Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

единожды будет встречать на прогулке старшего сына великого князя Павла Петровича. Жизненные пути двух ровесников сначала пересекутся, затем сблизятся и пролягут рядом. В конце концов наступит момент, когда Росси станет для Александра I очень нужным человеком, почти незаменимым. Но прежде, чем это случится, стопчет Карл много пар башмаков…

Шарль Лепик вошел в моду, как новые головные уборы — высокие узкие цилиндры. Мода — это успех, признание, деньги. Теперь вечера артистов расписаны надолго вперед. В петербургских дворцах на танцоров созывают гостей, как на диковинное иноземное блюдо. Ими восхищаются, в их честь поднимают бокалы, их слушают с неподдельным любопытством, но всегда и всюду все же существует некая невидимая преграда, отделяющая хозяина и его гостей от артистов. И мадам Росси, и месье Лепик — представители романтичного, завлекательного, но, увы, другого сословного мира. Подобные границы в Российской империи нарушать не принято.

«В Петербурге живут колонии различных национальностей… нравы и обычаи… обитателей очень разнообразны… Немцы в Петербурге — художники и ремесленники, главным же образом портные и сапожники; англичане — седельники и торговцы; итальянцы — архитекторы, певцы, продавцы картин и так далее, но трудно сказать, что представляют из себя французы. Большинство меняет звание ежегодно, приехав лакеем, он делается учителем, а потом советником; его видишь то актером, то гувернером, торговцем, музыкантом, офицером. Чтобы узнать нравы и характер каждой группы, надо проникнуть в дома — на улицах живут по-русски. У французов забавляются шарадами, весело ужинают, поют кое-какие не забытые еще водевили; у англичан обедают в пять часов, пьют пунш, говорят о торговле; итальянцы занимаются музыкой, танцами, смеются жестикулируют, их разговоры вертятся на спектаклях и искусстве; у немцев беседуют о науках, спорят, много едят и говорят друг другу комплименты вовсю; у русских всё вперемежку и надо всем парит игра, она — душа их общества и их веселья, но они не чуждаются и других развлечений».

Это свидетельство швейцарца К. Массона, приехавшего в Петербург год спустя после Лепика и Росси. Сперва он служил в Артиллерийском корпусе, потом — секретарем великого князя Александра Павловича. После восшествия на престол Павла I швейцарца выслали прочь как якобинца и соотечественника Марата и Жан-Жака Руссо.

Записки Массона позволяют в какой-то мере представить атмосферу дома модных танцоров.

В просторных апартаментах на Театральной площади собирались вечерами в основном итальянцы и французы. Обменивались городскими новостями, сплетнями. Доверительно сообщали последние известия из Франции. За ужином всегда находились спорщики, мечтавшие доказать превосходство белого французского шабли над венецианским конельяно, чтобы потом со вкусом опрокинуть рюмку российской водки. Ужин незаметно переходил в пиршество легких, незлобивых, но острых шуток и насмешек. Порой, развеселившись, начинали представлять озорные фарсы с влюбленным Арлекином, простоватым Панталоне и ловкой Коломбиной. Для большего интереса и развлечения играли с намеками на личности.

Не сразу, постепенно сложился круг друзей, конечно, в первый черед из соплеменников и сослуживцев. Среди них ближайший — архитектор Винченцо Бренна. Уроженец Флоренции, он обучался своей профессии в Риме, продолжавшем жить традициями барокко. Потом работал в Польше, пока в 1784 году не переехал в Россию. Поначалу Бренну определили помощником шотландца Чарлза Камерона, возводившего дворец в Павловске. Именно тогда он сблизился с семейством Лепика. Даже летние дома их стояли рядом. В семье артистов Бренна отдыхал от служебных разговоров и весело болтал о пустяках. Для человека, живущего вдали от родины, это подарок судьбы.

В тесном кругу и разговор доверительный. Можно поведать о том, как тяжко заболела императрица, получив известие о казни короля французского. Посудачить о новом приступе страха у Павла Петровича. Высказать презрение к этим невеждам и грубиянам — гатчинским офицерам, затянутым в прусские мундиры и вставленным в огромные сапоги с квадратными носами. При случае не грех поделиться новыми слухами о желании престарелой императрицы отстранить сына от престола и назначить своим наследником внука Александра.

В такие вечера не заглядывают вперед, не размышляют о возможных будущих переменах. И балетмейстер, и архитектор простодушно убеждены, что артисты и художники необходимы всем правителям и перемены наверху не затронут их благополучия. Не следует только впутываться в какие-либо тайные общества или примыкать к каким-либо партиям. Цель Артиста — творить вне политики.

Частенько заворачивал на огонек живший неподалеку еще один итальянец — Пьетро Гонзага. Прославленный в Милане и Венеции театральный художник с лета 1792 года трудится в Павловске. Громогласный, резкий, требующий всеобщего внимания, он сразу же заполняет собой кабинет Лепика. Гонзага мечтает строить новые театры и храмы, а его не понимают, не ценят, его заставляют украшать фресками залы дворца и писать декорации для новых опер и балетов, придуманных Лепиком. Это несправедливо. Художник обижен и возмущен. Вот посмотрите сами: он почти бросает на стол рисунки и чертежи придуманных им зданий. Собравшиеся внимательно рассматривают их. Многозначительно кивают и стараются не проронить ни слова. Пристальнее всех разглядывает новые эскизы юный Карл. Ему нравятся эти рожденные полетом быстрой кисти или пера стройные единства площадей и проспектов еще неведомого города, подчиненного цельному и логичному замыслу архитектора. Он действительно не понимает, почему этому строгому и уже пожилому человеку не позволяют строить. Но задавать такой вопрос в присутствии старших неприлично, и Карл тоже молчит.

К счастью, приглашение к столу обрывает царящее молчание. Наступает оживление. И Бренна, и Гонзага любят вкусно поесть. За ужином разговор становится веселее, забываются обиды. Постепенно беседа сворачивает на общие интересы, на повседневные дела. И неизменно возникает образ недавнего управляющего Павловском — дотошного, въедливого, но доброго педанта Карла Ивановича Кюхельбекера.

Юноша нередко встречал этого высокого, чугь сутулого человека с внимательными глазами навыкате. Он очень смешно ходит — широкими шагами, не сгибая ног. Будто огромным циркулем промеряет точную длину дорожек и аллей парка.

Юный Кард даже не предполагает, что через три десятилетия, когда уже не будет в живых ни управляющего, ни Лепика, ни Бренны, он услышит эту фамилию. Ее многократно назовут рядом с именами других отчаянных молодых людей, попытавшихся утром 14 декабря 1825 года переломить на Сенатской площади ход российской истории. Припомнит ли он тогда свои далекие юношеские годы? Сумеет ли связать воедино разные времена и события? Нам, видимо, никогда этого не узнать…

А пока Карл стремится проникнуть в тайны архитектуры. Он мечтает стать зодчим. Друзья дома, вечерние беседы в кабинете отчима и в гостиной, рождавшийся на его глазах павловский ансамбль — все оказало влияние на окончательный выбор будущего занятия.

Помог случай. Весной 1795 года Бренна сильно покалечил руку. Коляска, в которой он возвращался из Павловска в Петербург, опрокинулась в глубокую канаву. Врачам пришлось серьезно повозиться с архитектором. Руку немного подлечили, но без надежного помощника, способного выполнять всю черновую работу, обойтись уже было нельзя. После недолгих