Грозное лето - Михаил Соколов

Милеант подумал, посмотрел на него своими светлыми глазами, будто хотел что-то сказать доверительно, мучившее его, но, увидев адъютанта, пригласил в свой кабинет:

— Прошу, штабс-капитан, ко мне.

И, разложив карту на заваленном бумагами и картами столе, взял карандаш и начал рассказывать и показывать:

— Правофланговый двадцатый корпус генерала Смирнова командующий приказал направить вот сюда, по линии реки Прегель, через Тапиау, в направлении Инстербург. Правее его и впереди линии фронта — три кавалерийские дивизии, первая гвардейская, вторая и третья, — на юг, в район Мюльхаузен — Бартенштейн, навстречу тринадцатому корпусу второй армии…

— Но у хана Нахичеванского — пять с половиной дивизий.

— Да. Однако две из них командующий приказал направить к Кенигсбергу. Далее: левее корпуса генерала Смирнова идет третий корпус генерала Епанчина в направлении Инстербург — Белау — Алленбург, в линию с двадцатым корпусом. Это — для обложения Кенигсберга.

— Два корпуса и три кавалерийские дивизии? Не много ли, имея в виду, что не станет же хан Нахичеванский кавалерийской лавой загонять противника в крепость?

Милеант пожал плечами, а уж потом ответил:

— Я говорил командующему: хану здесь делать нечего, ему лучше атаковать отступающего противника всей мощью корпуса в направлении Бартенштейн — Алленштейн, навстречу второй армии. К сожалению, командующий не согласился со мной. И с генерал-квартирмейстером Байовым не согласился. Далее: находящийся левее от третьего — четвертый корпус генерала Алиева занимает линию Фридлянд — Бартенштейн, а второй корпус генерала Шейдемана — линию Растенбург — Паарис в направлении Бишофштейна и Бишофсбурга, имея справа кавдивизию генерала Гурко… Таковы наши предположения. Частью они уже находятся в действии, но все зависит от успеха обложения Кенигсберга.

Александр думал: все намечено как будто правильно, ближние к Самсонову корпуса могут наиболее быстро войти в соприкосновение с правым флангом второй армии и выровнять линию всего фронта в одну. Если противник еще и остался здесь — он должен будет возможно быстрее убираться к нижней Висле. Или будет окружен ханом Нахичеванским — с севера и генералами Алиевым и Шейдеманом — с востока да еще Благовещенским — с юга. Но все хорошо будет только в том случае, если противник не успел отойти далеко от Бартенштейна — Бишофштейна. Если он уже отошел, удары всех корпусов первой армии будут направлены в пустоту.

Милеант, видимо, и сам опасался этого, так как долго смотрел на карту, на расположение четвертого и второго корпусов первой армии, и что-то осторожно, простым карандашом, начертил и спросил:

— А когда предполагаете выход Благовещенского к Бишофсбургу?

— Думаю, что к двадцать шестому сего месяца, — ответил Орлов, заглядывая, что еще нарисовал Милеант на карте, но ничего не понял и спросил: — Вы намерены и Летцен обложить? А если его блокировать бригадой и всем корпусом устремиться в обход, к Бишофсбургу?

— Заманчиво, но командующий приказал Шейдеману предъявить Летцену ультиматум, и я сомневаюсь, что он согласится на обход, оставив в тылу такую обузу.

Орлов наклонился над картой и посмотрел на синие и красные стрелы на ней более внимательно. И, как бы рассуждая вслух, произнес задумчиво, однако уверенно:

— Если ваша армия точно исполнит директиву ставки фронта и будет наступать левофланговыми корпусами, четвертым и вторым, по тридцать верст за переход, а кавалерия — по пятьдесят, при общем направлении на Алленштейн, — противника можно настигнуть на линии Гейльсберг — Бишофсбург четырнадцатого августа — пехотными частями, а конными — на линии Гутштадт — Либштадт, разгромить к этому времени тылы Макензена и Белова и войти в соприкосновение с корпусом Клюева. Еще через день оба ваших левофланговых корпуса могли бы сражаться совместно с корпусами Мартоса и Клюева, плюс еще корпус Благовещенского был бы под рукой в запасе. Противнику, а именно корпусам Макензена и Белова, пришлось бы ретироваться за Вислу. А если Франсуане укрепился в Кенигсберге и приедет на помощь Шольцу, им обоим придется отходить перед четырьмя нашими корпусами плюс конным корпусом хана.

Милеант посмотрел на него пристально и с нескрываемым любопытством спросил:

— Вы что кончили, штабс-капитан, извините? Пехотное училище? Николаевскую академию?

