Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

— Как там у тебя, Павлович? — больше для порядка осведомился Пратасевич.

— Найдем полтораста, — пообещал счетовод.

— От же спасибочка вам, председатель! — поклонилась Дятлиха, запахивая ватник.

Зазвонил телефон. Протасевич снял трубку.

— Алло, алло!.. Что такое? Ничего не слыхать… A-а, Адам Андреевич? Добрый день!.. Что?.. Да нет, не бушую. Ничего не слышно… Куда?.. В Минск? Так недавно собирали же нас, председателей… Опять?.. Делать им там нечего… Передовиков? Так какой я передовик? Смех один!.. Ну, выбиваюсь… Выбиваемся. А как тут выбьешься, когда почти весь лен под снегом остался?.. Ладно… Завтра, значит? Хорошо…

Звонил секретарь райкома Баруков: завтра в одиннадцать утра быть в Минске, на совещании. А Протасевичу было вовсе не до совещания. Вспомнил про лен, и словно резануло по сердцу, чтоб не растравлять себя, решил поскорее уйти домой, подошел к деду Терешке и пожал старческую, но еще сильную руку.

— Спасибо, Иван Фотиевич, что доверяете… А за телушку получите то, что вам захочется, и тогда, когда удобнее. Схожу и я, братцы, подкреплюсь.

Он вышел. Вслед за ним встали оба бригадира. За бригадирами дробно заковылял дед Терешка.

Во внезапно наступившей тишине слышно было только, как тикают часы.

Протасевич назвал девушке-секретарше свою фамилию, получил у нее блокнот, пригласительный билет с пометкой «президиум» и решил постоять в фойе, поискать знакомых. Сразу же такой и попался.

— Андрейка! Привет, полещук! — облапил его силач с лицом и шеей, словно налитыми свекольным соком.

— A-а, Пилипенко, здоров, чертяка! — напрасно пытался вырваться из этих железных объятий искренне обрадованный встречей Протасевич. — Ты уже тут со своим пулеметом? Кружишь, как ворон, добычу ищешь? С вечера еще?

— Ты-то мне как раз и нужен. Первого возьму на мушку.

С Пилипенко, фотокорреспондентом республиканской газеты, Протасевича познакомил его друг, журналист Алеша Зайчик. Без Пилипенко Алеша не ездил ни в одну командировку.

— Ну как там шуруешь? Нормально? — У Пилипенко свой особый лексикон и своя манера вести беседу.

— Нормально, — не желая входить в подробности, в тон ему ответил Протасевич.

— Значит, лады. Значит, завтра тебе, Андрейка, быть распятым, как Христу, в доверенной мне прессе.

— Ну тебя, — отмахнулся Протасевич. — Скажи лучше, как старик мается, как Зайчик наш скачет? В тот раз не успел даже позвонить ему.

— У старика, брат, дела… — Пилипенко сделал выразительный жест, означавший, что дела плохи. — Сам Пярковский, профессор, сказал, что долго не протянет.

— Да ну их, этих Пярковских, послушаешь их так…

— Нет, брат Андрей, точно. У старика дела швах!..

— Подожди, — перебил вконец растерявшийся Протасевич. — Неужто так серьезно? Неужто все?..

— Все, брат. Эскулапы так считают. Ну, бывай! Зайди к Зайчику домой, там тебе рады будут. А я смываюсь.

Эта короткая встреча с Пилипенко страшно огорчила Протасевича, однако долго раздумывать над всем этим не пришлось. Прямо на него, опираясь на протез, шел Герасим Степанов, прогремевший на всю Белоруссию председатель-миллионер. До сорок первого он был партработником, а сразу же, как окончилась война, решил стать председателем колхоза. Степанов был лет на пятнадцать старше Протасевича и относился к Андрею с доброжелательным участием.

— Уже здесь, землепроходчик? — словно клещами он сжал руку Протасевича. — Не ясно только, в какой связи передовики и ты? — загрохотал он, но Андрей Иванович не обиделся: обычная степановская манера подъялдыкнуть приятеля. — Вот «Авангард» — совсем другой, как говорится, коленкор, пять миллионов годового дохода, — похвалился Степанов, но даже это, казалось, откровенное хвастовство не могло испортить радости общения с ним и было, что называется, к лицу ему.

— И сам не ведаю, Герасим Иванович, для чего сюда вытянули. Срамота одна… Какой там передовик?! Вы не представляете, какая беда у меня со льном.

— Представляю. Под снегом остался.

— Ну, не весь.

— Поднимать надо. — И эти слова звучали как приказ. — Пусть сортом ниже пойдет, все равно лучше, чем в поле сгниет. Пускай тресто́й идет — хоть какая-то корысть!.. А! Привет Миколе Апанасовичу! — Он пожал руку седому жилистому человеку. — Как оно там, в Слуцке? — гремел уже где-то слева от Протасевича степановский бас.

— В Слуцке все по-лю́дски, — протянув руку Степанову, а затем Протасевичу и глядя куда-то в сторону, спокойно, чуть даже свысока, отозвался седой человек.

Андрей Иванович был знаком с ним. Известный на Случчине, да и не только на Случчине — во всей республике, — председатель, тоже «миллионер», Микола Кот, или Котов, как переиначил он когда-то сам свою фамилию. Депутат Верховного Совета БССР Котов уже разменял седьмой десяток, но силы и энергии в его крепком, мускулистом теле хватило бы на двух тридцатилетних. Седой, коротко постриженный ежик над красноватым, словно обожженный кирпич, удивленно-настороженным лицом.

Микола Котов твердо и уверенно шагал по земле, ничему не удивляясь и ничего не остерегаясь. Наоборот, говорили, что его самого побаиваются даже местные власти.

Побаивались и колхозники (особенно те, кто не чурался лишней чарки). Те же, кто трудился, просто молились на своего председателя: тебе не даст проспать, но и сам не проспит, свояков не признает и спиртного в рот не берет.

Насчет водочки ходил, правда, про Котова анекдот — шутка то или на самом было деле, кто разберет. Лет десять назад случилось это. Пригласили как-то председателя на свадьбу. И не абы как пригласили — самую красивую молодицу к нему послали в гости звать. Дал он согласие. «Приду, сказал, только с выпивкой пусть не пристают». Пускай графин с водой поставят перед ним. Ну, ясно, как председателя, посадили его за стол среди почетных гостей, рядом с той же молодицей. Суд да дело — молодица эта так успела его заговорить, что и сам не заметил, как опрокинул первую стопку, и не из графинчика с водой, а из соседнего. И вторая под эти чары молодицыны прошла еще незаметнее. А на третьей спохватился… Наливал только из своего графина. Но все равно, когда вылез из-за стола, ноги подвели, такого «русского» отплясывал да так, что потом, после той свадьбы, с неделю жене в глаза совестился взглянуть.

Позднее Микола Апанасович говорил: была бы та молодица из его колхоза, на другой же день выставил бы.

«Красный Октябрь», или «Ко́товский», как именовался он среди председателей колхозов, объединял шестнадцать деревень, разбросанных до пятидесятого года почти на полрайона. Некоторые из них, пока не влились в «Красный Октябрь», досыта и хлеба не видели. Теперь же, по общему признанию, «Красный Октябрь» сила! Поэтому у Миколы Котова и были все основания ступать по земле уверенно, а тем, кому этой уверенности не хватало, ему завидовать.

— Силен старый Кот. — Степанов восторженным взглядом