Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Борову ничего не доставалось и он, тяжело вздыхая, долго еще после ухода дьякона презрительно фыркал, негодуя на жадного хозяина, не угостившего своего питомца даже хлебушком.

Запасы тушенки таяли и Надежда, заметив, наконец, непорядок, попыталась робко поднять вопрос, но дьякон тут же разразился гневной тирадой слов и выскочил прочь из дома. Вскоре за грехом чревоугодия и пьянства последовал еще один грех, которому философствующий дьякон поддался без раздумий.

Он стал ходить к веселой бабенке, вначале таясь от деревенских и пробираясь задворками да огородами, а потом и вовсе оставив стыд, шел в открытую. У бабенки дьякон напивался до бесчувствия и, кося блудливым взглядом, говорил наставительно своей неунывающей любовнице, что при скучной, вечно занятой по дому, жене – не грех и изменить, к примеру, сходить в гости к соседке. Веселуха ничего не отвечала, а только хохотала, задорно закинув голову кверху и подставляя под жадные жирные губы дьякона свою белую полную шею.

Надежда растерялась и как-то так опять собрала вещи, отметив про себя, что и не распаковывала чемодан-то, в шкафу не висели ее платья, а на полках не было ее белья. Потихоньку, она перешла в родительский дом, где ее уже ждали привычные к ее судьбе, родители. Они, конечно же были осведомлены по деревенскому сарафановому радио о похождениях дьякона.

Развод она не успела оформить. Потому что дьякон спился. И через несколько дней после ее ухода, его, задохшегося от бензинового двигателя, нашли в закрытом «москвиче», который он как-то за бесценок приобрел у деревенского выпивохи. Видимо, дьякон напился и заснул в машине. И иконки с изображениями бога, которые дьякон наклеил в качестве талисманов по всему верху лобового стекла, не помогли ему. Имущество? Справедливо и полностью перешло во владение Надежды и она, с радостью обозревая свои апартаменты, махом избавилась от всякой животины, оставила только коз для молока. Остальных продала деревенским. Ни к чему ей было убивать животных, ни к чему их взращивать ради своего живота. Она привыкла мало есть и питалась, подчас, одними яблоками да семечками, проводя летние вечера с подругами на скамейке, возле своего дома.

Скамейка с широкой спинкой, сделанная еще отцом дьякона, прогретая солнцем, нравилась не только Надежде и ее подружкам. Частенько сиживали на скамейке деревенские старички и старушки, иной раз засиживались какие-нибудь прохожие, проезжие. А однажды, переделав все дела по дому, вышла из калитки своего двора и обнаружила возле скамейки художника. Перед художником стоял этюдник и на белом грунтованном холсте, под ловкими мазками краски, что наносил заезжий гость, появлялись знакомые линии и очертания церкви, всегда и при любой погоде, хорошо видной из двора почившего дьякона. Надежда, открыв рот, глядела, потрясенно, на работу художника.

А тот, подскакивая к холсту, что-то такое чиркал с налету и тут же отскакивал, прищурив глаз, глядел испытующе на далекую церковь, как бы соображая, как к ней подступиться. Так ведет себя иной воробей, заметивший на дороге оброненный кем-то большой ломоть хлеба, и подскакивает, рассматривая его, то одним, то другим глазком, поклевывает и делает иной раз попытку ухватить краюшку да унестись в укромное местечко, чтобы самому все склевать, но ничего не выходит, тяжел, оказывается, ломоть.

Художник покрылся потом и, заметив, наконец, Надежду, улыбнулся широко и ласково. Нарочито низко кланяясь, попросил у нее водички.

Надежда кинулась в дом, а через минуту художник уже сидел на месте прежнего мужа и с аппетитом ел жареную картошку с луком, поглощал домашние соленья и особенно налегал на самогонку, оставшуюся после ненасытного дьячка в больших количествах, в разных бутылках и бутылочках расставленных прежним хозяином по всем шкафам и шкафчикам.

Воровато зыркая по углам, художник не раз и не два останавливал свой оценивающий взгляд на иконостасе, перед которым имел обыкновение класть поклоны дьякон.

Иконостас состоял из старинных икон принадлежавших еще прадедам дьякона. Они все верой и правдой служили в церквах, все были дьяконами.

Художник, быстро что-то обдумав и охватив алчным взглядом роскошный бюст хозяйки дома, взял да и без лишних слов предложил ей выйти за него замуж. И она, как-то так, особо не думая и не размышляя, тут же и согласилась. Мечта о семье и обыкновенном семейном счастье не покидала ее ни на секунду.

