Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

– Вяжи его скорей! – бросила Татьяна Ферзяеву. – Пока он не наделал глупостей.

Тот кивнул на дверь:

– А ты неси канистры. Они в прихожей…

24

Робаровская сидела за столом в гостиной УЮТа, положив перед собой сухие морщинистые руки и печально покачивая головой. Аляповатые серьги подрагивали в ушах.

– Значит, ты остался жив… – Она задумчиво уставилась на желтые нашивки Скачкова. – Я так и подумала, когда узнала, что на месте той ужасной трагедии так и не нашли двух тел – ребенка и охранника.

– Да, я выжил, – кивнул тот и закрыл глаза, словно заново переживая трагедию двадцатипятилетней давности. – В который раз уже… В четвертый или в пятый. – Он устало провел ладонью по лицу. – Жизнь не торопилась со мной расставаться. Она пощадила меня и тогда, в полевом госпитале под Кандагаром, и потом – в Пандшерском ущелье, когда подпрыгнул на мине мой БРДМ. Она была ко мне великодушна, когда целиком полег в «зеленке» наш разведвзвод, не дождавшись вертушек подкрепления…

– У тебя сильный ангел-хранитель, – заметила Робаровская.

– Господь что-то хотел мне сказать, только я не понимал Его, – печально вздохнул Роман. – Я был глух и не слышал небо.

– А что же было потом? – спросила женщина. – Ты исчез из жизни на четверть века?

– Исчез? – Он откинулся на стуле и сложил на груди руки. – Это как взглянуть… Для одних я исчез из жизни, а для других – начал жить заново. Я ведь сменил не только облик и имя, я изменился внутренне. Переродился, понимаете?

– И куда ты подался тогда – переродившийся?

Скачков пожал плечами:

– Скитался по свету. Жил по воле Божьей. Мерз, голодал, бывало, но – жил. Находил приют в храмах, бродил по лесам, просил милости и сам старался быть милосердным. Искал добра в себе и в людях. – Он улыбнулся. – А потом вернулся сюда – в Сырой Яр – в город, в котором началось мое перерождение и в котором, вероятно, счастливо закончится таинственная история под названием «Если небо молчит».

– Пока ничто не предвещает счастливого конца, – вздохнула Робаровская. – Сегодня погиб мой…

– Сын? – спросил Роман.

– По легенде, – уточнила она. – Сотрудник Интерпола работал под видом моего сына-инвалида.

– Несчастный случай? – Скачков прищурился.

– Не знаю… – Женщина покачала головой. – Уж больно нелепая смерть.

На лестнице послышался шум, и они разом подняли головы.

Бледный как смерть, взъерошенный и помятый Блатов скакал вниз через две ступеньки, громыхая по ламинату босыми пятками.

– Бляха-муха! Илона! У нас – серьезные проблемы!

– Серьезнее, чем ты думаешь! – откликнулась та.

Очутившись внизу и едва не опрокинув по дороге вазу с цветами, оперативник бросил на стол мятый листок бумаги.

– Вот! Это я нашел у себя в комнате! Илона! Казни меня! Мы потеряем парня!

Робаровская схватила записку и, пробежав несколько раз глазами, опустила руки.

– Час от часу… – Она со злостью оглядела рыжего опера. – На кого ты похож! Почему ты позволил себе напиться до беспамятства?

– Я не пил! – взвыл тот. – Клянусь, Илона, я только имитировал опьянение! – Он сжал кулаки. – Меня опоили! Эта сучка что-то подсыпала в мой бокал, и я отрубился!

– Когда только успела? – ехидно поинтересовалась женщина. – Ты где был в это время? Мазал голову бриолином?

– Моя рюмка побывала у нее в руках! – убеждал Блатов. – Она сказала: давайте, мол, ваш бокал, я сама налью.

– Значит, все-таки пил! – подняла палец Робаровская. – Если бы выплескивал под стол, то не отравился бы!

– Что делать, Илона? – паниковал опер. – Где Антон? Ему пора встать на ноги и делать дело!

– Антон мертв, – холодно произнесла дама. – И теперь я почти не сомневаюсь, что его убили.

– Что?! – заорал Блатов. – Как – убили? И ты при этом спокойно сидишь за столом и беседуешь с приятелем?

– Здравствуйте. – Скачков учтиво поклонился. – А можно полюбопытствовать, что в записке?

– А ты кто? – оперативник бросил уважительный взгляд на нашивки. – Шурави?[10]

– Было дело… – кивнул тот. – Так из-за чего паника?

– Наш подопечный пропал, – признался Блатов. – Оставил записку, что пошел в город с женой.

– Ну и хорошо, что не с любовницей, – улыбнулся Скачков. – А в чем проблема?

– Подопечный – Максим Танкован, – пояснила Робаровская. – Наш подкидыш-миллиардер.

У Романа сползла с лица улыбка.

– А жена? – спросил он.

– В том-то и дело! – Блатов схватил себя за рыжие волосы. – Авантюристка международного класса! И вдобавок – убийца! За ней четыре года охотится Интерпол! Боюсь, что ни парень наш, ни эта сучка сюда больше не вернутся…

– Подбери слюни! – рявкнула на него Робаровская. – Мало того, что проспал все на свете и, по сути, завалил операцию, так еще истерики закатываешь!

– Где теперь их искать? – не унимался тот. – Поднимать ментов, прочесывать город? А, если они в лес подались? Тогда вообще армейцы понадобятся. – Он в отчаянии глянул на часы. – И это при том, что дорога каждая минута! Все – плохо!

Скачков вдруг резко поднялся с места.

– Мне кажется, я знаю, куда они направились, – пробормотал он. – И теперь все плохо вдвойне.

25

Микроавтобус, на котором еще утром добирались до гостиницы рыжий опер и Робаровская с несчастным Мишуткой, притормозил у дорожного указателя «23-й километр» и осторожно съехал с шоссе на проселочную дорогу.

Луч фар выхватил из темноты высокую траву, серый песок и заскользил по черным стволам сосен. За машиной взметнулась шатром дорожная пыль.

Старенький «Фольксваген» бросало из стороны в сторону, и оба пассажира на заднем сиденье крепко держались за поручни, чтобы не столкнуться головами и не удариться о стекло.

– Смотри! – Блатов выбросил вперед руку. – Что это?

Там, где луч фар терялся в черной каше еловых сплетений, появился другой свет – подрагивающий, быстрый и озорной. Он прыгал по верхушкам кедров и сползал вниз, оставляя в непроглядной тьме красноватый абрис стволов и веток. Еще через мгновение по густой листве заплясали злые огненные язычки.

– Кажись, лес горит! – крикнул оперативник, вглядываясь в ветровое стекло.

Мелкие огоньки закружились в тревожном танце и вдруг скакнули высоко в небо, превратившись в кровавое зарево и располосовав на части лопнувшую ночь.

Теперь стало отчетливо видно, как огонь поднимается над лесом, лижет румяные облака и кутает верхушки сосен в тяжелую серую шаль.

– Наддай газку, друг! – Скачков нервничал. Он вцепился обеими руками в подлокотник сиденья и, не отрываясь, смотрел, как ширится и растет в небе огненная стерня.