Испытание Ричарда Феверела - Джордж Мередит

Остин отыскал его в горах Нассау[162] на Рейне: титанов обоего пола, которым так и не удалось низвергнуть Зевса, уносило теперь потоком чувствительности. Крестьянин в синей куртке, следующий утром за волами, везущая овощи крестьянка в ярком платке, гуртовщик, даже местный лекарь, и те принесли ближним своим больше пользы, чем он. Ужасающий вывод! Леди Джудит относится ко всему этому спокойно, она выше этого, однако Ричард не находит себе места, стоит ему только оказаться вне ее тени. Часто он с горечью взирает на своих сверстников, толпою идущих на работу. Это ведь не то, что паренье в облаках! Настоящий, плодотворный, не тронутый тщеславием труд!

Меж тем леди Джудит готовила нашему герою более высокое поприще. Он очертя голову кидался то в ту, то в другую сторону, и вот она подсунула ему рваную карту Европы. Он с жадностью в нее впился. В ней была какая-то пьянящая сладость. Промчаться верхом по обломкам империй! Не беда, что люди здравомыслящие вместе со всеми низшими существами содрогнутся от страха при виде этой картины. Они втайне решили между собой, что переделают весь цивилизованный мир. Свойство тумана — таять, а потом, изменив свои очертания, клубиться снова; но ему совершенно не свойственно принимать прежние формы. Бриарей с сотнею пребывающих в праздности рук может превратиться в уродливого задравшего задние ноги осла или в десятки тысяч крикливых обезьян. Химерические причуды юношеского воображения очень похожи на облака в небе и, как они, повинуются воле ветра. Леди Джудит подула.

Ричард был весь во власти воображения, и создания его принимали то одну, то другую форму. Вы, что глядите на вечерние облака, вы знаете, что такое юность — вы поймете, сколько сходства между тем и другим; не только странностью, вам не покажется даже нелепостью, чтобы юноша такого возраста, воспитания и положения оказался в столь ужасном состоянии. Разве с самого детства в него не вселяли веру, что он рожден для великих свершений? Разве она не говорит ему, что в этом уверена? А ощущать свою низость и сознавать в то же время, что ты создан для лучшего, — этого достаточно, чтобы ухватиться за туман. Представьте себе героя с покалеченною ногой. Как исступленно он верит в знахарей! Какие только страсти не обуревают его, как ему хочется разбить кому-нибудь голову! Вполголоса говорили они об Италии.

— Час настанет, — сказала она.

— И я буду готов, — отозвался он.

Кем же собирался он стать в армии, которая будет освобождать эту страну? Капитаном, полковником, генералом или простым рядовым? Тут, как и следовало ожидать, он был более тверд и точен, чем она. Простым рядовым, сказал он. Однако воображение рисовало ему себя гарцующим на коне. Ну конечно же, он будет рядовым кавалеристом. Рядовым в кавалерии, которой предстоит мчаться по развалинам погибших империй. Она напрягала воображение, силясь представить себе эту маячащую в далекой дымке фигуру. Они читали вместе Петрарку, чтобы воспламениться нужным для этого огнем. Italia mia![163] Все это, разумеется, не могло исцелить нанесенных ее прекрасному телу тяжких, смертельных ран, но они вместе вздыхали по Тибру, по Арно и По, и руки их соединялись. Кто из нас не проливал слез над судьбою Италии[164]? Мне видится, как на защиту ее поднимается множество людей, как смыкаются ряды, густые, как клубы дыма от сигар, которые курят паннонийские стражи[165]!

Словом, когда Остин нашел их, Ричард сказал, что не может покинуть леди Джудит, а леди Джудит — что не может расстаться с Ричардом. Притом ради него самого, заметьте! Ричард подтвердил истинность этих слов. Может быть, он не напрасно испытывал к ней чувство благодарности. Столбовая дорога безрассудства, может быть, заставила его свернуть с другой, где все обычно кончается хуже. Бог свидетель тому, что герой безумен, но, что до меня, то я не стану смеяться над ним, ибо ему просто не представилось еще счастливого случая. Повстречайтесь с ним, когда этот случай как бы благословил его, и вы увидите, что вам не над чем будет смеяться.

Залог устойчивости своей Ричард видел именно в том, что, потакая мнению света, нам придется назвать безрассудством. Полет облаков возвращал ему силы, а та, что придала им форму и цвет, была для него благотворящей Иридой. Он решительно сказал Остину, что не может ее сейчас оставить и не знает, настанет ли когда-нибудь такой день.

— Почему же ты не можешь вернуться к жене, Ричард?

— По причине, которую ты один из первых одобрил бы, Остин.

