Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Надежда, действительно, собралась и уехала. С инженером она развелась заочно, на суд он не явился.

В лесу были разбросаны огромные черные камни, оставшиеся, наверное, после давнего ледникового периода. И Надежда обессилено повалилась на один из них, вяло осознавая, что, быть может, вот на этом же самом камне какая-нибудь женщина тысячи лет назад также, как и она оплакивала свою судьбу… Камень, поросший мягким зеленым мхом, был вовсе не холодным. Надежда разлеглась на нем, будто на мягкой постели. Ноющая боль в душе отпустила и слезы, сами собой, вытекающие и вытекающие из ее поблекших от постоянных рыданий, глаз, наконец, иссякли.

Вторым у нее был врач. Этот при сватовстве составил список своих самых плохих привычек и торжественно вручил его невесте. Надежда растерялась, но все же прочитала, недоверчиво улыбаясь. Список был длинен. Но новый муж скрупулезно придерживался каждого пункта. Так, он, несомненно, любил занудные бесконечные речи, в которых основное место уделял своей персоне нон грата. Помешательство на чистоте и порядке тоже присутствовало и не просто присутствовало, а процветало махровым цветом. Надежда, как заведенная, чистила и мыла, страшась пропустить даже маленького пятнышка грязи. Он любил белые накрахмаленные рубашки и шерстяные костюмы, которые Надежда должна была гладить горячим паровым утюгом. По вечерам он всегда и неизменно выходил в маленький коридор перед дверью квартиры и, используя черный гуталин и щетку, маниакально начищал до зеркального блеска свои ботинки, не доверяя столь ответственной миссии своей жене.

Новый муж ее совершенно заклевал и она, повалившись тяжелым кулем на супружескую постель, никак не отвечала на его сексуальные притязания. Врач поскучнел и стал отдаляться. Какое-то время от него попахивало духами чужих женщин, но потом доносящиеся от его костюмов запахи резко поменялись. Он стал приходить с работы пьяным. Долго мотался по квартире, продолжая выпивать и пренебрегая стопками, пил прямо из горла, часто даже не закусывая. И в какой-то миг протрезвев, он сухо вопросил Надежду, а что она, собственно говоря, делает в его жизни и в его квартире? Мотивом своего вопроса он выдвинул единственное, пришедшее ему на ум, она не ласкова с ним в постели и вообще, зачем она тогда ему?

Надежда, глотая слезы обиды, в тот же час, собралась и уехала к родителям, в деревню. Развелась… заочно, на суд второй муж так и не явился.

Надежда сдавленно вскрикнула и, комкая платок, прижала его к вздрагивающим губам.

Что она сделала, как жила после двух неудачных браков? Пошла в церковь…

Русские к Богу обращаются только тогда, когда беда уже в дом влезла. Вот и бегут в церковь вприпрыжку, плачут о своем несчастье, свечки ставят всем святым, каких только углядят на темных иконах.

А так живут без Бога. Бог уже в поговорки вошел, стал своим да нашим. Черта же вообще ни во что не ставят и машут на него, словно на муху, отстань, мол, надоеда жужливая. И вспоминают о чертях только, когда несчастья, чередуясь друг за другом, вдруг, посыпятся на голову, будто из рога изобилия.

Напротив, редкое явление – верующий человек. На такого смотрят, как на диковинку. Молится, а зачем? И пытаются понять монахов, изредка проходящих торопливо и целеустремленно куда-то по улицам русских городов. Глядят им вслед озадаченно.

А при аварии, когда при страшном скрежете и ударе, автомобиль вдребезги и сам едва спасся, огорченно вздыхают, вот, мол, и иконка не помогла. У многих иконки, будто талисманы и амулеты-обереги приклеены к лобовому стеклу. Чаще приклеивают иконки самого сильного – Христа. Реже Богородицы, еще реже Николы Чудотворца, ну увидеть других божьих посланников уже экзотика…

С третьим мужем Надежда познакомилась в деревенской церкви. Очень вдохновилась его осанкой, его представительным видом. Любил он, надувая щеки и важничая, поговорить о спасении души. Ее новым избранником оказался дьякон.

В деревне дьякона считали бездельником и обзывали клоуном, слушали со смешками его треп, смотрели с недоверием, а иные и с плохо скрываемой неприязнью.

За человека его никто не считал, так, нечто… Но сам он, в душе обижаясь на мнение народа, думал о себе только хорошее и считал себя чем-то вроде как… необходимым для общества. Он говорил хмурым деревенским:

– А без меня ведь вы закиснете, ребята!

На что никто ему не отвечал, только разве хмыкали пренебрежительно.

И только Надежда верила в него и часто поддерживала с ним душеспасительные беседы, до которых он был большим охотником:

– Что есть грех? – спрашивала она его.

