Гезат (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

— На этой квадриреме я отправлюсь на помощь Цезарю! — важно огласил легат.

— Ты заслужил это! — лизнул юнец из его свиты.

— А мы заслужили поощрения, — подсказал я.

— Вы будете щедро награждены! — торжественно заверил Марк Антоний, сразу перестав улыбаться и скривившись, будто возобновил пережевывание лимона.

Его щедрость в моем случае всего на двести денариев превысила наградные за либурну, хотя квадрирема стоит раза в полтора дороже. Впрочем, мнение по поводу щедрости у дающего и берущего редко совпадают. Видимо, все-таки сознавая, что сильно недоплатил, легат не стал возражать, когда я сказал, что надо отвезти наградные домой, отпустил меня и моих помощников на две недели.

Попутный теплый южный ветер подгоняет торговую тридцатидвухвесельную галеру с поставленным парусом, идущую курсом норд-ост к восточному берегу Адриатического моря. Сейчас мы примерно на траверзе Диррахия, будущего Дурреса — базы армии и флота Гнея Помпея. Несмотря на то, что гребцы работают, не покладая весел, и помощь паруса, движется галера медленно, сильно отставая от нашего флота, потому что нагружена по самое не балуй: неполная манипула легионеров-ветеранов и я со своими помощниками, рабом и лошадьми. Вообще-то я должен был переправляться на трофейной либурне, но вернулся из отпуска к самому отплытию, когда решили, что я опоздаю, и отдали места другим. Мы успели втиснуться на купеческую, которая отходила одной из последних. Позади нас только другая такая же торговая галера, но нагруженная новобранцами.

Я развалился на баке. Широкий парус сшитый из горизонтальных полос метровой ширины, красных и желтовато-белых, создает ветровую тень, поэтому ничто не мешает мне наслаждаться солнечным весенним днем. Неподалеку от меня сидят только два матроса, которые соединяют два куска троса, делая разгонный (длинный) сплесень. Мои помощники и большая часть легионеров давятся в трюме, мешают гребцам. Там не видны волны, поэтому не так страшно.

Мне видны не только они, но и две триремы из вражеского флота, который вышел из Диррахия. Большая часть его погналась за основными нашими силами, а этим, видимо, приказали захватить нас. Наблюдаю за триремами без страха, со спортивным интересом. Ветер пока что почти не помогает им, поэтому дистанция между нами, как мне кажется, не сокращается. Может быть, я ошибаюсь, но часа через два зайдет солнце, и, если не случится ничего чрезвычайного, если нашим врагам не подоспеет помощь от ушедших вперед галер, за оставшуюся светлую часть суток догнать нас все равно не успеют.

Больше меня беспокоит то, что ветер начал усиливаться. Ему есть, где разогнаться и поднять волну. Если так пойдет и дальше, то нам придется приставать к берегу, который занят вражескими войсками. Галера не рассчитана на штормование в открытом море. Не покидает и мысль о том, что шторм может быть по мою душу, поэтому спасательный жилет у меня под рукой. Точнее, в данный момент он под головой, заменяет подушку.

Вскоре солнце присело на горизонт, а ветер вместо того, чтобы стихнуть, усиливался и начинал заходить по часовой стрелке. Наши преследователи повернули к берегу, то ли поняв, что все равно не догонят до темноты, то ли испугавшись поднявшейся волны. Наш кормчий приказал убрать парус и тоже подвернул к берегу. На баке стало холодновато, и я спустился в трюм. Там было тесно и тепло. Мне уступили краешек банки, на которой, кроме двух гребцов, сидел еще и легионер. Когда первые два, загребая, откидывался телом назад, легионер тоже наклонялся, чтобы не схлопотать концом весла, которое скрипело с хрипотцой, будто устало за день. Мой конь, стоявший неподалеку, коротко и тихо всхрапывал каждый раз, когда слышал этот скрип. Наверное, у лошадей свои неприятные звуки, не такие, как у людей.

Наверху раздается басовитый голос кормчего, приказывающего матросам приготовить носовые якоря. Каждое второе слово в приказе — ругательство. Видимо, нынешние кормчие в будущем станут боцманами.

