, что Это — их последняя встреча — ночные посиделки до утра.

Бутылка вина лишь немного отпита, да и то больше раскатано по бокалу.

— Знаешь, ты замечательный.

— Друг?

— Нет, ты просто замечательный.

— Не надо, Оля. Не надо.

Он всегда был ее персональным волшебником и поэтому знал, конечно, намного больше.

Проблема в том, что Она ему нужна, а Он ей — как друг. Просто ей кажется: это преодолимо, и все будет, как прежде, но он-то знает. Он уже слышит неловкое молчание и глупые оправдания, когда Она поймет, что нужна ему. И он не хочет. Он уже видит в ее глазах боль, потому что она не может быть чем-то бОльшим, а что-то меньшее уже не работает. Он узрел будущее, он был там, он окунулся в него и захлебнулся.

Олечка, Оленька, Оля.

Он взял ее за руку и заглянул в ее глаза. Он искал в них ответ, надежду как спасательный круг, но он тонул, тонул в ее омуте. И она была далека, как никогда.

***

— Знаешь, он меня поцеловал — Она водила кончиком пальцев по сухим потрескавшимся губам.

— И? — Вера загадочно улыбнулась и подалась вперед от нетерпения, но зря — продолжения не последовало. — И ты, разомлев, повисла у него на шее или вцепилась в него, как дикая кошка?

— И я смотрела на него, как баран на новые ворота.

— А потом?

— А потом я смотрела, как он уходит.

— И он ушел?

— Ушел.

— Совсем?

Она молчала.

***

В окне дома напротив, как и прежде, свет горел до поздней ночи, граничащей с ранним утром.

И так хотелось прийти туда, постучать в дверь его квартиры, зная, что он откроет, прижаться к его груди, превратившись в маленький, крошечный дрожащий комочек. И самое ужасное, что он ее ждал.

Она смотрела в его окно, и думала: как долго он будет оставлять для нее включенным свет в доме на той стороне улицы? Достаточно ли долго для того, чтобы, разбив в кровь колени, ладони и голову, она вернулась к нему зализывать раны? А если да — настолько ли она жестока? И она боялась, боялась до смерти, что настолько. Да, она настолько жестока.

Она очень хотела, чтобы у него появилась женщина, которая будет каждый вечер выключать свет на кухне и плотнее задергивать шторы в спальне. Она хотела узнать эту женщину, назвать ее по имени и сказать: «Береги его, знаешь, он замечательный. Не будь такой дурой, как я. Не будь дурой».

Он ушел из ее жизни, как настоящий волшебник — в золотистом сиянии лимоновых штор.

В окне дома через дорогу горел свет. Для пущего драматизма стоило бы добавить, что ночь приближалась к зениту, на улице царил мрак и только абажур в ее окне рассеивал тьму вокруг. Но из все этого на самом деле имел место только абажур. Да, это была кухня, и сквозь призрачный тюль в оконном проеме я видел абажур. Так почему же я выбрал именно это окно из десятка неспящих в доме на той стороне улицы? Не знаю.

Я видел женский силуэт, силуэт — ничего более. Она сидела за столом и пила чай, или кофе, или виски с содовой, или без содовой, или кисель, без комочков, конечно.

И иногда мне казалось, что она смотрит в мое окно. Она смотрела подолгу, замирая без движения или даже не дыша, мне казалось, она смотрит прямо в мое окно. Лица не разобрать — не важно, она была моей полуночной соседкой, и мне казалось, что между нами вырастает мост из лунного света, отраженного снегом где-то там, внизу, и стоит только сделать шаг, но мы не двигались с места.

И я погасил свет в своем окне.

***

Знаешь, твой звонок меня очень удивил.

Л. промолчала и лишь плотоядно усмехнулась — что тут скажешь: этот звонок удивил ее саму не меньше, если не больше, второй звонок за год — явный перебор.

Они сидели в одном немного потрепанном и на редкость прокуренном баре — наш любимый, мой и Л.

— Послушай, Ольга.

— М?

— Не перебивай, — выдохнула, помолчала, подвигала предметы на столе, пристально разглядывая собеседницу с головы до уровня стола. — Ты знаешь, что у нас есть один общий знакомый. Безнадежный законченный романтик, немного смахивающий на психа?

— Кажется, я догадываюсь, о ком ты, хотя с психом это, конечно, перебор, — она напряглась, предчувствуя, что разговор, видимо, предстоит еще тот.

— Да неужто? А впрочем, как хочешь, хотя мне виднее, я-то его много лет знаю. Так вот, — Л. снова замолчала. Она подбирала слова, четкие, ясные, недвусмысленные и острые, но не получалось — слова никогда не были ее сильной стороной. — Представляешь, он вбил себе в голову, что ты — девушка его мечты, — она довольно фальшиво рассмеялась — актерское мастерство так же не входило в список ее талантов.

Ольга молчала, разглядывая, как кружится в чашке случайный чайный лист.

— А ты не думала, что, возможно, он прав? — о да! Ее взгляд тог быть не менее убийственным, видимо, это семейное.

— Нет.

— Обоснуй.

— Он кретин.

— Допустим. Но ведь и обо мне ты не слишком высокого мнения. О, боже мой! Не считаешь ли ты, что он меня недостоин? — это был рискованный выпад, но Л. лишь фыркнула.

— Наоборот.

О. поджала губы.

— То, что вы друг другу совершенно не подходите, меня совершенно не волнует. Ты далеко не первая из тех, кто ему