– Грех-то, – на мгновение задумывался дьячок и уверенно заявлял, – грех – это состояние. Иной человек кается в одном и том же грехе по многу раз, а выйдет из храма и снова нагрешит.

– Вон кумушка идет, – продолжал он, махнув небрежно рукой в сторону какой-то бабы, – ведь каждое воскресенье кается в грехе осуждения, а выйдет в мир и опять за свое, не может удержаться, чтобы не сморщить своего длинного носа при виде девушки в короткой юбке или парня с длинными волосами. Да, она всегда найдет, кого осудить, были бы люди вокруг.

– А, что ежели запереть ее в одиночную камеру, в тюрьму посадить? – задумчиво предположила Надежда, глядя, как баба идет, шаркая по земле подошвами стоптанных грязных ботинок.

– И там найдет, кого осудить – уверенно заявил дьячок, – будет осуждать мышь за то, что она скребется в углу. Будет осуждать тюремное начальство за постную баланду.

– Стало быть, грех – это состояние и спастись невозможно? – заглядывая ему в глаза, спрашивала Надежда.

– Можно, – добродушно разрешил дьячок, – только нужно поменять свою сущность, измениться…

– Это как?

– А просто… Вон, эта баба, – кивнул он опять в сторону той же самой женщины, остановившейся посреди дороги поболтать с такою же в точности неряхою, каковою и сама была, – она, ведь, как живет? На работе, а она работает поваром, еду готовит для детишек в детском саду, швыряет кастрюли, точит лясы с такими же бабами. Дома, помыв, кое-как, посуду и разметав веником мусор по углам, садится тут же к телевизору смотреть бесконечные телесериалы. И смотрит все подряд, не делая никакого разбора между любовными и бандитскими историями. Для отдыха ради, она, иной раз, берет корзину и идет в лес за ягодами да грибами. Ее жизнь загнана в рамки приличия и потому из состояния греха она никогда не выйдет. А вот если бы она, подобно психу, в лесу-то не ягоды собирала, а полезла бы на дерево песни горланить, вот тут-то сдвинулось бы что-то с мертвой точки! И если бы она вместо своих сериалов взяла бы толковую книгу в руки или просто побродила вечером, вдыхая чистый вечерний воздух всей грудью, вот тут появилась бы какая-никакая, но робкая надежда…

– То есть надобно быть психом? – уточнила Надежда, не сводя влюбленного взгляда с распоясавшегося в философских бреднях премудрого дьячка.

– Человеком, надобно быть человеком! – сердито гаркнул он в ответ и сплюнул в сердцах, – ничего-то ты не понимаешь, дура!

Влюбленная, окрыленная надеждой обрести, наконец, семью, Надежда ничего не замечала. Она только с удвоенной силой крутилась по дому нового мужа, вставала еще затемно и занималась бесчисленной животиной, населяющей все сараюшки и хлев дьякона.

Он любил покушать и сам бывало поймав курицу у себя во дворе, относил ее к пеньку за домом, где самолично предавал несчастную птицу смерти. Вечно у него речь велась о кабанчиках, о поросятках. Посты, столь многочисленные в православном мире, он частенько нарушал, втихомолку от супруги, воруя из зимних запасов банку домашней тушенки, прятался в хлеву рядом с хрюкающим боровом, кандидатом в партию бесконечного ряда домашних колбас и трехлитровых банок тушенки.

Боров не догадываясь о своей блистательной будущности, жадно нюхал из своего дощатого загона мясной дух бывшего собрата по партии, точно также хрюкавшего всего несколько месяцев назад в этом же самом загоне. Точно также рыл он землю и колотился, налегая всем своим толстым боком на дощатую перегородку, требуя еды.

Дьякон, запасшись здоровенным куском домашнего каравая, испеченного женой, ел торопливо, ловко орудуя ложкой и жадно чавкая, так что боров приложив глаз к щели между досками мог увидеть, как хозяин набивает рот тушенкой и хлебом, как около ушей у него двигаются желваки, но мало того, по хлеву разносился резкий неприятный запах самогонки. Это дьякон откупоривал фляжку, в которую имел обыкновение заливать самогонку собственного производства.

Борову ничего не доставалось и он, тяжело вздыхая, долго еще после ухода дьякона презрительно фыркал, негодуя на жадного хозяина, не угостившего своего питомца даже хлебушком.

Запасы тушенки таяли и Надежда, заметив, наконец, непорядок, попыталась робко поднять вопрос, но дьякон тут же разразился гневной тирадой слов и выскочил прочь из дома. Вскоре за грехом чревоугодия и пьянства последовал еще один грех, которому философствующий дьякон поддался без раздумий.