К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

В Николаевском продолжали строиться, на Сахалине обследовали уголь и искали гавани для судов, в горах и по течениям рек объезжали селения и, заявляя всюду о приходе русских, оставляли письменные объявления о принадлежно­сти объезжаемых мест России, выбирали из местных жите­лей старшин и оставляли им полномочия гнать иностранные суда, закладывали фактории и, забрасывая туда жалкие остатки компанейских товаров, вели обменную торговлю и всячески пополняли свои скудные запасы продовольствия, наконец, тщательно обследовали Де-Кастри и выбрали места для постов здесь и в Кизи.

В Де-Кастри и Кизи действовал Бошняк, который оставил объявления на русском и французском языках о принадлеж­ности этих мест России и назначил старосту Ничкуна для показа объявлений иностранным судам. В конце зимы обе­щал здесь поселиться и сам.

Давно уже выли над заброшенным поселком вьюги, за­сыпали его снегом. Появился грозный спутник недоедания – скорбут. Бродил как в воду опущенный доктор Орлов, за­ставляя людей побольше двигаться, и занимал их всякой не особенно нужной легкой работой.

Волны торопливо слизывали белевший на припае сне­жок – припай темнел, но, крепко уцепившись за берег, уже не ломался и не отрывался.

Снег подступал к окнам и поднимался все выше и выше. Света в комнатах становилось все меньше, и в конце концов уединенный командирский домик замело до трубы. Окна зияли черными дырами длинных снежных траншей, выходить приходилось через слуховое окно. Изобретательный доктор устроил оттуда спуск-горку. С горки скатывались на лыжах, на них же и взбирались обратно. Так ходили в гости.

Геннадий Иванович в начале ноября уехал «горою» в Николаевск и долго не возвращался Екатерина Ивановна оставалась одна. Тунгус-почтальон привез на собаках из Аяна почту, а его все нет!

Трудно передать, что пережила одинокая, так недавно покинувшая общество женщина, заживо погребенная в этой снежной могиле, куда не долетал ни один звук, а если доле­тал, то это само по себе наводило страх...

Геннадий Иванович приехал только в начале декабря. И сразу стало легко на душе и спокойно: он здесь, ничто не страшно. Одно печалило – малютка: она отказывалась от рыбной пищи. Катюшенька таяла на глазах, таяла, а так далеко еще до весны!

На неубедительные петербургские и иркутские приказы перестали обращать внимание. Меньшиков сообщил Муравь­еву, что он докладывал царю об успехах экспедиции, но тот продолжает требовать от экспедиции ограничить свои сноше­ния только близко лежащими около устья Амура гиляцкими поселениями, не утвердил занятия селения Кизи и не разрешил дальнейшего обследования берегов Татарского пролива к югу.

Это известие было неприятно, причины такого отношения были ясны – все дело в Нессельроде. Однако дальше поражало поведение уже самого Муравьева, который обещал поспешить лично в Петербург, где собирается отстаивать мнение, что наша граница должна идти по левому берегу Амура и что главным нашим портом на востоке должен являть­ся Петропавловск, для которого, собственно, и полезно обла­дание Амуром!

Ясно было, что Муравьев продолжает упрямиться, отстаи­вая Петропавловск, и не верит в возможность владеть на востоке незамерзающим портом. Значит, намеченные дейст­вия экспедиции надо либо совсем отменить, либо решительно пойти против подсказанных канцлером Нессельроде царских повелений и, что еще тяжелее, против самого Муравьева.

И опять к Новому году, несмотря ни на что, в неуютном, заброшенном Петровском гостеприимно горели огни. Гото­вилась к встрече вся большая семья Невельских.

Было непринужденно весело: скатывались на лыжах и на санях на этот раз с крыши, ездили в облаках снежной пыли на собаках, обкладывали в лесу медведя. Медвежатине радовались не менее, чем гиляки, и она честно служила во всех видах, включая н весьма невкусные колбасы. Получая, одна­ко, хорошие порции свежего мяса, повеселели больные Орлова.

Невельской раскрыл перед своими друзьями затрудни­тельность положения и высказал свое личное мнение: с вес­ны энергично продолжать дело, как шло до сих пор. Призна­ли, что нельзя стать подлецами, изменниками и предать интересы родины из-за того, что Россию опутали разные Нес­сельроде. Пусть дрогнул Муравьев, но они не дрогнут.

– В Петербурге никогда не поймут, – говорил Невель­ской, – что здесь нет и не может быть каких-либо земель или владений гиляков, мангунов, нейдальцев и других наро­дов в территориальном и государственном смысле. Эти наро­ды не имеют ни малейшего представления о территориаль­ном разграничении, но хуже всего, что они могут стать английскими или американскими подданными, а это назрело.

И в 1853 году, как и в прошедшем, тысячеверстные про­странства продолжали покрываться сеткой замысловатых, составленных Невельским маршрутов. Не помешала и зима. Ночевали в снегу при тридцатиградусном морозе, отсиживались в лесах, в сугробах, коченели на ветру, не имея возмож­ности согреться. Забредали в места, где не ступала нога даже самого отчаянного и алчного европейца-авантюриота. И, что важнее всего, где бы ни обитали люди, они слышали о рус­ских только хорошее, дивились появлению их и встречали по-родственному гостеприимно. Это особенно радовало Невель­ского – очевидно, тут не придется ни воевать, ни покорять, ни даже быть строгими... Справедливость и уважение к чу­жим обычаям и ненавязывание своих – вот что надо. Таковы были основные внушения Невельского сотрудникам, которые в конце концов прониклись ими не меньше, чем и сам Ген­надий Иванович.

Еще стояли морозы даже на юге, еще не вскрылись реки и не очистился от льдов залив Де-Кастри, как там взвился российский военный флаг. Бошняк сообщал, что событие это произошло 4 марта и что тотчас же с помощью туземцев приступили к постройке флигеля для будущего гарнизона. Приказчик Березин основался со своей факторией и присту­пил к торговле в Кизи, по соседству.

И опять Екатерина Ивановна безропотно коротала длин­ные темные ночи и мутные серые сумерки одна, с больной, капризной, голодной малюткой. Геннадий Иванович в Николаевском ремонтировал флотилию, чтобы весной еще раз сделать попытку исследовать амурский лиман и его фарва­теры. Рядом с ним доктор занимался больными. В Петров­ском подготовлялся к навигации бот. Бошняк в Де-Кастри строил лодку. Орлов с нартами удачно фуражировал в окре­стностях. Разградский, утопая в сугробах, стремился доста­вить продовольствие Березину и Бошняку в Кизи, с тем что­бы тотчас же вернуться, еще по снегу, в Николаевское и при­нять участие в исследовании лимана.

В заливе Де-Кастри только ломало лед, а уже в море, на горизонте, появился большой корабль. Не успел залив очи­ститься ото льда, как появилась первая ласточка – китобой из Бремена. Он нисколько не удивился, что Де-Кастри занят русскими, и сообщил пренеприятное известие, что летом аме­риканцы, как он слышал на Сандвичевых островах, собира­ются целой эскадрой в Татарский пролив занимать для сто­яния китобоев какую-то бухту.