Ожерелье королевы - Александр Дюма

– Да?

– А в бреду бедный молодой человек, – продолжал доктор Луи, склонившись к королеве, – говорит о столь деликатных вещах, которых не должны слышать ни господа гвардцейцы, ни король, ни кто-либо другой.

– Доктор!

– Если вы не хотите, чтобы я рассказывал, не надо задавать мне вопросов.

– Нет, нет, дорогой доктор, продолжайте.

И королева взяла врача за руку.

– Что же, этот юноша – атеист и в бреду богохульствует? – спросила она.

– Вовсе нет. Напротив, он глубоко верующий человек.

– Так, может быть, он чрезмерно экзальтирован?

– Экзальтирован – это именно то слово.

На лице королевы появилось бесстрастное выражение, которое всегда предшествует действиям монархов, привыкших к почтительности окружающих и исполненных самоуважения, каковое необходимо великим мира сего, дабы властвовать над другими и не выдавать своих чувств.

– Господин де Шарни, – объявила королева, – был рекомендован мне. Он – племянник господина де Сюфрена, нашего героя. Он оказал мне некоторые услуги, и у меня отношение к нему как к родственнику, как к другу. Скажите мне всю правду, я желаю и должна знать ее.

– Увы, – ответил доктор Луи, – я не могу вам сказать всю правду, и ежели ваше величество так жаждет знать ее, то мне известно лишь одно средство: вашему величеству самой нужно услышать его. И если окажется, что молодой человек говорит нечто непозволительное, у королевы не будет оснований гневаться ни на того, кто нескромно позволил себе проникнуть в тайну, ни на того, кто опрометчиво решил ее похоронить.

– Я дорожу вашей дружбой и верю, что господин де Шарни в бреду говорит странные вещи, – молвила королева.

– Он говорит вещи, которые вашему величеству просто необходимо срочно услышать самой, дабы сделать выводы, – подтвердил добрейший доктор.

И он ласково взял встревоженную королеву за руку.

– Но нужно принять предосторожности, – сказала королева. – Здесь я не могу сделать ни шага, чтобы за мной не увязался какой-нибудь добровольный шпион.

– Сегодня вечером рядом с вами буду только я. Нам нужно будет пройти в мой коридор, у которого двери с каждого конца.

Я запру ту, в которую мы войдем, и никто не сможет проскользнуть за нами.

– Полагаюсь на вас, дорогой доктор, – сказала королева и, опершись на руку врача, вся дрожа от любопытства, выскользнула из своих покоев.

Доктор Луи исполнил обещание. Ни один капитан гвардии не опекал так заботливо короля, отправляющегося в сражение или на осмотр военного лагеря, ни один придворный вельможа – королеву, выезжающую на поиски приключений.

Доктор запер первую дверь и, подойдя ко второй, приложил к ней ухо.

– И что же, больной здесь? – осведомилась королева.

– Нет, ваше величество, он во второй комнате. Если бы он лежал в первой, вы услышали бы его, едва войдя в коридор. Послушайте у двери.

Действительно, из-за двери доносилось жалобное бормотание.

– Доктор, он стонет, ему больно.

– Нет, ваше величество, он вовсе не стонет. Он без умолку говорит. Погодите, я сейчас открою дверь.

– Но я не хочу заходить к нему, – воспротивилась королева.

– А я и не предлагаю вам зайти к нему, – заметил доктор. – Я прошу вас войти в первую комнату, и там, не боясь, что вас увидят, вы без всяких опасений сможете послушать, что он будет говорить.

– Все эти тайны, все эти приготовления, право, пугают меня, – пробормотала королева.

– То ли еще будет, когда вы послушаете его! – ответил доктор.

И он прошел к де Шарни. Шарни лежал, одетый в форменные панталоны, на которых заботливый доктор расстегнул пряжки; его стройные сильные ноги были обтянуты шелковыми чулками, украшенными спиральным перламутрово-опаловым узором; руки, скрытые мятым батистом рукавов, неподвижно вытянулись вдоль тела, словно у мертвеца; он все время пытался поднять с подушки тяжелую, словно налитую свинцом голову.

Его горячий лоб был покрыт бисерными каплями пота, влажные волосы прилипли к вискам.

В нем, поверженном, распростертом, бессильном, теплилась одна-единственная мысль, одно-единственное чувство, один-единственный отблеск; тело его было живо лишь огоньком, что все время вспыхивает, поддерживая сам себя, в его мозгу, точь-в-точь как фитиль в алебастровом ночнике.

Мы отнюдь не напрасно выбрали такое сравнение, потому что этот огонек, единственное проявление жизни, освещал фантастическим, мягким светом отдельные подробности, которые одна только память способна преобразить в бесконечные поэмы.

В этот миг Шарни рассказывал сам себе, как он ехал в фиакре из Парижа в Версаль с дамой-немкой.

– Немка! Немка! – повторял он.

– Да, да, немка, мы уже знаем, – сказал доктор. – По пути из Парижа в Версаль.

– Королева Франции! – вдруг воскликнул Шарни.

– Вот так вот! – бросил доктор Луи, выглянув в комнату, где была Мария Антуанетта. – Что вы на это скажете, ваше величество?

– Как это ужасно, – бормотал Шарни, – безумно любить ангела, женщину, быть готовым отдать за нее жизнь, а приблизившись к ней, увидеть королеву в бархате и золоте, увидеть лишь ткань и металл, а не душу.

– Ого! – с принужденным смешком бросил доктор. Шарни не обращал внимания на его реплики.

– Я сумел бы любить, – говорил он, – замужнюю женщину. Я любил бы ее такой неистовой любовью, что она забыла бы обо всем. Я сказал бы ей: «На этой земле нам остается несколько блаженных дней. И стоит ли этих немногих дней то, что ждет нас, если мы отринем любовь? Приди, возлюбленная моя! Пока ты будешь любить меня, а я тебя, мы будем жить жизнью, какая даруется лишь избранным. А потом придет смерть, то есть та жизнь, какой мы живем сейчас. Так не будем же отказываться от благодеяний любви».

– Весьма здравое рассуждение для бреда, – пробормотал доктор, – хотя мораль не из самых строгих.

– Но у нее дети! – вдруг с яростью выкрикнул де Шарни. – Она никогда не оставит двух своих детей.

– Да, это препятствие, hic nodus[122] – заметил Луи с возвышенной смесью насмешливости и жалости, промокая пот со лба раненого.

– Детей можно увезти под полой дорожного плаща, – продолжал молодой человек, безразличный ко всему, что вне его. – Ах, Шарни, уж если ты уносишь мать, и она для твоих рук легче птичьего перышка, и ты ощущаешь лишь трепет любви, а не тяжесть, неужто ты не сможешь унести и детей Марии?.. О-о! – вдруг неистово вскрикнул он. – Но ведь королевские дети – это такой тяжелый груз, что полмира ощутит их пропажу. Доктор Луи оставил раненого и подошел к королеве. Она неподвижно стояла, и ее колотила дрожь; доктор взял ее за руку – рука тоже тряслась.

– Вы правы, – молвила королева. – Это гораздо больше, чем бред. Если кто-нибудь это услышит, молодому человеку грозит большая опасность.