Горбун - Вероника Кузнецова

— Жанна?! — Он воскликнул это с тревогой или, может, даже со страхом. — Жанна, это вы? Что случилось?

Я уже не раз слышала этот вопрос, но никогда он не вызывал во мне такого отвращения, как сейчас. Проклятый горбун понял, что вновь потерпел неудачу, но сумел справиться со своими чувствами и сейчас будет исподволь выпытывать имя случайной жертвы.

— Вам что-нибудь нужно?

Мне не нравился мой голос, напряжённый, нервный.

Дружинин не сразу заговорил, а, казалось, обдумывал свои слова.

— Как вы провели день? — наконец спросил он

Я молчала, потому что даже ему назло не могла произнести в ответ, что день был чудесный. Моя подруга была убиты, возможно, в тот самый момент, когда Петер делал мне предложение. Мне чудилось, что я сплю и мне предстоит проснуться и убедиться, что жизнь продолжается по-прежнему, никаких изменений в ней нет и остаётся лишь забыть свой кошмар. Однако я ощущала трубку в вялой, словно лишённой мускулов руке, чувствовала, как она прижимается к уху и завитые волосы щекочут кожу.

— У вас неприятности? — спросил Дружинин.

Неприятности? Насколько это слово не отражало смысл случившегося! У меня не было неприятностей. У меня было горе.

— Что вы хотели?

— Во-первых, хотел узнать, не скучно ли вам с Петером…

Выходило, что мистер Чарльз уже рассказал своему племяннику о нашей встрече, и для Дружинина не было неожиданностью известие, что я жива.

— Не скучно. Петер — очень приятный человек, — произнесли мои губы.

— Рад за вас.

Мне хотелось крикнуть, что горбун напрасно пытается устыдить меня, что я больше не заблуждаюсь на его счёт, и ему нужно подумать над своей безопасностью, потому что возмездие приближается, но вместо этого я трусливо подумала, что Дружинин наверняка знает телефон Петера, а датчанин мог бы помочь мне и взять на себя разговор с Ларсом.

— Вы не знаете телефон Петера? — спросила я.

— Разве он уже ушёл? — удивился горбун.

— Мы погуляли и разошлись. Так он у вас есть?

— Зачем вам телефон Петера?

У меня не было сил с ним объясняться.

— Есть или нет?

— Конечно, нет.

Пора было прекратить этот разговор.

— А почему вы позвонили?

Этот вопрос дался мне с трудом.

— Я позвонил, чтобы… — голос горбуна вызвал растерянность. — Я хотел спросить, не выронил ли я ключ где-нибудь у вас?

У меня лицо передёрнулось от судороги, а рука опустилась в карман и сжала ключ. Права я была, когда решила, что ключ потерял именно горбун.

— Нет. Какой ключ?

— It does not matter. I have got another key.

У него был другой ключ, а при необходимости он мог сменить замок, но на свете не было другой Нонны и заменить её никто не сможет.

— Жанна, вы плачете? — раздался встревоженный голос горбуна. — Что произошло?

Если у него оставалась хоть крупица совести, то его должно ужаснуть известие, что он убил добрую, ласковую, чуткую женщину.

— У меня, правда, нет телефона Петера. — Голос горбуна стал мягче. — Если хотите, я узнаю. У Ларса или Нонны…

— Нонну убили.

Я сказала это её убийце и не могла слушать, как он будет сейчас с поддельным ужасом расспрашивать меня о её смерти, поэтому тихо опустила трубку на место и отошла от телефона. Как я и ожидала, он затрезвонил опять, но трубку я не подняла, потому что, во-первых, не хотела говорить с преступником, а во-вторых, не смогла бы ничего сказать из-за слёз, так долго сдерживаемых и, наконец, хлынувших из глаз. Мне хотелось сохранить выдержку и постараться говорить с Ларсом, Ирой и Хансеном спокойно, так что я употребила все силы на то, чтобы взять себя в руки, но почему-то мысли упорно возвращались к телу на грядках, ключу под ногой убитой и к голосу Дружинина, то насмешливому, то встревоженному. Пока я так сидела, полностью отключившись от внешнего мира, у входной двери послышались голоса, а потом — шаги в прихожей. Я могла догадаться, что это пришёл горбун, потому что оставлять невыясненным такое происшествие, как смерть Нонны, означало бы признать свою виновность. Страха я не почувствовала, потому что у двери дежурил полицейский, но чувство, с которым я ждала его появления, было от этого не менее мучительным. Однако в прихожую вошёл не один человек, а, как минимум, два. Это могли быть Ира с Ларсом, а если так, то полицейский у входа не сообщил им о случившемся, потому что признаков растерянности, горя и волнения у тех, кто шёл ко мне, я не улавливала.

Мне пришлось подойти к окну и сделать вид, что не замечаю пришедших, чтобы по моему лицу и влажным глазам не стало сразу же ясно, что стряслась какая-то беда. Мне хотелось как можно мягче сообщить писателю, что его поддержки и опоры, той, которая готова была прощать ему неверность и молча страдать, больше нет в живых. От этих мыслей на глаза вновь набежали слёзы. Их надо было прогнать, потому что обнажать свои чувства перед кем бы то ни было казалось мне унизительным. Неприятно наблюдать, как воют и истошно вопят некоторые женщины; сочувствие при этом смешивается с растерянностью и даже, к сожалению, с брезгливостью.

Я стояла у окна, сосредоточившись на ближайших кустах, отгоняя те чувства, которые Волк Ларсен назвал бы вздором и сантиментами, и ждала, что сейчас Ира спросит, с каких это пор у нас дежурит полицейский, а Ларс добавит что-нибудь ещё, но внезапно почувствовала на своём плече чью-то руку, и голос Дружинина мягко произнёс моё имя.

Если бы я не подготавливала себя к появлению Иры и Ларса, выбросив мысль о горбуне, я не отскочила бы так, словно меня ужалила змея. Удивляюсь ещё, как я удержалась от крика, но вид мой, должно быть, выдавал, что вызвать такую реакцию был способен единственный человек в этом мире и именно тот, кто стоял сейчас возле меня.

В тот же миг я встретилась глазами с мистером Чарльзом и, как ни была ошеломлена появлением убийцы, всё-таки уловила, какое страдание отразилось в лице старого джентльмена. Несчастный, не ведающий ни о чём человек решил, наверное, что только внешность его племянника вызывает такой ужас или отвращение, и, конечно, мучительно переживал за него. Я обернулась к горбуну, но он стоял ко мне вполоборота, и я не могла понять, злоба ли, раздражение или издёвка заставили его прятать от меня лицо. Однако это было уже неважно, главным для меня казалось загладить свою невольную вину перед мистером Чарльзом, и, пользуясь тем, что между моим диким прыжком и осознанием возникшей ситуации прошло не более секунды, я собрала всю волю и сделала нечто, сравнимое разве что с триумфом фигуриста, споткнувшегося на льду и невероятным усилием превратившего безобразную попытку удержать равновесие в эффектнейший пируэт.