Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Нельзя допустить, чтобы такое прекрасное имя было запятнано.

Затем, обернувшись к начальнику полиции, который принес ему этот список, царь сказал:

– Я сам допрошу лейтенанта Суворова.

На следующий день молодого человека привели к царю, и он ожидал увидеть императора разгневанным, услышать угрозы, но Николай, напротив, держался спокойно, мягко. Мало того: с первых же слов царя виновный сообразил, с какой целью его сюда привели. Все вопросы государя, подготовленные с отеческой заботливостью, были построены таким образом, чтобы обвиняемый не мог избежать оправдания. И в самом деле: при каждом его ответе (отвечать было велено только «да» и «нет») царь оглядывался на тех, кого он созвал, чтобы эта сцена разыгралась при свидетелях, и все повторял:

– Вы же видите, господа, вы его слышите! Говорил же я вам, что Суворов не может быть бунтовщиком.

В итоге Суворов, выпущенный из тюрьмы, был отправлен обратно в свой полк, а через несколько дней еще и получил патент капитана.

Но не все обвиняемые звались Суворовыми, и хоть я прилагал бесконечные усилия, чтобы внушить моей бедной соотечественнице надежду, которую отнюдь не питал сам, страдания Луизы были поистине кошмарны. Со дня ареста Ванинкова она забросила все свои обычные дела и, затворившись в маленькой гостиной в глубине магазина, молча сидела там, подперев голову руками. Из глаз ее тихо катились крупные слезы, и она только спрашивала тех немногих, кто был, подобно мне, допущен в эту тесную келью:

– Как вы думаете, они его убьют?

Когда же ей что-нибудь отвечали – неважно что, она даже не слушала, – Луиза шептала:

– Ах! Если бы я не была беременна!

Между тем время шло, а никаких сведений о судьбе, уготованной обвиняемым, по-прежнему не просачивалось. Следственная комиссия что-то там ткала в потемках, чувствовалось, что развязка кровавой драмы приближается, но невозможно было предугадать, какой она окажется и когда это произойдет.

Однако господин Горголи, по-прежнему сохранявший доброе расположение ко мне, постоянно успокаивал меня, говоря, что приговор станет известен за несколько дней до его исполнения, так что у нас будет время похлопотать перед императором в случае, если нашему Ванинкову грозит смертная казнь. И действительно, 14 июля газета «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовала доклад, адресованный императору от имени Верховного уголовного суда. Там были названы три степени участия в заговоре, подразделяемые исходя из цели преступления: пошатнуть устои империи, изменить основополагающие законы государства, подорвать установленный порядок.

Тридцать шесть обвиняемых суд приговорил к смертной казни, остальных – к каторжным работам на рудниках и к изгнанию. Ванинков был в числе приговоренных к смерти. Но тридцати одному из смертников, в том числе Алексею, казнь по воле царя заменили пожизненной ссылкой.

Смерть ожидала только пятерых: Рылеева, Бестужева, Каховского, Муравьева и Пестеля.

Я выскочил с газетой в руках из дому, как безумный, бежал со всех ног, пытался с каждым встречным поделиться своей радостью и так наконец примчался, запыхавшись, к Луизе. Я застал ее с той же газетой в руках. Увидев меня, она бросилась вся в слезах мне на шею, не в силах вымолвить ничего, кроме:

– Он спасен! Боже, благослови императора!

В своем эгоизме мы забыли о несчастных, которые умрут, а ведь и у них тоже были семьи, любовницы, друзья. В первом порыве Луиза подумала о матери и сестрах Ванинкова, которых она, как мы помним, знала: они посещали ее магазин, когда приезжали в Петербург. Несчастные женщины еще не знали, что их сын и брат не умрет, а в подобных обстоятельствах это главное: из рудников, из Сибири возвращаются, а могильный камень, уж коли навалится, больше не поднимется.

Тут Луизу посетила одна из тех идей, что приходят только к сестрам и матерям: она подсчитала, что газета со счастливым известием будет отправлена из Петербурга не ранее, чем с вечерней почтой, а следовательно, в Москву ее доставят с запозданием в двенадцать часов. Она спросила меня, не знаю ли я посланца, который согласился бы незамедлительно доставить эту газету матери Ванинкова. У меня был русский камердинер, умный и надежный: я предложил ему это, и он взялся исполнить. Теперь оставалось только раздобыть ему подорожную. Благодаря неизменно деятельному и доброжелательному покровительству господина Горголи я получил ее за полчаса, и Григорий отправился в путь, увозя счастливое известие и тысячу рублей на дорожные расходы. Он опередил почту на четырнадцать часов – в противном случае мать и сестры прожили бы все это время, не зная, что у них еще есть сын и брат.

Возвратился Григорий с письмом, в котором старая графиня называла Луизу своей дочерью, а девушки – сестрой. Они просили как милости прислать к ним курьера еще раз в тот день, когда состоится казнь, а изгнанников отправят в ссылку. Поэтому я предупредил Григория, чтобы он был ежеминутно готов к новой поездке. Для него подобные вояжи были слишком выгодны, чтобы отказываться.

Мать Ванинкова дала ему тысячу рублей, так что у нашего бедняги после первой поездки образовалось небольшое состояние, которое он рассчитывал удвоить при второй.

Итак, мы ждали дня казни. Его не объявляли заранее, никто не знал, когда это случится, и город каждое утро просыпался, думая именно сегодня узнать, что для пятерых приговоренных все кончено. К тому же мысль о смертной казни производила особенно сильное впечатление, поскольку в Петербурге вот уже шестьдесят лет никого не казнили.

Дни шли за днями, такой интервал между приговором и его исполнением казался странным. Но властям требовалось время, чтобы доставить из Германии двух палачей.

Наконец вечером 23 июля ко мне зашел молодой француз, мой бывший ученик, имевший связи с посольством маршала Мармона. Я просил его держать меня в курсе новостей, которые он в качестве дипломата мог узнавать раньше, чем я. Он и сообщил, что маршал и его свита только что получили от господина де ла Ферроне приглашение явиться завтра в четыре утра во французское посольство, окна которого, как известно, выходят на крепость. Сомнения не было: им предложено присутствовать при казни.

Я поспешил к Луизе, чтобы сообщить ей эту новость, и тут же все недавние страхи одолели ее снова. Что, если имя Ванинкова по ошибке попало в список тех, кого сошлют, вместо того, чтобы оставаться в списке смертников? А может быть, вся эта история со смягчением наказания – не более чем ложное сообщение, распространяемое затем, чтобы смертная казнь привлекла меньше внимания жителей столицы, а завтра они увидят тридцать шесть трупов вместо пяти? Луиза, подобно всем несчастным, была изобретательна по части способов, как изводить себя. Все-таки я ее успокоил. Из источника, близкого к власти, я узнал, что все идет в полном соответствии с официальными сообщениями. Поговаривали даже, будто интерес, который Луиза вызвала у императора и императрицы в день, когда передала им прошение, бросившись на колени посреди Невского проспекта, несколько поспособствовал смягчению кары, назначенной приговоренному.