Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

-— Так значит, это не сказки горцев — апсара, говорящая с богами? — внезапно понял я. — Как тяжела твоя ноша.

Лата не ответила. Очи ее сердца теперь были обращены в неведомые мне потайные глубины. Это было так обидно и осязаемо, как будто она вырвала свою ладонь из моих горячих пальцев. Некоторое время мы сидели молча, потом заговорили о вещах незначащих, скользящих по поверхности нашей жизни. Фразы не находили продолжения и не складывались в узор. Глазами я следил за режущим полетом ласточек. Полет был полон замысловатых пируэтов, он не давался взгляду, рвал плавную линию, растворяя в воздухе свое начало и завершение.

«Зримое воплощение нашего разговора», — подумал я. Это было неудобно, непривычно, занозисто. В замешательстве и стеснении чувств мы побродили немного по округлой ладони холма, поддерживающей храм и террасы скудных полей. Я не знал, как вести себя с Латой. Раньше все было просто и ясно: богиня позволяла послушнику принести на свой алтарь цветы поклонения, в ответ одаривая его своей заботой. Изменила ли что-нибудь наша близость в незабываемом безумии Сомы? Это был ритуал, где вместо молитвы пламя брахмы изливалось в любви. Точно так же в песнях чаранов небесные апсары снисходили в ответ на страстные мольбы к царям и отшельникам. Они дарили им ночь любви, оставаясь незапятнанными и не задетыми кармой.

Зачем ты здесь, почему не в спокойной Два-раке? — спросил я Лагу.

Кто знает, где сейчас безопасней, — просто ответила она, — мы не принадлежим себе, связанные общей кармой Братства. Путь к освобождению — отрешенность от чувств, сущность освобождения — безвозвратное растворение в природе, слияние с божественной волей. Чтобы спасти тебя, я разрушила гармонию, которую сама же и создавала. Мой долг перед Пандавами заставляет меня теперь обратить все силы на то, чтобы снова восстановить золотой луч связи с волей небожителей. Пойми, это моя карма. Уйти или уклониться невозможно. Может быть, я — единственная струна, еще соединяющая мир Высоких полей с миром людей.

Что мне оставалось делать? Только смириться. Новыми глазами смотрел я в тот день на Лагу и не мог не удивляться, как мало похожа она на тот образ, вернее, глиняный слепок, который стоял у алтаря моего сердца долгие месяцы нашей разлуки. Статуя сошла с постамента. Прямая и светлая, облаченная упругой плотью, с загадочной улыбкой на свежих губах, длинной шеей и покатыми плечами предстала предо мной моя Лата. Нет, она не была похожа на статую. Она была вся — невидимое, неуловимое движение. Даже сейчас, когда мы медленно гуляли по зеленой траве, текущей в прохладном ветре, в ее сердце копилась, ходила волнами тонкая сила будущего порыва. Я со смиренным восторгом рассматривал каждую черточку лица любимой, радуясь новообретенной ясности своего зрения, открывая все новые доказательства неповторимой прелести МОЕЙ АПСАРЫ.

Мы много гуляли в тот первый день. Именно гуляли, а не преодолевали пространство, торопясь к какой-либо цели. Мы гуляли, наслаждаясь ветром и солнцем, собирали цветы и дарили их друг другу. И хоть обладание Датой теперь казалось мне только сном, подаренным Сомой, на сердце было плавно, легко и трепетно, словно на вершине холма в солнечный день. У подножия горы прямо за деревней мы набрели на развалины. Здесь Лата прижалась к моему плечу и сказала:

— Вот место, где я проходила свой первый ашрам. — ее губы улыбались, а глаза, приблизившиеся к моим, были полны влаги и переливов оттенков, как сапфиры. — Я не подозревала о том, что могу стать дваждырожденной, пока не случилась самая страшная трагедия в моей жизни — умерла моя мать. Отца я не знала. Наверное, он был дваж-дырожденным, а может быть, и просто диким охотником. Думаю, что Высокая сабха не подозревала о моем существовании до тех пор, пока я не прошла через второе рождение. Правда, тогда мне казалось, что я тоже умираю. Мать была единственным близким мне человеком. Когда она заболела, я чувствовала ее мучения. Ночами, когда боли становились нестерпимыми, я сидела у ее постели, держала ее за руку и ощущала, как уходят ее силы. Болезнь поразила ее внезапно, и она не могла противостоять ей, а я не умела управлять пробуждающимися во мне силами. Момент ее смерти я ощутила, словно лопнула струна, соединяющая наши сердца. Боль пронзила меня от пальцев ног до корней волос. Я почувствовала страшное одиночество в этом мире. Рука матери в моих ладонях вдруг стала мягкой как воск, лишилась внутренней формы. Через эту руку, как сквозь дыру в плотине, утекала и моя жизнь. Осознав это, я чуть не завыла от тоскливого ужаса и отбросила мертвую руку. Мне было тогда четырнадцать лет. Как я страдала, поняв что второй попытки вернуть мать уже не будет!

