Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

В комнате повисла гробовая тишина. Антошка поднял голову и удивленно посмотрел на мать. Она испуганно съежилась:

– Ну что вы… Это какая-то ошибка…

– Это не ошибка, – спокойно возразил Скачков. – Это как раз и есть – факт!

– Я вам не верю! – заорал Максим, сбросив со стола тарелку. – Кто вы такой? Кто может подтвердить правоту ваших слов и ваши полномочия?

– Я могу подтвердить. – Робаровская с достоинством подняла голову.

– А жетон? – Танкована трясло. – Где тот самый верительный жетон? Вы его потеряли?

– Он в надежном месте, – улыбнулся Роман и подмигнул Антошке.

Тот заговорщицки моргнул в ответ.

Глузкер тяжело опустился на стул и бросил перед собой бумаги:

– Теперь заново готовить все документы…

– Пусть это будет самой большой проблемой в вашей жизни, – мрачно отреагировал Семен Романович и повернулся к Робаровской: – Я правильно понял, что наш Максимка больше не миллиардер?

– Увы, – развела руками та.

– Да какое там – увы! – воскликнула Ульяна Юрьевна. – Это значит, у нас никто не отбирает нашего ребенка! – Она просияла. – Максюша остается с нами, в родном гнездышке!

– Верно, – согласился Семен Романович. – А деньги… Были бы руки да голова на плечах – заработаем!

– Много вы заработали, – прошипел Максим и закрыл глаза: – Идиоты…

– Знаете, что я думаю? – промычал Блатов, шаря рукой в пустом блюде из-под маслин. – Я думаю, что жизнь все-таки не дерьмо…

На следующее утро, когда Маргарита спустилась в гостиную, там царило необычное оживление. За столом уже собрались супруги Танкованы, Робаровская, Блатов и даже Антошка. Максим, одетый в праздничный костюм и шелковую сорочку с шейным платком, произносил тост. Голос его заплетался, и чувствовалось, что он с утра пораньше успел хлебнуть лишнего:

– Друзья! В этот праздничный день… Когда жизнь повернулась ко мне лицом… И заставила понять и признать все ошибки и непростительные промахи… Когда вдруг так явственно заболело сердце и из него, наконец, с моими слезами выскочил злой, ледяной осколок Снежной Королевы… Я вдруг понял! – Он грохнул по столу кулаком. – Как омерзительно подло я живу! Ко мне пришло прозрение: я негодяй! У меня ведь все есть: тепло, очаг, любовь близких и самых дорогих людей! У меня растет замечательный сын – мой милый Антошка! – Максим махнул мальчугану зажатым в руке бокалом. – У меня, кроме мозгов, есть, оказывается, горячее сердце! Слепец! – Он схватился за голову. – Что я искал? Зачем гонялся за фантомами? Чего ради оставил самое святое – любовь преданной женщины и тепло Отчизны? Говорят: потерявши голову, по волосам не плачут. А я – плачу навзрыд! И я благодарен судьбе за то, что она, проведя меня через жуткие испытания и жестокие муки, открыла мне глаза, заставила снова стать вашим милым и добрым, любящим Максюшей!

Антошка поднял голову и, увидев мать, воскликнул:

– Вот она!

Танкован поспешно поставил бокал на стол, схватил из вазы букет цветов и нетвердой походкой направился к лестнице.

– Что здесь происходит? – удивилась Маргарита, обводя глазами окружающих. – А где Антиох?

Максим грохнулся перед ней на колени и зарыдал:

– Марго! Прости меня, подонка! Прости меня, моя милая, ненаглядная и самая лучшая на свете женщина! Я буду стоять на коленях, пока не вымолю твоего прощения или хотя бы ласкового взгляда!

– А где Антиох? – повторила Маргарита, обращаясь к Робаровской.

Та пожала плечами:

– Он сделал все, что должен был сделать. В этом городе его больше никто и ничто не держит.

– Это неправда! – воскликнула девушка. – Он не может так думать!

Робаровская опустила глаза.

– Он уехал, Рита… Рано утром отправился на вокзал вместе с Глузкером.

– Марго! – заорал Максим. – То, что я сейчас скажу, – не пустые слова. Они выстраданы, обагрены кровью, обожжены огнем! Стань моей женой, Рита! Выходи за меня – и счастливей, светлей и радостней семьи, чем наша, не будет на всем белом свете!

– Да, – покачал головой Блатов. – Далеко пойдете, молодой человек…

– Максим! Вы ведь еще пока женаты на другой, – напомнила Робаровская.

– Я вдовец! – прорычал тот.

Маргарита вдруг бросилась вверх по лестнице, но, пробежав несколько ступенек, вернулась обратно:

– Тоха, мальчик, ты уже позавтракал?

– Я еще не допил чай. – Он скорчил смешную гримасу. – С двумя конфетами.

– Давай, малыш, возьмем конфеты с собой. – Она схватила его за руку. – У нас очень мало времени.

– Риточка! – взмолилась Ульяна Юрьевна. – Не бросай Максимку! Мы же тебе не чужие!

Маргарита подскочила к ней и расцеловала в обе щеки:

– Спасибо вам за все! За все! И знайте: ближе вас у меня нет людей на этом свете! И я не прощаюсь, я говорю – до свидания! До скорого и, конечно, счастливого свидания.

– Я не понял, – нахмурился Максим. – Она куда-то уезжает?

– Встань с колен, Макс, – тихо сказал Семен Романович. – И ступай, умойся.

– Я не знаю, где я буду завтра! – с жаром воскликнула Маргарита. – Не ведаю, через какие трудности и мытарства еще придется пройти. Но я всегда буду помнить о вас! Всегда буду любить вас. И конечно, ждать нашей встречи.

– Счастливо тебе, девочка, – сказала Робаровская. – Теперь все в твоей жизни сложится как надо…

– Знаете что? – Блатов скривил губы. – Налейте мне водки.

На крохотной станции, как обычно, было малолюдно. Дворники в старомодных картузах все также неторопливо подметали полупустой перрон. Холодный сентябрьский ветер гонял вдоль полотна обрывки газет и смятые пластиковые стаканчики. На платформе мрачный дежурный по станции в форменной фуражке и серой телогрейке кормил голубей. Грязный товарняк на соседних путях шипел гидравликой и лязгал вагонными креплениями. Усыпанный опавшими листьями перрон тоскливо проглядывал под ногами серыми асфальтными пятнами.

Маргарита увидела его сразу, как только выбежала на привокзальный двор. Он сидел на скамейке, пристроив между колен термос и разложив на мятом журнальном листке бутерброды.

– Я тоже не завтракала, – призналась она, присаживаясь рядом.

Антошка забежал за скамейку и спрятался.

Антиох не спеша развернул фольгу и протянул ей бутерброд с сыром.

– И я голодный! – подал голос мальчуган и тут же получил другой бутерброд.

– Значит, – сказала Маргарита, с наслаждением жуя черствый хлеб, – ты опять не вмешивался в дела Божьи?

– Совершенно верно, – улыбнулся он. – Просто следовал Его подсказке, Его голосу.

– Антиох, – она перестала жевать, – почему ты решил уехать?

– Мир велик, – он пожал плечами, – и мне в нем легко. А в этом городе у меня нет ни дома, ни родных… Было важное дело, а теперь – ничего не осталось.