От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - Борис Кагарлицкий

Отличие Европы от Азии состояло не в более высоком уровне развития торгового капитала, а в том, что на Западе буржуазные отношения в сельском хозяйстве активно развивались начиная с XVI века (во многих странах — с конца XIV столетия). Накопление торгового капитала сопровождалось развитием сельского хозяйства, все более ориентированного на рынок. Разумеется, масштабы проникновения капиталистических отношений в европейскую деревню того времени остаются темой острых дискуссий между историками. По словам Роберта Бреннера (Robert Brenner), к концу XVI века в Англии «сельское общество уже вовсю двигалось к капитализму»[854]. Напротив, Перри Андерсон напоминает, что личная свобода крестьян, ставшая нормой на Западе с конца XIV века, «не означает исчезновения феодальных отношений в деревне»[855]. Феодальная эксплуатация крестьянства земельными собственниками возможна и без крепостного права. Однако даже если согласиться с этим замечанием, невозможно отрицать стремительного процесса аграрной трансформации, происходившего на Западе. Принципиальное отличие этого процесса от того, что мы наблюдаем в России и Польше или в Азии состояло в том, что на Западе сельский производитель сам по себе в возрастающей степени становился участником рынка, тогда как крупные землевладельцы заинтересованы были лишь в получении денежной ренты. Соответственно общинные структуры сельской самоорганизации быстро уходили в прошлое и почти полностью исчезли даже в отсталых районах Шотландии или Германии к концу XVIII века. Напротив, в Восточной Европе, как и в Азии, поставщиком сельскохозяйственной продукции на рынок выступает преимущественно (хотя и не исключительно) помещик либо государство, а общинные структуры деревни устойчиво воспроизводятся на основе ее хозяйственной самодостаточности.

Азиатская деревня продолжала жить и работать в соответствии с жесткими правилами традиционной экономики. Там, где торговые государства на Востоке, как и на Западе, жили за счет грабежа или игнорирования деревни, развитие довольно быстро заходило в тупик. Напротив, преобразования, происходившие в европейской деревне, отражались на всем обществе, в котором капитал отнюдь не был изолированным и до известной степени чужеродным элементом по отношению к традиционной жизни сельских общин. Правительства, опиравшиеся на ресурсы аграрного общества, все больше попадали под влияние буржуазных интересов, не теряя связи с глубинными сельскохозяйственными районами собственной страны. Европейское государство, объединявшее эти разрозненные интересы и пытавшееся своей властью интегрировать общество в единое целое, оказывалось в такой ситуации гораздо более действенным инструментом для распространения буржуазного порядка, чем восточные правительства, равнодушно возвышавшиеся над пестрым и неоднородным обществом, состоящим из живущих порой изолированно друг от друга каст, общин и социальных групп.

Преимущество европейцев состояло в наличии передовой организации насилия — государственных структурах и государственной политике, ориентированной на защиту интересов капитала, а на «тактическом» уровне — в существовании монопольных компаний, которые могли концентрировать ресурсы и развиваться в тесном взаимодействии с государством. Иными словами, сила Запада была прежде всего в способности строить рыночную экономику не-рыночными и даже анти-рыночными методами.

Другим важным преимуществом европейских компаний было то, что опирались они не на локальные, а на глобальные коммерческие сети, перераспределяя ресурсы между различными регионами мира, организуя разделение труда и гарантируя взаимозависимость потребления, иными словами, их преимущество было в способности развивать капитализм именно как миросистему, а не просто как определенный тип производственных и общественных отношений на локальном уровне.

Военная сила и коммерция были тесно связаны между собой, причем наиболее последовательным воплощением данного единства был флот. Как отмечают историки, западные компании «без колебаний использовали военно-морскую силу всякий раз, когда это сулило какие-либо преимущества»[856].

Если и существует некая специфика Запада, обеспечившая ему господствующее положение на протяжении двух с половиной столетий, то искать ее корни надо не в христианских ценностях, и тем более не в протестантской этике или демократических традициях, опирающихся на средневековые городские вольности. Превосходство Запада было обеспечено не его культурой, а соединением логики развития капитала с интересами государства, достигнутым в начале Нового времени. Именно государство является тем инструментом, с помощью которого буржуазный способ производства превращается в капиталистическую систему. Именно способность западной буржуазии стать сознательным и политически организованным классом, поставив государственные институты на службу своему глобальному проекту, гарантировала ее лидирующую роль в начавшемся преобразовании мира.