Встреча его с Остином была отмечена всей нежностью, на какую только способен мужчина, но мужчина с печалью на сердце. Образ Остина всегда соединялся в его воображении с образом Люси, пребывающей где-то на западе во дворце Гесперид. Остин терпеливо выжидал. Престарелый супруг леди Джудит испробовал все воды Нассау, однако здоровье его нисколько не улучшалось. Куда бы он ни направился, она следовала за ним. Такую замечательную жену можно было простить за то, что она вышла замуж за старика. Даже и тут супружеские обязанности способны были ее воодушевить. Она и выглядела как одержимая. Если бы понадобилось, она могла бы сделаться Шарлоттой Корде[166]. Поэтому не будем смеяться и над нею. Бессмысленные поступки фанатиков существенно отличаются от тех, что учиняют глупцы. Она принадлежала к тем великодушным натурам, которые всегда делают то, что считают справедливым, и всегда убеждены в своей правоте. Если она и не годилась молодому человеку в наставницы, она во всяком случае была достойна его обожания. Она с легкостью возобновила свою прежнюю дружбу с Остином, сохраняя то положение, которое теперь заняла возле Ричарда. У нее с Остином было немало общих черт; только последний не был склонен предаваться мечтаниям и не вышел замуж за престарелого лорда.

Все трое шли по мосту в Лимбурге на Лане там, где освещенное луною каменное изваяние епископа бросает тень на журчащую между сланцевыми плитами воду. Мимо прошла женщина, держа на руках младенца, такого крупного, что он невольно обращал на себя внимание.

— Ну и крепыш! — смеясь воскликнул Ричард.

— Да, славный малый, — сказал Остин, — только, пожалуй, он все-таки не намного крупнее твоего.

— Настоящий Арминий[167] девятнадцатого столетия, — проговорил Ричард. Потом он вдруг воззрился на Остина.

— Что это вы сказали? — спросила Остина леди Джудит.

— Вы хотите, чтобы я что-то повторил, но что именно? — с невинным видом переспросил Остин.

— У Ричарда родился сын?

— А вы разве этого не знали?

— Подумайте только, какая скромность, — сказала леди Джудит, сделав подобие реверанса в ответ на сообщение, что Ричард сделался отцом.

Сердце Ричарда отчаянно билось. Он снова посмотрел Остину в глаза. Остин считал случившееся настолько само собой разумеющимся, что не сказал больше ни слова.

— Так вот оно что! — прошептала леди Джудит.

— Остин! Ты это серьезно? — порывисто спросил Ричард, как только мужчины остались вдвоем.

— А ты разве этого не знал, Ричард?

— Нет.

— Они же все тебе об этом писали. Писала Люси. Писал твой отец, тетка. Да, если не ошибаюсь, писал и Адриен.

— Я рвал все письма, — сказал Ричард.

— Должен тебе сказать, что это славный парень. Тебе совершенно нечего стыдиться. Еще немного, и он сам начнет расспрашивать о тебе. Я был уверен, что ты все знаешь.

— Нет, ничего я не знал, — Ричард отошел в сторону, а потом тут же спросил: — Ну, а как он выглядит?

— Право же, он похож на тебя, но глаза у него, как у матери.

— А она…

— Да. Должно быть, малютка ей помогает держаться.

— Оба они в Рейнеме?

— Да.

Прочь, причуды фантазии! Что вы значите рядом с этой вестью! Куда разлетаются все мечты героя, как только он узнает, что у него родился ребенок? Природа прижимает его к своей груди. Еще немного, и она заговорит. Этим может похвастаться любой местный простолюдин, и, однако, герой никогда не дивится так самым фантастическим видениям, чудесам, как он дивится, узнав о событии совсем заурядном. Он отец? Ричард прищурился, как бы стараясь представить себе, какое у ребенка лицо.

Сказав Остину, что вернется через несколько минут, он вырвался на воздух и все шел и шел. «Я отец! — твердил он. — У меня есть сын!» И хоть сам он этого не сознавал, он вторил Матери-Природе. Но зато он сполна ощутил удивительную гармонию, которая разлилась во всем его существе.

Луна светила на редкость ярко: в насыщенном зноем воздухе была разлита тишина. Свернув с проезжей дороги, он углубился в лес. Шел он быстро; ветви деревьев хлестали его по лицу; скопившиеся в лощине сухие листья шуршали у него под ногами. То, что он испытывал в эти минуты, походило на религиозный экстаз, это была некая священная радость. Постепенно, однако, все утихло; он снова вспомнил о себе, и тут с неменьшей силой его охватила тоска. Он отец! Да он не вправе даже глядеть на своего ребенка. И тут уже начисто развеялось то, что создавало его воображение. Он остался лицом к лицу со своим грехом. Его смятенной душе мнилось, что Клара смотрит на него с высоты — Клара, которая видит его таким, каков он был на самом деле, и что было бы низостью, если бы под этим неотступным укоризненным взглядом он вдруг запечатлел поцелуй на личике своего ребенка. Вслед за тем ему пришлось собрать все силы, чтобы совладать с охватившим его отчаянием и заставить лицо свое окаменеть.