Александр смутился. Ему казалось, что Милеант хотел подчеркнуть, что он, Орлов, ничего не смыслит в тактике пехоты, равно как и кавалерии, но так сказать, видимо, стеснялся. И готов был ответить: «Какая разница, что я кончал? То, что я сказал, видно и нижнему чину, а не только офицеру», — но перед ним был генерал и, бесспорно, опытный, да еще штабист, — что он сравнительно с ним, артиллерийский офицер?

И скромно ответил:

— Артиллерийскую академию. А что вы хотите этим сказать, ваше превосходительство? Что я…

— Что вы мне понравились, штабс-капитан. Вы очень своеобразно изволите разбираться в наших пехотных делах, в оперативных, я хочу сказать, и я готов был подумать, что вы — штабист.

Александр перевел вздох и чистосердечно признался:

— Простите, ваше превосходительство, но я готов был подумать, что вы намерены были отчитать меня.

— Да за что же, бог мой? Наоборот, я весьма рад, что встретился с таким разносторонне подготовленным офицером, с которым я могу говорить на равных. И мне очень хотелось бы, чтобы вы изложили эти ваши соображения нашему командующему как генерального штаба офицер-координатор, с вашего позволения.

Орлов не понимал: то ли Милеант хочет увести его от предмета разговора, то ли на самом деле он, Орлов, ему понравился, и спросил, чтобы не отвлекаться от главного:

— Я благодарю вас, ваше превосходительство. Позвольте спросить: как же ваша армия фактически будет атаковать противника и когда войдет в связь со второй армией Самсонова?

— Штабс-капитан, вы ставите такие вопросы, на кои мне, признаться, неловко и отвечать, ибо наша атака противника всецело зависит от быстроты обложения Кенигсберга. Судите сами: подвезти тяжелые орудия из крепостей Ковно и Гродно — это четыре-пять дней; установить их на рокадные фундаменты — еще два дня; минировать выходы из Кенигсберга специальными минами, для чего потребно будет привезти морских минеров, — это еще три дня. Вот и считайте: две недели минимум. А пока все это не будет исполнено, командующий не рискнет двинуть корпуса Алиева и Шейдемана далеко от местонахождения.

Александр был ошеломлен: так Ренненкампф, оказывается, отдает приказы своей армии лишь для того, чтобы сделать видимость движения вперед! И фактически превращает всю армию из полевой — в осадную! Чудовищно!

— Ваше превосходительство, — взволнованно сказал он, — вы, бывший начальник штаба Виленского округа и нынешний начальник штаба первой армии, вы согласны с тем, позвольте спросить, что ваш командующий обрекает всю армию на этакое азовское сидение двадцатого века? И это — после победы при Гумбинене! При наличии таких блестящих дивизий, как двадцать пятая, двадцать седьмая, сороковая да и двадцать восьмая, наконец, при лучшей в Европе кавалерии, блестяще подготовленной для атак лавой во фланги и тылы противника?! Это ужасно, ваше превосходительство.

— Вы хотите сказать… — заметно растерянно спросил Милеант.

— Я хочу сказать, ваше превосходительство, что это неисполнение воли верховного главнокомандующего и ставки фронта. Ваша армия два полных дня стояла намертво после Гумбиненского сражения и упустила противника. Теперь вы хотите две недели еще сидеть возле Кенигсберга, затем по десять верст в сутки будете преследовать противника, о местонахождении которого вы еще и не знаете… Но вы же знаете, что Мольтке прислал Гинденбурга и Людендорфа не ради того, чтобы они укрыли восьмую армию и сами укрылись под защиту фортов Кенигсберга? Вздор же это! Не могут немцы сами себе устроить восточнопрусский Седан, а нам открыть путь на Берлин, оголив фронт перед двумя русскими армиями…

Басом запел полевой телефон, и Милеант повернул ручку аппарата и взял массивную черную трубку.

— Милеант у аппарата… Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — проговорил он и так посмотрел на Александра, будто хотел сказать: «Он возле аппарата».

Трубка кричала:

— Никаких приемов я делать нижним чинам не буду. И гоните всех в шею! Я приказываю вам!..

Бледное лицо Милеанта загорелось кумачом, и он даже съежился от неловкости, от стыда, что командующий так говорит об офицере, и пытался прикрыть маленькой ладонью трубку, но трубка гремела:

— Я командую и отвечаю за это перед вверившим мне армию государем. Давать отчеты перед всякими не желаю. Я обо всем сообщаю в ставку фронта и великого князя. Что им нужно от меня? Я телеграммирую государю, что мне мешают воевать. Все!