Испытание Ричарда Феверела - Джордж Мередит

После всего этого, я совершенно уверена, вы будете вести себя как настоящий мужчина и ни за что не оставите ее одну. Больше мне нечего вам сказать. Как видно, мы с вами уже не увидимся, поэтому прощайте, Дик! Мне чудится, что я слышу, как вы меня клянете. Почему вы не можете отнестись к этим вещам так, как остальные мужчины? Впрочем, если бы вы были таким, как все они, мне бы не было до вас никакого дела. После того дня, когда мы виделись с вами, я ни разу не носила ничего сиреневого. Меня похоронят в платье вашего цвета, Дик. Вас это не оскорбит… не правда ли?

Вы ведь не поверите, что я взяла деньги? Стоит мне только вообразить, что вы можете это подумать, как я становлюсь дьяволом.

В первый же раз, когда вы встретите Брейдера, побейте его на глазах у всех палкой.

Прощайте! Скажите, что сделали это потому, что вам не нравится его физиономия. Мне кажется, что дьяволы не должны говорить «прощайте». У нас с вами есть простое старое «до свиданья». До свиданья, милый Дик! Вы ведь не станете думать, что я на это пошла?

Пусть до смертного часа я буду есть один только сухой хлеб, если я взяла или когда-нибудь возьму от них хоть грош.

Белла».

Ричард молча сложил письмо.

— Скорее в кеб, — крикнул он Риптону.

— Что-нибудь случилось, Ричард?

— Нет.

Кебмену было сказано, куда ехать. Ричард всю дорогу молчал. Его другу было знакомо это хмурое лицо. Он спросил, не было ли каких дурных известий в письме. Ответом была уклончивая ложь. Риптон отважился заметить, что они едут совсем не в ту сторону.

— Нет, именно в ту, — вскричал Ричард, и лицо его сделалось жестким; резко обозначились скулы, а во взгляде появилась суровость.

Друг его больше ничего не сказал и задумался.

Кебмен привез их к клубу. Некий господин, в котором Риптон тут же узнал достопочтенного Питера Брейдера, как раз в эту минуту собирался вскочить на лошадь и уже заносил ногу в стремя. Когда его окликнули, достопочтенный Питер повернулся и приветливо протянул руку.

— Что Маунтфокон? Он в городе? — спросил Ричард, слегка отстраняясь от него и берясь за поводья. И голос его, и обращение были вполне любезны.

— Маунт? — переспросил Брейдер, с любопытством следя за его поведением. — Сегодня вечером его нет дома.

— Я спрашиваю, он в городе или нет? — Ричард отпустил лошадь. — Мне необходимо его видеть. Где он?

Молодой человек выглядел веселым; подозрения, которые могли появиться у Брейдера, связаны были у приживальщика с делом, которое для него уже устарело.

— Видеть его? А зачем? — беспечно спросил он и сказал ему адрес лорда. — Между прочим, — прогнусавил он, — мы думали о том, чтобы записать вас к нам, Феверел. — Он указал на высокое здание. — Что вы на это скажете?

Ричард только кивнул ему вслед.

— Поезжайте скорее, — крикнул он. Брейдер ответил ему таким же кивком головы, и гулявшие прохожие видели, как его тело покачивается на лошади, которую он заслужил своими трудами.

— Послушай, Ричард, зачем это тебе понадобился лорд Маунтфокон? — спросил Риптон.

— Просто хочу его повидать, — ответил Ричард.

Риптон остался сидеть в кебе, остановившемся у подъезда дома, где обретался милорд. Минут десять он ждал, пока наконец Ричард не вернулся повеселевший, хоть и несколько разгоряченный. Он остановился перед кебом, и Риптон ощутил на себе властный взгляд его серых глаз. «Ты для этого не годишься», — означал этот взгляд, но для какого из всего множества на свете дел он не годится, решить он не мог и только терялся в догадках.

— Поезжай в Рейнем, Риптон. Скажи, что я к вечеру непременно приеду. Не спрашивай меня ни о чем. Поезжай сию же минуту. Или подожди. Возьми себе другой кеб. На этом поеду я.

Риптона высадили; растерянный, он стоял теперь на улице. В то мгновение, когда он хотел было кинуться за стремительно понесшимся кебом, чтобы друг его хоть единым словом разъяснил ему, что же все-таки произошло, он услышал за спиной чей-то голос.

— Вы приятель Феверела?

У Риптона было особое чутье на лордов. Ему достаточно было увидать благоухающего духами лакея возле раскрытой двери лорда Маунтфокона и стоявшего на ступеньках лестницы господина, чтобы понять, что вопрос этот исходит ни от кого другого, а именно от этого аристократа. Его пригласили войти в дом. Когда они остались вдвоем, лорд Маунтфокон слегка раздраженно сказал:

— Феверел грубо меня оскорбил. Мы, конечно, должны будем встретиться. Это какое-то проклятое безрассудство… Но не совсем же он сумасшедший?

