Тайный брак - Н. Северин

— Мне даже смешно было смотреть, как она, глупая, торопилась, — рассказывала Елизавета Алексеевна брату. — «Не знает, куда бежит», — думала я, провожая ее.

— Ну, а дальше что случилось? Неужели никто не видел этой кареты, которая въехала к вам на двор вместо другой? Ведь был же лакей? Кто с ним говорил? Кто его видел? — с раздражением прервал сестру Лев Алексеевич.

— Ты забываешь, что буфетчику приказано было наблюдать, чтобы люди не любопытничали.

— Но он-то видел лакея?

— Видел, но не говорил с ним. Когда Людмила выбежала на крыльцо, дождь лил как из ведра, а она, без сомнения, не подумала взглянуть, куда ее сажают и кто. Впрочем, все это произошло удивительно быстро: не успела я вернуться в гостиную, как услышала, что карета отъезжает, и послала сказать тебе, что все обошлось как нельзя лучше.

— Прекрасно обошлось, нечего сказать! — воскликнул ее брат вне себя от ярости. — Но как же ты узнала?

— Не прошло и десяти минут, как приехала другая карета, настоящая, из Таврического дворца.

— Опоздала, анафема!

— Нет, не опоздала: было ровно десять часов, когда она въехала во двор, а та, первая, приехала раньше; но ведь мы не могли знать…

— Черт знает что такое! Ты что же, думаешь, кто-нибудь увез Людмилу?

— Никто ее не увозил, за нею прислали из дома, вот и все. Маменька, наверное, забыла, что я просила не присылать за Людмилой. Ничего другого быть не может, — прибавила Панова, немного озадаченная тревогой брата.

— Хорошо, если так… во всяком случае, надо послать узнать.

— Мне кажется, тебе не мешает самому повидаться с князем и объяснить ему, как произошло досадное недоразумение. Не съездить ли тебе к нему сейчас?

— С ума сошла, матушка! Чтобы на меня обрушился первый гнев? Ловка, голубушка! Сама набедокурила…

— Чем же я-то виновата?

— А хотя бы тем, что, ничего не разобравши, отпустила сестру в первой попавшейся карете! — ответил Дымов. И вдруг, что-то сообразив, стремительно спросил: — Постой! Ты говоришь, что буфетчик не узнал лакея?

— Не узнал, — повторила Панова с испугом.

— Стало быть, это не наша карета, — воскликнул ее брат. — Ваши люди всех наших людей знают, — прибавил он, дергая за сонетку, висевшую над диваном, и приказал явившемуся на зов лакею: — Сейчас послать узнать, приехала ли домой Людмила Алексеевна. На моих дрожках съездить, живо!

— Неужели Лабинин? — робко произнесла Панова, когда лакей выбежал исполнять приказание.

— Минут через двадцать узнаем, — угрюмо ответил ей брат. — А муж твой где?

— Там, у князя. Хотел вернуться, когда Людмилу привезут.

Она не договорила и стала прислушиваться к шуму, поднявшемуся в зале.

— Андрей Романович! — сказал Дымов, подбегая к двери, чтобы скорее узнать причину суеты, и выходя в гостиную.

Сестра последовала за ним, а навстречу им уже бежал маленькими шажками коротенький человечек, со смешным, невзрачным лицом, в великолепном придворном одеянии и огромном напудренном парике.

— Скандал и конфуз! Скандал и конфуз! Полное фиаско! Непоправимый дезастр!.. [3] Что вы наделали! Что вы надедали! В какое положение вы меня поставили! Я готов был сквозь землю провалиться! Понимаете ли вы? Ведь я теперь глаз не могу князю показать, он мне этого никогда не простит, никогда! Я его знаю! — пищал он тонким, крикливым голоском, приправляя свою речь энергичной жестикуляцией.

— Мы не виноваты, это — маменька: она прислала за Людмилой карету раньше, чем приехала та, что была послана из Таврического, — пыталась оправдаться Елизавета Алексеевна.

— Роковая мезавантюра! [4] — поднимая руки к небу, воскликнул ее супруг. — Сами боги против нас!

— Князь очень недоволен неудачей? — сдержанно спросил его Лев Алексеевич. — Что он сказал?

Панов опешил от хладнокровного тона, которым был предложен ему вопрос, и, прежде чем ответить на него, откинулся назад, выставив вперед ногу, обутую в розовый шелковый чулок и в открытый башмак.

— Он не разгневался, хуже того — он расхохотался, назвал меня дураком и поехал, невзирая на поздний час, в Эрмитаж, — наконец произнес он, выпячивая нижнюю губу.

Затем, вынув из камзола золотую табакерку, он раскрыл ее и засунул в нос щепотку табака, после чего прибавил, глядя в упор на брата жены:

— Вы понимаете, братец, как это прискорбно?

— Ничего не понимаю! Что это значит? — воскликнула Елизавета Алексеевна.

