Сказка про Ливень - Алина Андреевна Верходанова

Я смотрел на снег, а он все шел, не кружил и не падал — шел: мягко, неспешно и бесшумно — крадучись. Не то, что дождь с его вечным шорохом, шелестом. Совсем не то, что дождь. Дождь. Ливень.

Я впервые подумал о Ливень как о ком-то живом и, что важнее, реально существующем, подумал с грустью, как о друге, очень близком когда-то, а теперь безнадежно потерянном где-то на просторах Земного Шара.

Мне захотелось увидеть ее — я вглядывался в снег, но видел лишь кристаллы замершей воды, провожал взглядом редких прохожих, закутанных в меха и шарфы, но в их суетной торопливости не было ничего от нее, легкой и абсолютно нездешней.

Ливень.

Я закрыл глаза, но безрезультатно, непроницаемая темнота опущенных век и больше ничего — ни намека на тонкие материи, из которых она, несомненно, соткана от макушки до пят.

Вздохнув, я отвернулся от окна и снова посмотрел на свою пустую комнату. «Пустая» стало для нее ключевым определением. Из-за шторы с лукавой усмешкой выглянуло смутное ощущение отсутствия в моей спальне и жизни чего-то важного. Выглянуло и тут же рассеялось, оставив меня теперь уже точно в полном одиночестве.

Несколько часов спустя, уже лежа в постели, я безуспешно звал сон: веки наливались свинцом от усталости, но в мыслях сохранялась преступная ясность. И чем дольше и пристальней я оглядывался назад, тем все более далекими и абсурдными казались мне события дня: глупое упрямство, глупая ссора, глупое блюдце — далось же оно мне! Но сердце не болело — какая приторная фраза.

Я так и не понял, что же не давало мне уснуть.

Когда прозвонил будильник, я, кажется, не успел даже закрыть глаза.

***

Осторожно, из-за шторы Оля выглядывала в ночь через оконное стекло. В задумчивости она грызла краешек уже давно пустой чашки, то и дело вздрагивая от скрипа зубов по гладкой эмали.

Она смотрела на дом напротив, на одно-единственное окно, в котором все еще (в третьем часу ночи) горел свет, несмотря на то, что хозяину (и Она это знала) вставать ни свет ни заря, да и ей тоже уже не суждено выспаться. И, казалось бы, в чем же проблема? — «… одеяла и подушки ждут ребят…». Но сон не шел к ней.

Лимоновый тюль на окне делал льющийся сквозь него свет немножко солнечным даже в эту безлунную, беззвездную, снежную ночь, и становилось как будто теплее.

Человек в доме напротив подошел к окну, кажется, он держал телефон. Она отпрянула в сторону — спряталась, как в детстве, и сердце колотилось бешено, и, как в детстве, верилось, что никто не увидел, и, конечно, подмывало посмотреть, но теперь-то уж Она знала, что нельзя.

Телефон все звонил и звонил, но Она не брала. Выключить бы свет на кухне, но это глупо, конечно.

И наконец, тишина. Минута, две — ничего, но она все еще не решалась появиться в окне, на всякий случай. Тут телефон дернулся, крякнул что-то невнятное:

«Не будь ребенком, Оля, я тебя видел».

Все это очень напоминало детские игры в прятки. Он снова звонил ей. Звонил ей. Закусив краешек губы, Оля взяла трубку, но не спешила что-либо говорить. Он тоже молчал.

Осторожно она выглянула в окно. Он смотрел на нее из дома напротив и молчал в трубку.

Снег шел между ними ровной стеной, как заговоренный.

Они не видели глаз друг друга, только силуэты в одиноких окнах, но и этого было достаточно. Они молчали в трубки, не от того, что им было нечего сказать друг другу, наоборот — слов было слишком много. Они кружились и падали вокруг, так же как снег, и, также как снег, ничего не значили. Они молчали, не потому что боялись говорить, они боялись запутать все окончательно.

Кто они друг другу?

И что важнее, Кто Они? Неясные силуэты в одиноких окнах — еще не люди.

Дыхание, еле слышное, но, все же, неровное, как хрупкий мостик через дорогу на уровне пятого этажа.

Она бы уже давно бросила трубку, но было что-то в этом молчании, что-то магическое, немножко безумное и совершенно бессмысленное. Что-то очень родное для нее.

Она закрыла глаза и перед ней, как далекие звезды засияли из темноты его глаза. И с каждым мгновением их молчания они становились все ближе.

Она подумала, что, в конце концов, Дима всегда был ее личным волшебником: только он умел так волшебно молчать, и она была благодарна ему за то, что он так и не произнес ни единого слова в ее телефоне. Волшебники не пользуются телефонами. Не должны.

Он бы уже давно сказал ей сотню слов или хотя бы «Привет», но странное чувство комом застряло в горле, и он проклинал себя за это. Он за это себя ненавидел.

Он бы уже давно повесил трубку, но очень боялся, что она больше не возьмет ее, а пока он слышит ее дыхание на той стороне дороги, пусть еле уловимое, но, все же, кажется, немного неровное, ему очень хочется верить, что это к чему-нибудь ведет, а к чему — не так уж и важно.

В такую зимнюю ночь за неделю до декабря так сладко было слышать ее дыхание.

— Может, зайдешь? — сказала она зачем-то. Очень неуверенно, медленно и тут же пожалела. А он молчал, молчал очень долго: секунд двадцать, наверное, и она была благодарна ему за это.

А потом он ответил, очень тихо и нежно, коротким «Конечно» и повесил трубку.

***

Диван был разложен, но не расстелен, а в джинсах и колючем свитере было не слишком удобно спать и, откровенно говоря, довольно жарко. Но он не спал совсем не поэтому.

Она спала рядом, очень неспокойно, часто ворочаясь и с каждым разом все плотнее закутываясь в плед, как в кокон, казалось, ей ужасно холодно и никак не согреться.

Вот она снова повернулась и уткнулась в его плечо. Он улыбнулся и провел рукой по ее волосам, она вздрогнула и опять отвернулась.

А он все ждал утра, терзаемый единственным вопросом: Кто Они друг другу? И, что важнее, Кем они будут друг другу, когда прозвонит будильник?

Ему казалось, что он знает ответ, они оба знают, и именно это не давало ему уснуть:

Никем.

***

Это был очень странный сон:

Кто-то был в ее комнате. В кромешной тьме не было видно ни