Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Я не Савитри… Но я готова попробовать, — просто сказала Лата.

Докажи этому страдальцу, что есть только одна истинная причина для радости — сознание того, что ты жив. Это чистая радость, чистая сила потока без примеси человеческих устремлений, разделений на успех и неуспех, бессмысленных страданий и майи недостижимых целей. Мы должны напомнить его сущности, что единственным и полным поводом для счастья и восторга остается способность просто жить, чувствовать тонкие силы, вечный поток бытия. Он учился у вас, значит знает все и сам. Знает, но не хочет чувствовать. С такими уговоры бессильны. Придется при-прибегнуть к потаенным силам, хранящимся в земле еще с тех времен, когда не было под небом братства Высокой сабхи. Древнюю мощь земли несет в себе Сома— нектар жизни я смертаг. Его готовят из сока горных трав и ядовитых грибов. Соединенный в надлежащее время с силой луны и колдовским женским огнем, Сома может вернуть к жизни даже того, кто взглянул в глаза бога Ямы. Мы сделаем то, что веками творили колдуны горных племен, не ведающие о силе брахмы, но причастные древней мудрости земли.

Почувствовав холодок моего недоверия, брахман еще раз склонился над моим изголовьем.

— Мудрость состоит в том, чтобы плыть, сооб разуясь с течением мира, не изматывая себя бес смысленным единоборством. Откажись от привя занностей и дай умереть своей памяти. Нельзя воз родиться к новой жизни, цепляясь за то, что про шло. Стань пустым и прозрачным. Пусть огонь но вой жизни вольется в твое сердце. Подчинись Лате, поверь в мудрость древнего обряда, и одна един ственная ночь подарит тебе смерть и возрождение.

Так сказал мне мудрый брахман и, клянусь, даже от этих слов мне стало легче.

Когда сумерки опустились на землю, ко мне пришла Лата. Глаза ее светились каким-то напряженным, потусторонним светом, словно большая часть ее существа была где-то за гранью видимого мира. Она принесла мне шерстяной плащ, и я понял, что мне предстоит прогулка по холодному горному воздуху. Мы вышли из дома. Над ледниками стоял неверный мерцающий свет, звенели сухие травинки под ногами, словно передавая друг другу тревожные знаки. Несмотря на окружающую красоту и свежесть, идти мне было тяжело, приходилось преодолевать упругое сопротивление прозрачного воздуха. Сердце билось, как птица в силках, а колени предательски подгибались и дрожали, не подчиняясь воле. Лата медленно ввела меня в небольшую рощу и, пройдя несколько шагов, наклонилась к корням какого-то неизвестного мне тонкоствольного дерева с нежной белой корой и черными отметинами. Выпрямившись в полный рост, она показала мне сорванный гриб и шепнула:

— Вот твое спасение. Я сегодня весь день вы давливала из таких грибов сок, чтобы по древним рецептам приготовить напиток забвения. Этот гриб растет только, здесь в горах, поэтому и хо дят внизу легенды о каком-то снадобье, подарен ном людям божествами гор.

Она подняла руку, в которой держала кожаную флягу. Ее лицо было озарено лунным сиянием. И на секунду в сердце закрался страх, не отберет ли нектар забвения вместе со страданиями и страстями то единственное чувство, которое я хранил так ревностно.

Пей, не бойся. Я потому сама приготовила Сому и принесла ее тебе, чтобы у тебя не было сомнений. Ведь ты веришь мне? — спросила Лата, тревожно заглядывая мне в глаза. Вместо ответа я взял из ее тонких пальцев кожаную флягу и, запрокинув голову, сделал большой глоток. Клянусь, если бы она предложила мне выпить яд, я бы не колебался. В тот миг я уже наполовину принадлежал потустороннему миру, весь был наполнен волей невидимых сил. Впрочем, напиток, который я выпил, по вкусу мало отличался от яда.

Отрава, смешанная с желчью, — скривившись, сказал я, отдавая Лате флягу с остатками напитка.

Она звонко рассмеялась и повлекла меня дальше сквозь черную листву по невидимой, но знакомой ей тропинке. Мы шли до тех пор, пока во мраке неожиданно не вспыхнули три алых глаза, три костра, пылающих на круглой поляне. Где-то я уже видел это… Три костра и огненная сила брахмы, сжигающая город и лес. Лата исчезла, а из черных теней леса вышел брахман и велел мне скинуть одежду и сесть на землю меж трех шипящих столбов пламени. Я сел, чувствуя жаркое дыхание огней на коже, словно три пса принялись вылизывать меня шершавыми огненными языками. А по ту сторону пламени вдруг загрохотали мерно и гулко большие барабаны. На грани света и тьмы закружились вокруг костров страшные маски ракшасов — клыкастые и рогатые твари в ожерельях из черепов. И хоть я сознавал, что это просто деревянные маски, выкрашенные в синий и красный цвета, но грохот, истошные крики и хоровод чудовищ заставил мое сердце сжаться в тревоге. Все ярче пылал огонь в трех кострах, отсекая от меня эти порождения мрака и зла, выжигая черные тени, скопившиеся в моем сердце. Огонь давно покинутого домашнего очага, отгоняющий страхи костер у лесной хижины, жертвенный огонь горного ашрама — все эти огни вновь возгорелись во мне, наполненные мощью костров, мерцанием ледников, ароматом смол и горечью Сомы. И вдруг страшные маски исчезли. Неслышно ступая босыми ногами, словно паря над травой, ко мне приближалась вереница нагих девушек в венках и гирляндах из редких горных цветов. Вместо грохота барабанов над поляной заструились чарующие звуки свирелей. Каждая девушка держала на вытянутых руках перед грудью глиняную чашу. Словно подчиняясь неслышной команде, они одновременно поднесли чаши ко рту и, выпив их содержимое, отбросили назад в траву. В центре их круга я увидел Лату. Вместе со всеми она поднимала руки над головой, сложив их ладонями — извечным жестом поклонения. Глаза танцующих были устремлены к плывущему в небе диску луны. Продолжая ритмично двигаться с простертыми к небу руками девушки запели:

