Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман

Достигнув города, Фабиан думал, что все сплошь, кого он встретит на улицах, ведущих к «Крылатому коню», будут смеяться. Но нет. Все проходили мимо спокойно и чинно. Столь же чинно прогуливались на площади перед «Крылатым конем» собравшиеся там и беседовавшие друг с другом студенты. Фабиан был уверен, что, значит, этот малыш здесь не появлялся, но вдруг, заглянув в ворота гостиницы, он увидел, как ведут на конюшню очень приметную лошадь малыша. Он бросился к первому попавшемуся знакомому и спросил, не приезжал ли сюда некий странный, удивительный карапуз... Спрошенный ничего об этом не знал, как и все прочие, которым Фабиан теперь рассказал о своем происшествии с недомерком, выдававшим себя за студента. Все очень смеялись, уверяя, однако, что такое существо, как он описал, здесь не показывалось. Но не далее как десять минут назад в гостинице «Крылатый конь» остановились два видных всадника, приехавших на прекрасных лошадях.

— Не была ли под одним из них лошадь, которую только что отвели на конюшню? — спросил Фабиан.

— Именно так, — ответил кто-то, — именно так. Тот, под кем была эта лошадь, невысокого роста, но изящно сложен, у него приятные черты лица и невиданной красоты кудри. К тому же он показал себя превосходным наездником, спрыгнув с лошади не менее грациозно и ловко, чем первый конюший нашего князя.

— И не потерял при этом, — воскликнул Фабиан, — и не потерял при этом своих сапог, и не покатился вам под ноги?

— Боже упаси, — ответили все в один голос, — боже упаси! Что за вздор, братец! Такой прекрасный ездок, как этот изящный незнакомец!

Фабиан не знал, что ему и сказать. В это время на улице показался Валтазар. Бросившись к нему, Фабиан потащил его к толпе и рассказал, что недомерок, повстречавшийся им за городскими воротами и свалившийся с лошади, только что при был сюда и все считают его изящно сложенным красавцем и превосходным наездником.

— Вот видишь, — строго и спокойно отвечал Валтазар, — вот видишь, дружище Фабиан, не все, как ты, бессердечно издеваются над несчастными, обиженными природой людьми...

— Ах, господи, — перебил его Фабиан, — да ведь речь идет не об издевательстве и бессердечии, а только о том, можно ли назвать трехфутового крохотульку, весьма смахивающего на редьку, изящно сложенным красавцем.

Что касается роста и внешности маленького студента, то Валтазару пришлсь подтвердить сказанное Фабианом. Остальные уверяли, что маленький всадник красив и изящен, а Фабиан и Валтазар стояли на том, что никогда не видели более безобразного карлика. Этим дело и кончилось, и все в удивлении разошлись.

Наступил вечер, оба друга направились вместе домой. И тут Валтазар, сам того не желая, выпалил, что он встретил профессора Моша Терпина, который пригласил его на следующий вечер к себе.

— Ну и счастливец, — воскликнул Фабиан, — ну и счастливец же ты!.. Там ты увидишь свою милашку, прелестную мамзель Кандиду, ты будешь слушать ее, говорить с ней!

Снова глубоко оскорбленный, Валтазар отстранился от Фабиана и хотел было уйти от него. Но тут же одумался, остановился и, подавляя свою досаду, сказал:

— Возможно, ты прав, дружище, что считаешь меня вздорным влюбленным болваном, я, вероятно, и правда таков. Но этот вздор — глубокая, мучительная рана, которая сломила мой дух, и если до нее неосторожно дотронуться, то еще пущая боль может толкнуть меня на всякие глупости. Поэтому, брат, если ты действительно любишь меня, то не произноси при мне больше имени Кандиды!

— Ты снова, — отвечал Фабиан, — ты снова, дорогой друг Валтазар, видишь все в ужасно трагическом свете, да ничего иного нельзя от тебя и ждать в таком состоянии. Но чтобы между нами не было никаких ссор, обещаю, что имя Кандиды не слетит с моих губ до тех пор, пока ты сам не дашь мне повода к этому. Позволь мне только еще сказать сегодня, что я вижу наперед всякие неприятности, которые навлечет на тебя твоя влюбленность. Кандида — милая, славная девушка, но по твоему меланхолическому, мечтательному нраву она тебе совсем не пара. Когда ты познакомишься с ней поближе, ее непринужденность и веселость покажутся тебе отсутствием поэзии, которой тебе всегда во всем не хватает. Ты предашься всяким несбыточным мечтам, и все кончится враз ужасной, как тебе покажется, болью и довольно-таки глубоким отчаянием... Кстати, я, как и ты, приглашен на завтра к нашему профессору, который будет забавлять нас прекрасными опытами!.. Спокойной же ночи, великий мечтатель! Спи, если ты сможешь спать перед таким днем, как завтрашний!

С этими словами Фабиан покинул своего друга, погруженного в глубокую задумчивость... Фабиан, пожалуй, не без основания предвидел всякие патетические незадачи, которые могли приключиться с Кандидой и Валтазаром: характеры обоих, кажется, и впрямь давали для этого достаточно поводов.

Кандиду каждый признал бы писаной красавицей, у нее были сияющие глаза, проникавшие своими лучами в самое сердце, и пухловатые алые губы. Я уж забыл, следовало ли назвать ее прекрасные волосы, которые она так затейливо укладывала в чудесные косы, скорее светло-русыми или скорее каштановыми, хорошо помню лишь то странное их свойство, что они тем больше темнели, чем дольше вы глядели на них. Стройная, высокого роста, легкая в движениях, эта девушка, особенно в жизнерадостной обстановке, была сама прелесть, сама миловидность, и при такой очаровательной ее внешности не хотелось и замечать, что ручки и ножки могли бы, пожалуй, быть у нее поменьше и поизящнее. К тому же Кандида уже прочла «Вильгельма Мейстера» Гете, стихотворения Шиллера и «Волшебное кольцо» Фуке[8] и успела забыть почти все, что там сказано; вполне сносно играла на фортепьянах, а порой даже и подпевала; танцевала новейшие франсезы и гавоты и мелким четким почерком переписывала перед стиркой белье. Если уж непременно нужно найти у этой милой девушки какие-то недостатки, то, пожалуй, она говорила слишком низким голосом, слишком туго шнуровалась, слишком долго радовалась новой шляпке и поедала за чаем слишком много пирожных. Конечно, неистовым поэтам не понравилось бы в Кандиде и многое другое, но чего только они не требуют! Первым делом они хотят, чтобы от каждого их слова барышня приходила в самозабвенный восторг, глубоко вздыхала, закатывала глаза, иной раз немножко лишалась чувств, а часом даже и зрения[9] — это уж высшая степень самой женственной женственности. Кроме того, вышеупомянутая барышня поет стихи поэта на