Художник оказался столичным. Дом Надежды он объявил дачей и по осени самолично заколотил окна широкими досками. Надежда с вечным чемоданчиком уже ждала его, скромно, как чужая, толкаясь возле калитки. Родители ее, тяжело вздыхая и бросая недоверчивые взгляды в сторону нового зятя, увели на свой двор всех коз дьячка, Надежда с художником отправилась в Москву. Супруг не помогал ей нести чемодан с вещами, у него в руках и под мышками, завернутые в холст и перевязанные бечевкой, тяжелым грузом висели старинные иконы дьякона.

В столице, где Надежда сроду не бывала, прозябая с прежними мужьями разве только в провинциальном городке, она испугалась шумного метро, но подчиняясь настойчивому взгляду супруга, вместе с ним вошла в переполненный вагон. Шум, лязг и огромная скорость, с которой пролетел поезд от станции до станции, едва не лишил ее ума, и оклемалась она только в коммунальной квартире художника.

В комнате почти не было мебели, стояла единственная кровать, да и то старая. Надежда едва присев с краешку на эту кровать, испугалась ее громкого скрипа и тотчас вскочила, таращась и держась за сердце.

Супруг не обратил никакого внимания на ее прыжки, а оставив одну в комнате, торопливо скрылся со всеми иконами.

Надежда побродила по комнате, заглядывая за холсты в подрамниках во множестве прислоненных к стенам, но картин так и не обнаружила, не нашла она законченных произведений искусства, разве только начатки, какую-то мазню, наброски и не более того.

Она вышла в пустой коридор коммуналки, сосчитала двери комнат, большинство из которых были железными, получилось довольно-таки много. Зашла на кухню, где стояли страшные столы и две черные грязные газовые плиты. В кухне никого не было. Зашла она и в туалет, где косился на сторону покрытый трещинами пожелтевший от времени унитаз и где-то под потолком непрерывно журчал бачок со свешивающейся вниз цепочкой. Такие бачки обычно показывают в фильмах о довоенных временах. Надежда пугливо попятилась. Правда, она заглянула еще в ванну, где непрерывной тонкой струйкой тек свернутый на бок кран, ванна выглядела так, будто ее усиленно кто-то абсолютно безумный, царапал и драл. Эмаль вся растрескалась, на дне валялись свежие обломки от эмали и, проведя рукой по шершавым стенкам, Надежда обнаружила на своей ладони множество белых ошметок от былой роскоши.

Она замерла, отчего-то вспоминая первого мужа с его коммуналкой, тараканами и прочими «радостями» общественного бытия. Впервые, она, закусив губу, подивилась на саму себя и отступила, брезгливо отряхивая ладонь от кусков эмали, в комнату нового мужа.

А он вернулся к вечеру и, сияя от счастья, махнул рукой, гулять, так гулять! Накрыл единственную табуретку свежей газеткой, достал из-за пазухи бутылку водки, шмат сала, полбуханки хлеба. Табуретка послужила столом.

За окном сыпался дождь, наступала осенняя непогодь, в батареях еще отсутствовало отопление и в комнате становилось прохладно.

Новый муж достал из встроенного в стену шкафа, забитого всяким хламом, видавшую виды электроплитку. Всю ночь она гудела и трещала, раскаленная докрасна. И Надежда спала тревожно, постоянно просыпаясь, приподымала голову от подушки, подслеповато всматриваясь в неугомонную плитку. Рядом беззаботно храпел ее супруг, разоблачившись, по привычке, донага. Она глядела в недоумении на его волосатую грудь и впалый живот, глядела на нечто сморщенное, кожицей лежавшее у него между ног, рассматривала его кривые ноги и понимала, все более и более понимала, что этот человек чужой, не любимый и не родной для нее и она не пойдет за ним на край земли…

Вскоре она вернулась домой, в деревню. Претензий по поводу пропавших икон она бывшему супругу не высказала, а только равнодушно пожала плечами на его мычания и недоумения по поводу ее необъяснимого на его взгляд, поведения…

Надежда, чувствуя себя ущербной, плакала, лежа на поросшем мхом, камне, когда, услыхала подруг, зовущих ее по имени. Она торопливо вытерла слезы и попыталась улыбнуться им, отчего-то радостным и тревожным.

– Надька, ты диспансеризацию недавно проходила? – кричали они, едва ли не хором.

– Ну, проходила, – недоумевала Надежда.

– Кровь сдавала? – спрашивали ее неугомонные подруги.

– Ну?

– Так вот, пришли результаты анализов! Беременна ты! – и подруги, торжествующе, рассмеялись.