Пей, Индра, этот выжатый сок, Лучший бессмертный пьянящий напиток! К тебе, к основанию трона, Плывут наши души потоками Сомы. Сюда обрати свой взор, Пошли нам в сердца свою силу.

Неслышно и плавно скользили девушки вокруг огней, все убыстряя ритм движений. Высоким чистым голосом пела свирель. Белый свет обтекал круглые плечи. В чуть раскосых черных глазах дробилось отражение луны. Алые отблески костров скользили вверх по стройным ногам, по трепетным холмикам грудей, по высоким скулам. Словно пух под ветром, кружился этот пламенный хоровод. А в центре извивалась в забытьи танца прекрасная апсара, вновь превратившаяся в богиню. Спираль ее тела, казалось, сияла светом, вырываясь из тьмы, восходя из замкнутого круга обреченности земной жизни. Минуя слова и мысли, от этой жуткой колдовской пляски ко мне шел поток первозданной дикой силы, словно непроявлен-ная мощь природы оживала в этих женщинах, чтобы по их воле творить и преображать меня. И вот я уже перестал различать лица и тела, слились воедино все звуки этой ночи: и песнь девушек, и звуки свирели, и шум леса. Я потерял ощущение собственного тела. Пустой чашей меж трех костров качалось мое сознание, а вокруг него плели таинственные знаки сияющие искры — трепетные источники силы. И чаша постепенно заполнялась невесомым небесным огнем, вызванным из древних корней земли колдовством Сомы и Латы.

Когда я пришел в себя, то увидел, что костры почти догорели. Груды углей еще щедро отдавали жар в окружающий мрак. Ледники мерцали над моей головой, как изумруды на шкуре черной пантеры. Могучая сила, возносящая эти каменные твердыни под небеса, наполнила все каналы моего тела. Зазвучали тонкие струны, вновь связавшие меня с прошлым и будущим этого мира. Препятствий не было. Прошлое потеряло смысл. Я был счастлив, нет, это не то слово. Я был оживотворен. Это было новое рождение. Сидя с закрытыми глазами на теплой земле, я теперь совершенно спокойно предавался созерцанию потока кармы, который нес меня, угрожая то ли подмять под себя, то ли вознести на свой ревущий, рвущийся к небесам гребень. Это и была возвращающаяся жизнь, жизнь, сужденная каждому человеку. Надо было принимать ее и радоваться ей, тем более, что там, на пенной вершине надвигающегося вала, неподвижная и трепетная, словно блик света на волне, светила сквозь майю фигура Латы. Костры потухли, девушки исчезли. Я был один в ночи. Время текло плавно и незаметно.

Потом я услышал шорох уже где-то на грани своего видения и телесными глазами заметил ереди деревьев на краю поляны оранжевый трепетный огонек. Раздвинулись ветви, и Лата вдруг выступила из плотного, непроницаемого, как гранит, мрака. Казалось, ночь собрала где-то в дальних углах нерастаявшие крупицы света — отблеск потухающих ледников, звездную взвесь, оранжевое мерцание очагов дальней деревни — и соткала прозрачные контуры тела на краю поляны. Во мне шевельнулся страх — сможет ли Лата оторваться от породившего ее лесного мрака, или он втянет ее обратно. Лата сделала шаг. Тьма упала с ее плеч, как порванный плащ. Она шла ко мне, держа в вытянутых руках глиняную плошку, наполненную оранжевым пламенем. Язычок огня был точь-в-точь отражением своей хозяйки — статной, устремленной вверх, полной сияния и трепета. Казавшаяся игрой лунных бликов, Лата, подойдя ко мне, становилась все более явной и осязаемой, словно наполнялась силой и страстью моего воображения. Прошлое — рваное невесомое воспоминание, отзвуки и отблески, преследовавшие меня долгие месяцы, наконец догнали породивший их образ, воплотились в живом, горячем и таком близком теле Латы. Только она одна во всем мире и была теперь реальной, облаченной в свет и форму, а ночной лес, дальние огни хижин у храма и бутоны звезд распылились невнятным узором, превратившись в размытый фон, полустертый узор на плоской, свернувшейся вокруг нас, вселенной.