— Это значит, что надо как можно скорее повидать Плавутина и заставить его сделать предложение Людмиле, пока в городе еще ничего не известно, — сказал ее брат.

— Если только ее привезли домой, — подхватила Панова.

— Да, черти и дьяволы, если только не поздно! — крикнул Дымов, ударив по столу с такой силой, что стоявший на нем сервиз задребезжал.

— Что это значит? — спросил Панов, обращаясь к жене.

Но в дверях появился лакей с докладом, что посланный в дом старых господ вернулся, и Лев Алексеевич, приказав знаком сестре молчать, так порывисто надвинулся на слугу, что заставил его отступить.

— Барышня дома, — поспешил сообщить ему последний.

Лицо молодого человека прояснилось.

— Хорошо, ступай! Да скажи там моему Илюшке, чтобы от крыльца не отъезжал.

— Что все это значит? — повторил между тем свой вопрос Панов.

— Это значит, что я сейчас увижу Плавутина и посоветую ему завтра же приехать к отцу, чтобы просить руки сестры, — ответил Лев Алексеевич, успокаивая взглядом сестру, и, ни с кем не прощаясь, поспешно уехал.

X

В тот вечер во дворце замечали, что императрица чем-то взволнована и беспрестанно подзывает к себе то одного, то другого из своих приближенных, чтобы о чем-то шепотом спросить.

Вечер в Эрмитаже шел своим заведенным порядком: поэты декламировали новые стихотворения, сочинители читали отрывки из произведений, которые писали большею частью по заказу августейшей покровительницы, приезжие из-за границы иностранцы рассказывали про ужасы французской революции, пожилые дамы сплетничали, молодые кокетничали с увивающимися вокруг них кавалерами, волочащимися за ними на французский лад, но все это не мешало завсегдатаям особого мира, называемого придворным, заниматься злобою дня, а именно вопросом: явится ли сюда сегодня тот, которого, в отличие от всех остальных князей, называли просто «князь», не прибавляя к этому титулу ни имени с отчеством, ни фамилии. Его уже несколько дней не видели во дворце, и это подавало повод к бесконечным предположениям и подозрениям.

С приездом почти каждого нового лица по ярко освещенным залам, наполненным блестящей публикой, распространялись новые слухи о том, что младшая дочь Дымова уже находится в объятиях своего высокопоставленного обожателя; об этом говорили как о совершившемся событии, и если еще спорили о чем-нибудь, то разве лишь о том, что из этого произойдет. Одни уверяли, что Людмилу ожидает судьба всех мимолетных увлечений, и называли молодых людей, готовящихся воспользоваться удобным случаем сделать через нее карьеру, другие держались мнения, что на этот раз увлечение князя — не простая амуретка [5], а много серьезнее, и слова «тайный брак» все чаще — и чаще вращались среди сплетен и пересудов. Кто первый пустил в ход эти слова — никто не сумел бы сказать, но все были убеждены, что непременно следует ожидать развязки интересной авантюры.

По-видимому, это убеждение разделяла и императрица: ее волнение усиливалось по мере того, как вечер близился к концу. Ей были известны все подробности нового романа ее друга, она знала и о встречах князя Потемкина с Людмилой во время утренних прогулок последней с братом, а также об отвращении, выказываемом молодой девушкой к князю. В тот день за первым утренним туалетом ей рассказали много интересных подробностей о приготовлениях во дворце светлейшего к приему давно ожидаемой гостьи, которая должна была приехать на ужин, а затем… О том, что должно было произойти потом, толковали разно: кто слышал, что для нового предмета князя производятся деятельные приготовления в одном из его пригородных домов, другие знали «из вернейших источников», что князь приказал держать наготове один из своих лучших дорожных дормезов и сам пересматривал мелкие принадлежности экипажа: подушки, несессеры, погребцы, чтобы удостоверится, что путешественница будет пользоваться всеми удобствами во время долгого пути. Называли и людей, которым он поручил сопровождать ее, и прочее, и прочее.

Очевидно, государыня припоминала все эти россказни, выслушивая с приветливой улыбкой произведения любимых своих пиитов и расспрашивая о заграничных новостях приезжих гостей, но те, которым до тонкости были известны все оттенки ее физиономии, не могли не подметить, что ее улыбка была натянута, а взгляд рассеян. От посвященных в дворцовые тайны не ускользнуло также и внимание государыни к тем, которые, так или иначе, близко стояли к семье сенатора Дымова. Она подозвала одного из поклонников Людмилы и шутливо спросила, как идут его сердечные дела, а на его уклончивый ответ заметила, что вкус его она одобряет и желает ему счастья. Милостиво расспрашивала она мужа старшей сестры Людмилы про здоровье его жены и выразила надежду в скором времени увидеться с обеими сестрами на балу во дворце. Андрей Романович, слегка озадаченный непредвиденным отличием, кланялся и благодарил, не замечая двусмысленных улыбок, которыми присутствующие обменивались за его спиной.