Задыхаясь от волнения, Риптон в ответ повторял только «милорд, милорд».

— Я ровно ни в чем не виноват и, насколько мне известно, ничем его не оскорбил. Право же, у меня даже были к нему, я бы сказал, дружеские чувства. А что, у него и раньше бывали такие припадки?

— Припадки, милорд? — пробормотал Риптон, который все еще был не в состоянии говорить связно.

— Ах, так вот оно что! — продолжал лорд, измерив своего собеседника понимающим взглядом. — Так вы, может статься, и вообще-то ничего не знаете об этой истории?

Риптон ответил, что ровно ничего не знает.

— А вы можете как-нибудь на него повлиять?

— Не очень-то, милорд. Разве что иногда, да и то очень мало.

— А вы не на военной службе?

Вопрос этот оказался вполне уместным. Риптон рассказал о своих занятиях юриспруденцией, и милорда это не удивило.

— Не стану вас задерживать, — сказал он, откланиваясь.

Риптон в ответ почтительно поклонился; но, не успев еще дойти до двери, он все вдруг сообразил.

— Милорд, что, будет дуэль?

— Ничего не поделать, разве только его друзья успеют его водворить в сумасшедший дом, прежде чем настанет утро.

Из всех ужасных вещей самой ужасной Риптон считал дуэль. Он остановился в нерешительности, все еще держась за ручку двери, перелистывая эту последнюю главу, возвещающую беду — тогда, когда все вокруг обещало счастье.

— Дуэль! Но он не будет драться, милорд… Он не должен драться, милорд.

— Он должен будет встать к барьеру, — решительно изрек милорд.

Риптон пробормотал что-то невнятное. Кончилось тем, что Маунтфокон сказал:

— Я поступил вопреки моим правилам, сэр, заговорив с вами. Я вас увидел из окна. Ваш друг сумасшедший. Должен сказать, дьявольски методичный, это верно, но все равно сумасшедший. У меня есть свои особые причины не причинять этому юноше вреда, и если, когда мы будем с ним стоять друг против друга, его убедят извиниться передо мной, я приму его извинения и, насколько это возможно, мы предотвратим этот мерзкий скандал. Вы меня поняли? Я являюсь оскорбленною стороной, и все, что я от него потребую, сведется к простой формальности — к словам извинения, которые всю эту историю мирно уладят. Пусть он только скажет, что сожалеет о случившемся. Так вот, сэр, — лорд Маунтфокон особенно подчеркнул эти слова, — если что-нибудь все же произойдет, то я имею честь быть знакомым с миссис Феверел, и я прошу вас рассказать ей об этом. Я особенно хочу, чтобы вы сообщили ей, что меня не в чем упрекнуть.

Маунтфокон позвонил и откланялся. С этой новой тяжестью на душе Риптон поспешил в Рейнем — к тем, кто ждал их с радостью и надеждой.

ГЛАВА XLIV

Последняя сцена

Часы, за ходом которых Гиппиас внимательно следил — равно как и за своим пульсом, втайне считая число его ударов, что, вообще-то говоря, выглядело весьма неприглядно, — показывали половину двенадцатого ночи. Адриен сидел в библиотеке и, слегка склонив голову набок, что-то писал. Его круглое, с ямочками на щеках лицо выражало загадочное довольство собой. По обе стороны кресла, в котором сидел баронет, полукругом расположились Люси, леди Блендиш, миссис Дорайя и Риптон, всегдашний гонец с дурными вестями. Они молчали, как молчат всегда те, кто вопрошает быстротекущие минуты. Риптон заверил всех, что Ричард непременно приедет, однако то и дело устремлявшиеся на него женские взгляды прочли на его лице нечто такое, что давало им повод для беспокойства, и по мере того как время шло, беспокойство это росло. Сэр Остин, как всегда, пребывал в состоянии созерцательного душевного равновесия.

Хоть и казалось, что охватившая всех тревога никак его не трогает, он, однако, заговорил первый и тем самым себя выдал.

— Изволь убрать свои часы. Нетерпением делу не поможешь, — сказал он, поспешно оборачиваясь вполоборота к брату.

Гиппиас перестал считать пульс.

— Так, выходит, все это никакой не кошмар! — обессиленно простонал он.

Никто не обратил внимания на его слова, и смысл их остался неясным. Адриен стал выводить пером еще более заметные росчерки; было ли в этом сочувствие или некое адское ликование, никто бы не мог сказать.

— Что это ты там такое пишешь? — немного помолчав, раздраженно спросил баронет, может быть, втайне завидуя умению мудрого юноши сохранять спокойствие.