Горбун - Вероника Кузнецова

Я нервно передёрнула плечами, одновременно прижимая руку к груди, и воскликнула:

— Как вы меня испугали, Леонид! Good afternoon, mister Charles, though this afternoon isn't good. Of course you know what has happened.

Не знаю, обманули ли посетителей мои слова или мой измученный вид говорил сам за себя, но с лица мистера Чарльза исчезло выражение, словно он испытывает острую боль, сменившись участием, а горбун, обернувшийся ко мне с непроницаемым видом, внимательно взглянул на мои покрасневшие глаза, ласково взял за руку и подвёл к креслу.

Да, он умел играть в сочувствие, и я могла бы обмануться и поверить ему, если бы не знала совершенно твёрдо, что та же рука, которая так бережно поддерживала меня сейчас, нанесла смертельный удар Нонне, приняв её за меня. Тёмные лживые глаза пристально смотрели на меня, а стоявший на прежнем месте англичанин тоже наблюдал за мной. Это было неприятно и само по себе, но особенно, если учесть, что слёзы придают людям очень жалкий вид, поэтому я опустила голову. Тотчас же, словно я подала ему сигнал, Дружинин придвинул стул к моему креслу и сжал мои пальцы, словно давая понять, что хочет поддержать меня в нашем общем горе. Да, притворялся он мастерски и умел быть так обаятелен, что на какое-то время я перестала чувствовать страх и боль и даже поняла, что человеку, действительно, может доставить утешение ощущение чужой руки.

Мистер Чарльз негромко сообщил, что пойдёт на кухню приготовить кофе, потому что все мы нуждаемся в каком-нибудь подкрепляющем средстве.

Оставшись наедине с опасным и жестоким преступником, я быстро утратила приятную иллюзию, что моему горю кто-то сочувствует, и поразилась, что это чувство вообще смогло придти ко мне. Я посмотрела на крупную ухоженную руку, припомнила, с какой лёгкостью горбун выворачивал комья земли, когда вскапывал целину, а также ощутила ненависть, владевшую этим человеком и заставлявшую его не отступать перед промахами, когда вместо меня гибли другие. С каким бы наслаждением, вместо того, чтобы нежно поглаживать мои пальцы, он сжал бы свою руку, ломая их и выворачивая из суставов, а потом свернул бы мне шею, претворив, наконец-то, своё страстное желание в жизнь. Мне достаточно было представить свои ощущения при этих действиях, чтобы непроизвольно отдёрнуть руку. Дружинин, очевидно, и сам чувствовал, что отсутствие непосредственных свидетелей и близость ко мне, могут одержать верх над разумом и побудить его сомкнуть-таки пальцы на моём горле, потому что отпустил мою руку и слегка отклонился, олицетворяя собой благородную печаль.

— Где вы её нашли? Там?

Он мотнул головой в сторону грядок, словно не знал совершенно определённо, что Нонна умерла сразу же и не смогла бы добраться до другого места.

— Да.

— Приходил Хансен?

— Нет. Заместитель.

Губы горбуна слегка дрогнули, но он не улыбнулся.

— Хансен придёт позже, — объяснила я. — Когда освободится.

— Ларс уехал с утра? Вместе с Ириной? — задал он новый вопрос.

— Да.

Мне вновь стало жутко от необходимости объявлять об этой новости датчанину, но всё-таки не так, как раньше, когда я была одна: хоть я и понимала, что злому горбуну лучше не доверять деликатный разговор с Ларсом, но подсознательно рассчитывала, что он избавит меня от этого тяжёлого испытания.

— Почему вы прервали разговор? — неожиданно спросил Дружинин.

И вновь мне пришлось лгать, чтобы не говорить ему, что я не могла и слова вымолвить из-за слёз и из-за того ещё, что мне невыносимо было слышать его соболезнующий голос — голос убийцы.

— Случайно.

— А почему не перезвонили?

— Я не помню, где записан ваш телефон.

Глаза горбуна были очень выразительными. Что именно они выражали, я до конца не поняла, но уж, во всяком случае, не одобрение.

— В телефонной книге, — ответил Дружинин.

Если телефон записан в книге, которая лежит на полочке в прихожей, то не найти его можно лишь при очень большом желании, а значит, мне оставалось изобразить дурочку или, как выразился бы такой любитель редкого жаргона, как мой сотрудник, "прикинуться шлангом".

