Голоса - Борис Сергеевич Гречин

«Анастасия Николаевна — хоть и молодой, но, уверен, очень грамотный педагог», — сухо сказал я в трубку.

«А почему вы в этом так уверены? — возразила мне «мама Влади». — Эта ваша Анастасия Николаевна заваливает их самостоятельными и ничего им не рассказывает! Красиво это с её стороны? И с вашей стороны тоже — поставить вместо себя эту девочку-припевочку?»

«Видите ли — виноват, не знаю, вашего имени-отчества… — я сделал паузу, чтобы собеседница могла их назвать, и, не дождавшись, продолжил: — Видите ли, сударыня, в будущем не только вашему… Владиславу — которому, кстати, сколько: двадцать один, двадцать два? — но и всем выпускникам бакалавриата придётся делать свою работу именно самостоятельно. Если, конечно, вы не будете его до глубокой старости водить за руку…»

«Вы мне хотите сказать, что я плохая мать?!» — взвилась «мама Влади».

«Я? — поразился я. — Я ничего вам не хочу сказать. Я вам не духовник и не игумен, и за вашу душу никакого попечения не несу».

«А за него несёте!» — парировала дамочка. — И что это вы мне хамите тут?»

«Вы так считаете? — уточнил я с иронией. — А моя здравая мысль вам кажется хамством?»

Марк, стоявший неподалёку — мы остановились — и слушавший наш с ней разговор тоже не без иронии — динамик у меня был громким, — вдруг протянул руку к моему телефону.

«Дайте-дайте, вашбродь, не бойтесь… Здравствуйте, женщина, — насмешливо начал он в трубку. — Женщина, а вам… — кто говорит, спрашиваете? Да вот, однокурсник вашего Влади. Я, кажется, даже представляю эту бледную личность… Женщина, а вы его не с ложечки кормите? Не «Агушей»? А вы, извините за вопрос, когда он девочку захочет, будете рядом стоять и помогать советами? Девочки-то у Влади, небось, нет? Хотите, расскажу, почему? Вот ты, блин! — вдруг искренне огорчился он. — Трубку повесила!»

Мы рассмеялись.

«Вам за эту дурную бабу не намылят холку?» — с беспокойством уточнил Кошт.

«Не думаю, — отозвался я. — Хотя кто ж знает! Семь бед — один ответ».

«А хорошо, что у нас в группе нет таких невзрачных типов, верно?»

«Само собой! — согласился я. — Я и в прошлом году уже разглядел, что вы зубастые».

«Да! — подтвердил Марк. — Вы нам как куратор пришлись просто в масть».

«Боюсь, правда, — продолжал я, — что пара человек в вашей группе вам всё-таки кажется невзрачными, Марта, например…»

«Да нет! — не согласился он. — В этой девочке — уйма всего, и она какая угодно, но не бесхребетная. И очень жалко, что…»

Фразы он не закончил.

«Что жалко?» — спросил я слегка пересохшими губами — и заставил себя повернуть голову в его сторону, посмотреть на него.

«Да так, ерунда! — вдруг смутился он под моим взглядом (до того я ни разу не видел, чтобы Марк смущался). — Показалось — и вообще не моего ума дело…»

Я не набрался духу спросить, что именно ему показалось — да и никуда бы не завёл этот разговор, если уж сам он его бросил.

[5]

— Мы прошли по берёзовой роще ещё немного, — вспоминал Могилёв, — и мой телефон зазвонил снова! Опять незнакомый номер.

«Здравствуйте! Вы — Андрей Михайлович?» — поприветствовал меня мужской голос в трубке.

«Я, — подтвердил ваш покорный. — С кем имею честь? Вы тоже, извините, родственник одного из моих студентов?»

«Не студентов, а вашей аспирантки, — сообщил мне молодой мужчина. — И не совсем родственник, а так…»

«Вы — Антон? — вдруг догадался я. — Молодой человек Насти», — шепнул я своему студенту.

«Вы и имя моё знаете? — поразился Антон. — Да уж… А я хотел спросить: у вас на кафедре так принято — делать студенток и аспиранток объектами домогательств?»

Я грешным делом чуть не рассмеялся, потому что, если учитывать поведение моего прямого начальника, ответ «да» не был бы такой уж неправдой. Вовремя прикусил язык. И зачем-то включил телефон на громкую связь, хотя, кажется, голос в трубке и так было слышно. Антон как раз начинал говорить что-то откровенно хамское:

«Дядя, ты там, случаем, не с ума сошёл? Седина в бороду — бес в ребро, да? Ты зачем девчонке присел на уши?»

(««Девчонке», — подумал я с грустью. — Уж девушке двадцать пять лет, а она всё для него «девчонка»! И до конца жизни ей останется. Или я слишком плохо о нём думаю?»)

«Сидел бы ты ровно на жопе и не тянул кое к кому загребущих ручек! — развивал свою мысль Антон, причём без гнева, а с такой, знаете, абсолютно ницшеанской уверенностью в своём превосходстве по всем статьям. — А то, знаешь, можно ведь и получить по своим граблям! Ты что, думаешь, если ты кандидат наук, так тебе уже лицензию дали на всех симпатичных тёлочек в радиусе километра? Я тебя огорчу: это не так, дядя! Сюрприз, да? И крепостное право тоже отменили: опаньки, неожиданность, прикинь?»

(«Зачем он звонит, чего добивается? — думал я. — Как отвечать? С вежливой иронией? Так ведь не поймёт, посчитает слабостью. В том же стиле? Пожалуй — но как неприятно, однако! Надо ведь ещё припомнить все эти слова из моего советского дворового детства. И как глупо…»)

Меня, однако, опять выручил Марк. Он без всяких слов властно протянул руку за моим телефоном, почти вынул его из моей ладони. И объявил невидимому собеседнику:

«Слышь ты, хамло! Рот свой за… рот, я сказал! Закрыл! К тебе приехать? Тебе табло починить, чтоб не светилось? Давай адрес! Адрес, ебобоша, говори, щас дядя доктор приедет, полечит тебе говорильник!..»

Антон, как я сумел понять, предпочёл обойтись без любезно предложенной врачебной помочи и отключился.

«Я искренне восхищён вашим умением разговаривать с людьми, Марк, — заметил я, принимая обратно телефон из рук нашего «Гучкова». — Нет, правда! Я бы не нашёлся: так метко, и с юмором. И каждому своё, подходящее».

«Ну уж, скажете тоже, — буркнул Марк, довольно ухмыляясь. — Но что-то, погляжу, тяжкая у вас стала жизнь, ваше благородие! Хоть охрану к вам приставляй, чес-слово…»

Ещё метров пятьдесят мы продвинулись по лесной тропинке, когда -

— и как раз в месте нашего воскресного земского собора, на котором был рукоположен Алёша -

— мне резко стало дурно.

Так, знаете, бывает: потемнение в глазах до слепоты, будто мозгу не хватает кислорода. Пару раз со мной случалось похожее и раньше.

«Что такое? — встревожился Марк. — Сердце?»

Я, кажется, простонал что-то невнятное, держась руками за берёзовый ствол. Осторожно присел на заботливо поставленный им для меня табурет. Сгорбил спину и положил руки на колени