НАСТУПЛЕНИЕ ЗАПАДА: ПУШКИ КАК АРГУМЕНТ?

До прихода европейцев китайская имперская гегемония в Юго-Восточной Азии была неоспорима, а могущество Великих Моголов казалось несокрушимым. Нередко причину успеха Запада объясняют, ссылаясь на европейские пушки. Успех португальцев, голландцев и англичан был основан на абсолютном превосходстве западного оружия над местным[857]. Но военное превосходство должно в долгосрочной перспективе опираться на превосходство государственной и социальной структуры (иначе завоеватели сами оказываются покоренными, как монголы в Китае, либо они, как варвары на территории бывшей Римской империи, постепенно разрушают завоеванную страну, а заодно собственную социальную организацию).

К середине XVIII века Европа, в отличие от Индии или Китая, была капиталистическим обществом. Речь идет не только о торговом капитале, который получил немалое развитие и на Востоке, но прежде всего о капиталистическом производстве и соответствующей организации экономики. Вопреки представлениям либеральных идеологов, рынок отнюдь не существует в виде некой неизменной внеисторической системы, он видоизменяется и эволюционирует вместе с эволюцией общества. Отличие капиталистического рынка от традиционного состоит в том, что на нем решающую роль играет не конкуренция товаров, а конкуренция капиталов. И в этом плане западный капитал был несравненно более развитым, нежели восточный.

Однако буржуазные производственные отношения Запада, в свою очередь, соединялись с выработанной чередой переворотов и революций политической организацией, системой организованного насилия, направленной на укрепление и развитие именно буржуазной экономической системы. Усиление европейского влияния в Индии, таким образом, отражает не только развитие западной военной техники, но и западного государства, все более эффективно отстаивающего интересы капитала.

До начала XVIII века военное превосходство европейцев, явственно продемонстрированное уже португальскими адмиралами в 1500-х годах, не привело западные державы к политическому господству в Азии. Но их превосходство продолжало нарастать. В 1603 году эту неприятную реальность обнаружили и китайцы, когда испанские конкистадоры вытеснили их с Филиппин. Благодаря огнестрельному оружию, хорошо организованной кавалерии и достижениям в области фортификации Америка была захвачена испанцами и португальцами, а Сибирь — русскими за несколько десятилетий без особого труда. Империи Инков и Ацтеков рухнули как карточные домики. Европейские методы ведения войны потрясли коренных жителей Америки и Африки, поскольку армии «белых людей» стремились не к захвату рабов, а к истреблению противника. Оккупация территории зачастую сопровождалась «зачисткой» в форме истребления всех, кто оказывал сопротивление, или вообще всех, кто там находился[858]. Жесткое ведение боевых действий сочеталось с колонизацией захваченной территории, что было полной неожиданностью для коренных народов как в Америке, так и в Сибири. Военное превосходство быстро дополнялось демографическим.

Когда португальский флот появился на рейде Малакки, местный султан и его окружение просто бежали, будучи уверенными, что европейцы, ограбив город, уплывут. Вместо этого португальцы построили мощный форт на месте взорванной ими мечети. Эта крепость выдержала десять осад, несмотря на применение туземными армиями артиллерии и различных технических новшеств, заимствованных у европейцев. Точно так же безуспешно завершились и атаки против голландской Батавии.

Единственной азиатской страной, быстро и эффективно перенимавшей европейский военный опыт, была Япония. Под влиянием португальцев мушкет был внедрен здесь в массовое производство к середине XVI века, а тактика пехоты, разработанная Одой Нобунагой (Oda Nobunaga), напоминала реформы Морица Нассауского, только разработана была на 50 лет раньше. Политика централизации, проводившаяся в Японии после объединения страны, развивалась по той же логике, что и на Западе. Правительство разоружало население, ликвидировало частные армии, срывало до основания великолепные замки.