Вскоре по изменившейся качке я понял, что галера вышла на якоря, и приготовился коротать ночь, сидя в компании легионеров и рядом с лошадьми. Не уверен, что получится заснуть. Не умею спать сидя. Часто по многу часов ездил на автобусах и летал на самолетах, но так и не научился. Иногда отключался на несколько минут — и всё. Зато в училище на занятиях меня вырубало запросто. Знания — сила. Одногруппники потом долго подкалывали меня, вспоминая, как наша классная руководительница, преподававшая английский, приказывала моему соседу по парте разбудить меня, потому что изучения языка вне его среды действовало, как лучшее снотворное. Впрочем, спал я на всех занятиях, даже на «Теории устройства корабля», которую преподавал начальник училища Теплов, и особенно хорошо — на военке. На офицеров запаса нас учили в подвальном помещении другого корпуса, старого здания, неофициально все еще носившего название царских времен Сабанские казармы, где был длиннющий коридор, по обе стороны которого аудитории. Так вот там пойманного спящим отправляли мыть палубу, как по-флотски называли пол, в этом коридоре. Он всегда был исключительно чист, в том числе и благодаря моим стараниям.

Особенно хорошо мне спалось на «Боевых средствах флота», которые преподавал капитан третьего ранга Феонин, мстительный зануда. Это была первая пара в понедельник. Все, включая препода, были с похмелья и не выспавшиеся. Феонин читал по своему талмуду — большой толстой общей тетради, передвигая деревянную линейку по странице, чтобы не перепутать строки, а мы должны были записывать эту якобы секретную информацию времен Второй мировой войны в секретные тетради и потом учить по ним. На перемене мы передвигали линейку назад, и Феонин читал по второму разу, а мы делали вид, что записываем. Бубнил он монотонно, убаюкивающе настолько, что и сам засыпал. Следом за ним вырубалась и почти вся группа. Как только препод начинал подавать признаки просыпания, те, кто бодрствовал, будили своих соседей. Рядом со мной сидели исключительно приличные люди, разбудить было некому — и снова здравствуй, швабра! В итоге Феонин взъелся на меня и еще трех курсантов из нашей роты, в результате чего «БСФ» я сдавал трижды, хотя ко второму разу уже знал этот предмет лучше препода. Так мало раз потому, что после второй неудачной попытки мой одногруппник Игорь Хижняк, выросший в городе Батайск Ростовской области, где, видимо, привыкли перекрикиваться через степь, выйдя в коридор, слишком громко и артистично сказал на казацком диалекте, что думает о Феонине и прочих боевых средствах флота. В итоге для троих следующая попытка оказалась удовлетворительной, а Игорю пришлось сдавать еще раз. Что для него оказалось не трудно. Он всего лишь пожаловался по телефону своей тете, которая была заведующей столовой в штабе Одесского военного округа, что из-за какого-то всего лишь капитана всего лишь третьего всего лишь ранга не может отправиться на плавательскую практику, после чего сдал на «отлично», даже ничего не сказав по предмету.

— Шо ж ты, поц, сразу не позвонил?! — задал прямо таки напрашивающийся вопрос один из нас троих, одессит по национальности.

— Тогда бы не так обидно было, — загадочно ответил Игорь Хижняк.

Почему-то никто из нас троих не стал выяснять, кому — преподавателю или курсанту — было бы обидно? Наверное, у остальных, как и у меня, возникла мысль, что присутствовали при сакральной встрече двух родственных душ.

Как только начинаю вспоминать свое советско-российское прошлое (или будущее?!), так обязательно случается что-нибудь неприятное. К реальности меня вернул басовитый голос кормчего, сообщивший, что к нам плывет много лодок с воинами. Поскольку мы у вражеского берега, непрошенные гости были не лучше скифа, как сейчас римляне вслед за греками называют всех кочевников.

По главной палубе гулял юго-западный ветер. После захода солнца он резко похолодал. Галера резво вертелась на двух якорях, напоминая козу на привязи, запутавшуюся в кустах. Корма под острым углом была направлена к берегу, к расположенному у подножия горы городку Лиссус, который, если не ошибаюсь, в будущем переименуют в Лежу. От него к нашей и еще одной галере, ставшей на якоря неподалеку, гребли десятка три разнокалиберных плавсредств, от двухвесельной лодки до двенадцативесельного баркаса, заполненных желающими поживиться. Волна была высоковата для морских прогулок. Брызги кропили всех в баркасах, а лодки еще и черпали воду бортами, приходилось постоянно и очень интенсивно ее вычерпывать. Чтобы отправиться на промысел в такую погоду, надо быть очень мотивированным. Подозреваю, что этим придуркам навешали лапши, что в галерах несметные сокровища, а экипаж не окажет сопротивления или оно будет слабым.