— Разве у Иры есть телефонная книга? — удивлённо спросила я. — А я думала, она пользуется записной книжкой, которую носит с собой.

Горбун закрыл лицо руками, а когда отнял их, то слегка даже улыбнулся.

— На будущее, если вы случайно с кем-нибудь прервёте разговор, то вспомните о телефонной книге, — посоветовал он.

Как же права героиня одной из русских писательниц, сказавшая: "Мужчины — тщеславные… А так… что с меня взять, если я глупая? Это от Бога". Вот и Дружинин счёл меня недогадливой и прямо-таки расцвёл от счастья. А скажи я ему прямо, что знала о телефонной книге, да забыла — и вмиг моё объяснение подвергнется сомнению и достижение превратится в проигрыш.

Я поглядела на горбуна и только сейчас обратила внимание, до чего он осунулся и похудел. Видно, нелегко всё-таки ему пришлось в погоне за мной.

— Телефон Петера вам нужен был… чтобы сообщить?

Я кивнула.

— Посмотрю, не записан ли он у Ирины, — пробормотал Дружинин, вставая и выходя в прихожую.

Вернулся он с телефонной книгой в руках и, сев на своё прежнее место, стал неспешно её листать.

— Нашёл, — сказал он наконец и протянул мне книгу, указывая пальцем на нужную запись.

Мне представились сегодняшняя прогулка с Петером, его предложение, мой ответ, наше многозначительное прощание. Первый порыв сожаления, что я отвергаю прекрасного человека, не узнав его ближе и не выяснив окончательно, не ошибаюсь ли я, отталкивая его руку, прошёл, и я уже с опаской думала о следующем его визите, неприятном из-за возможного ухаживания датчанина и страшном из-за причины, делавшей этот визит неотвратимым.

— Позвоните, пожалуйста, сами, — попросила я убийцу.

Взгляд горбуна, скользнувший по моему лицу, стал неожиданно острым.

— Вы не хотите с ним говорить? — осторожно спросил он.

Я нашла, что по каким-то неизвестным мне причинам ему было бы приятно узнать о моём нежелании разговаривать и встречаться с Петером, поэтому дала весьма убедительное объяснение.

— На своём английском я ничего не смогу ему объяснить, — сказала я. — Пожалуйста, позвоните вы.

Горбун молча вышел в прихожую.

Я не знала, в какую форму облечёт убийца весть о своём преступлении, но не стала умолять его быть тактичным, поскольку Петер не мог быть настолько близок с Нонной, чтобы его сразило неосторожное сообщение о её смерти. Но всё-таки, услышав голос Дружинина, объясняющегося на датском языке, я вышла из комнаты и неслышно подошла к нему. Он стоял ко мне спиной, не ожидая, что я захочу присоединиться к нему, иначе не предоставил бы для обозрения свой горб. А во мне, как это ни глупо, вновь шевельнулась жалость к этому человеку с исковерканным характером и судьбой. К несчастью, я не ограничилась безобидной жалостью. Горбун стоял ко мне таким образом, что, будь я карманником, мне не составило бы труда обчистить его карманы. Он даже руку поднял, что облегчило бы задачу вора. Лучше бы мне было вытащить его бумажник, а не сделать то, что я сделала. Я тихо подошла совсем близко к нему и сунула ключ ему в карман. Это оказалось совсем не сложно, ведь мне не приходилось лезть к нему в карман рукой. Надеюсь, что моё временное помешательство, вызвавшее этот странный поступок, объяснялось чем-то другим, а не тем, что можно было бы назвать пособничеством преступнику. До сих пор не могу понять, как я могла утаить ключ от полиции и вернуть его убийце. Едва ключ скользнул в карман разговаривающего с датчанином Дружинина и скрылся из моих глаз, как я всем существом почувствовала безвозвратность этой потери и горько пожалела о своём деянии. Теперь никакими силами не вернёшь ключ назад, потому что я не смогу незаметно залезть в чужой карман. Не просить же преступника отдать ключ, который он выронил, когда наносил Нонне удар. Едва я подумала про момент, в который горбун потерял ключ, как перед глазами вновь возникла лежащая поперёк грядок Нонна. Как же я могла отдать важнейшую улику, которая привела бы убийцу на скамью подсудимых?!