Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

— Став сильным, — продолжал горбун, — я захотел еще одного: богатства. Лет десять, а то и больше я трудился, слыша вокруг лишь смех и улюлюканье. Труднее всего достается первый денье, второй добывается уже легче, третий спешит ко второму, из двенадцати денье получается су, из двадцати су — ливр. Я изошел кровавым потом, прежде чем скопил свой первый луидор, он хранится у меня до сих пор. Когда меня охватывают уныние и усталость, я рассматриваю его и моя гордость оживает, а гордость — это сила человека. Я копил — су к су, ливр к ливру. Я никогда не ел досыта, но зато пил вволю — за воду в фонтанах платить не надо. Я ходил в отрепьях, спал без матраса. Но сокровищница моя неуклонно пополнялась, я копил, копил, копил!

— Значит, ты скуп? — поспешно спросил Гонзаго, словно очень хотел доставить себе удовольствие найти слабую сторону у этого странного существа.

Горбун пожал плечами.

— Дай господи мне когда-нибудь стать скупцом, ваша светлость! — ответил он. — Если бы только я умел любить эти несчастные экю, как мужчина любит свою возлюбленную! Это была бы страсть! Я посвятил бы жизнь ее утолению! Что такое счастье, если не цель в жизни, если не предлог для того, чтобы выбиваться из сил, чтобы жить? Но по своему хотению скупым не станешь. Я долго надеялся, что мне это удастся, но стать скупцом так и не смог.

Горбун тяжело вздохнул и скрестил руки на груди.

— У меня был радостный день, — опять заговорил он, — всего один. Я пересчитал накопленное и долго раздумывал, что сделаю с деньгами: их оказалось вдвое, даже втрое больше, чем я рассчитывал. Я был как пьяный и все твердил: «Я богат! Богат! Я куплю себе счастье!» Оглянулся вокруг — никого. Я взял в руки зеркало. Морщины и седина в волосах. Уже! Как скоро! Разве не вчера еще я был мальчишкой и получал отовсюду тумаки? «Зеркало лжет», — решил я и разбил его. Какой-то голос внутри меня воскликнул: «Ты правильно сделал! Так и надо поступать с наглецами, которые осмеливаются говорить здесь правду!» И снова мне звучал этот голос: «Золото прекрасно! Золото юно! Сей золото, горбун, старик, сей золото, и ты пожнешь молодость и красоту!» Что это был за голос, ваша светлость! Я понял, что схожу с ума, и вышел из дому. Я брел наудачу по улицам, ища благосклонного взгляда, доброй улыбки. «Горбун!» — кричали мужчины, которым я протягивал руку. «Горбун!» — вторили им женщины, к которым я устремлялся всем своим бедным и чистым сердцем. «Горбун! Горбун! Горбун!» И они смеялись. Лгут те, кто утверждает, что золото правит миром.

— Так нужно было им показать это твое золото! — воскликнул Навайль.

Гонзаго задумчиво молчал.

— Я показывал, — ответил Эзоп II, он же Иона. — И люди протягивали руки, но не затем, чтобы ответить мне рукопожатием, а чтобы пошарить у меня в карманах. Я хотел с помощью золота купить себе друзей, любовницу, но лишь привлек воров. Вы улыбаетесь, а я плакал, плакал кровавыми слезами. Но проплакал я всего одну ночь. Дружба, любовь — глупости все это. Нужно искать удовольствий, всего того, что может купить любой!

— Друг мой, — перебил Гонзаго холодно и надменно, — узнаю я наконец, чего вы от меня хотите?

— Я подхожу к этому, ваше высочество, — изменившимся в очередной раз тоном ответил горбун. — Я снова вышел из своего убежища, еще робкий, но уже снедаемый желаниями. Во мне возгорелась жажда наслаждений, я становился философом. Я ходил, блуждал и наконец взял след. На каждом углу я принюхивался, стараясь уловить, откуда тянет неведомыми мне наслаждениями.

— И что же? — осведомился Гонзаго.

— Принц, — поклонившись, ответил горбун, — ветер дул с вашей стороны.

IV

Гасконец и нормандец

Это было сказано жизнерадостно и весело. Этот дьявольский горбун, казалось, умел управлять всеобщим настроением. Гонзаго и окружавшие его повесы, только что крайне серьезные, разразились смехом.

— Ах, значит, ветер дул с моей стороны? — воскликнул принц.

— Да, ваша светлость. Я поспешил к вам и с порога почувствовал, что угадал верно. Не знаю, что за аромат проник мне в мозг, — наверное, это был аромат благородных и разнообразных удовольствий. Я остановился и решил попробовать. Он меня опьяняет, ваше высочество, мне это нравится.

— А у господина Эзопа губа не дура! — воскликнул Навайль.

— Большой знаток! — заметил Ориоль.

Горбун посмотрел ему прямо в лицо.

— Вам приходится носить кое-что по ночам, — тихо проговорил он, — так что уж вы-то понимаете, что ради исполнения своего желания человек способен на все.

Ориоль побледнел. Монтобер воскликнул:

— Что он хочет сказать?

— Поясните, мой друг, — велел Гонзаго.

— Ваша светлость, — простосердечно сказал горбун, — чего уж тут долго объяснять. Вам известно, что вчера я имел честь покинуть Пале-Рояль в одно время с вами. Я видел, как два благородных господина несли носилки, а поскольку это дело необычное, решил, что им хорошо заплатили.

— Неужто он знает?.. — ошеломленно начал Ориоль.

— Кто лежал на носилках? — перебил его горбун. — Разумеется, пожилой господин под мухой, которому позже я помог добраться до дому.

Гонзаго опустил взгляд, лицо его то бледнело, то багровело. Все были крайне изумлены.

— Быть может, вы знаете также, что стало с господином де Лагардером? — тихо спросил Гонзаго.

— Что ж, у Готье Жандри твердая рука и верный глаз, — ответил горбун, — я был рядом с ним, когда он нанес удар, право слово, весьма неплохой удар. Те, кого вы послали на поиски, расскажут вам остальное.

— Они сильно опаздывают.

— Дело не такое быстрое. Мэтр Плюмаж и брат Галунье…

— Так вы их знаете? — снова удивился Гонзаго.

— Я знаю всех понемножку, ваша светлость.

— Тьфу, дьявол! Послушайте, мой друг: а известно ли вам, что мне не нравятся люди, которые слишком много знают?

— Согласен, это может быть опасным, — мирно признал горбун, — но может и принести пользу. Давайте по справедливости. Не знай я господина де Лагардера…

— Черт бы меня побрал, если я стану пользоваться услугами этого человека! — прошептал Навайль, стоявший позади Гонзаго.

Он полагал, что горбун не услышит, но тот ответил:

— И зря.

Впрочем, вся остальная компания придерживалась мнения Навайля.

Гонзаго медлил. Горбун продолжал, словно хотел сыграть на его нерешительности:

— Если бы меня не перебивали, я уже рассеял бы ваши подозрения. Когда я остановился на пороге дома вашей светлости, я тоже колебался и пребывал в сомнениях. Это был столь желанный мне рай, но