Через несколько дней ко мне пришел риш. Он забрал меня в эту долину, проведя кратчайшей дорогой через заповедные горы. Тогда я не запомнила ни этой дороги, ни его лица. Я жила в сплошном кошмаре, потеряв связь с внешним миром. Лишь здесь я вырвалась из смирительных пут собственной воли, и моя душа закричала от боли уже в полный голос. Это был крик только что прозревшего сердца. Мне снились крысы и черные водовороты. Я корчилась от муки воспоминания и не видела солнца. В меня вселился ракшас. Я слышала скрежет его зубов и стоны умирающей матери. А потом сквозь бесконечный кошмар звуков стала пробиваться скорбная нежная мелодия. Она тосковала и плакала вместе со мной. Она вела меня из черной бездны одиночества в светлый храм сострадания и памяти. Сколько терпения понадобилось нашим братьям в ашраме, прежде чем очи моего сердца постигли общий узор. В светлом потоке добра и любви растворилась боль невозвратной утраты. Пришел покой, прояснилось сознание. Вот здесь я вышла из темной кельи на свет. Брахма с Высоких полей живительной амритой лилась в мои обожженные слезами глаза. Я бродила под высокими кедрами, пьянея от аромата смолы, с удивлением ощущая, как сухая хвоя мягко ложится под мои босые ноги. Только здесь я слышала дивную небесную музыку гандхарвов, только здесь солнечные видения, как стаи журавлей, входили в мой сон, звали, молили, околдовывали. И сейчас мне кажется, я вновь слышу этот зов. Но я уже не девочка в первом ашраме. Мне надо понять, постичь если не разумом, то сердцем, кто эти боги, чьи голоса тревожат мою душу.

— Что стало с ашрамом? — тихо спросил я. Между изогнутых, как лук, бровей Латы пролегла прямая стрела морщинки. — Когда мне исполнилось восемнадцать, я уже была апсарой и вошла во второй ашрам. Высокая сабха отправила меня в царство ядавов ко двору Кришны. А еще через год я была послана на юг, чтобы собрать для патриархов сведения о тех ашрамах, где еще теплился свет брахмы. В пути я получила весть, что мой ашрам был атакован каким-то горным племенем. Выжил один брахман, который и лечил тебя вчера. Счастье, что дикари непривыкшие доделывать начатую работу до конца, не сравняли с землей и храм…

Почему боги гор не спасли ваш ашрам? — спросил я. Лата передернула плечами. Мы продолжали подниматься молча вверх по косогору, и я, отбросив тягостные предчувствия, любовался длинной и гибкой походкой Латы, впервые подумав, что она просто создана для горной дороги. Не сгибая стана, она быстро и легко переступала с валуна на валун, лишь слегка колеблясь, как пламя свечи.

Ты встречала небожителей? — спросил я и почувствовал, как напряглись покатые плечи Латы.

Скажи мне, или я буду вынужден попытаться пробиться в твои мысли, — настаивал я, потому что смутное ощущение тревоги за Лату погасило на мгновение в моих глазах даже солнечные краски дня. Апсара предстала перед моим внутренним взором подобием серебряной струны — последней связующей нити меж небесами Хранителей мира и злым кипящим водоворотом земли людей. Сам недавно сбросивший бремя ответственности, я остро ощутил страдания, которые переживала Лата, принимающая в сердце веления неба.

Никто не мог заменить меня здесь, ибо я связана с этим храмом кармической тайной посвящения. Думаю, что уже тогда, впервые вступив в этот храм, я сделала выбор, обрекая себя на сегодняшнее служение. Так или иначе, теперь уже ничего нельзя изменить, не совершая предательства и не изменяя стезе долга Пандавам.

Но почему только ты и только здесь? — воскликнул я.

Над землей потухают небеса брахмы, — сказала Лата, — и с равнин уже нельзя проникнуть в мир богов. Вспомни себя в Хастинапуре. Легко ли было твоему духу подняться над черной пылью, поднятой горожанами? Здесь, на высотах в заповедных долинах, теплится настоящая жизнь. Вязкая пыль Калиюги еще не поднялась на эти вершины. Здесь удается сохранить ясный покой мысли и стремление духа. Все выше по склонам поднимается зло, и скоро только горные вершины будут выситься над миром, залитым невидимым мраком.

Значит, все обречены?

Наверное, только души, познавшие истину, меру добра и зла, будут возвышаться над этой черной водой. А нам придется окунуться с головой, ибо на нас карма уходящей эпохи. Мы связаны долгом с прошлым. Разве я могу бросить людей, возложивших на меня свои последние надежды?